Пропавшие в Бермудии - Слаповский Алексей Иванович - Страница 30

Шар был надут, поднялся в воздух, удерживаемый канатом. Снизу была прикреплена корзинка – небольшая, потому что Патрик в этот раз не собирался взлетать.

И тут Мойра сказала:

– Эх, если бы мы могли улететь на необитаемый остров и стать там мужем и женой!

Это была всего лишь глупая девчачья мечта. Ну, допустим, попадаете вы на необитаемый остров. Ну, становитесь мужем и женой. Что дальше? Детей рожать не можете – рановато еще (бывают очень развитые в этом возрасте, но Патрик и Мойра к таким не относились – Мойра совсем худышка, а Патрик с его пухлыми щеками и круглыми очками вообще смахивал на малыша, ведь все толстяки, как вы знаете, немного похожи на детей).

Но Патрик закричал:

– Улетим!

И усадил Мойру в корзинку и залез сам.

Но, конечно, не для того, чтобы улететь, а просто – поцеловаться.

Потому что Патрик еще не продумал систему управления воздушным шаром, а без такой системы пуститься в воздушное путешествие мог только полный дурак, каковым Патрик не был. То есть он был полным, в смысле – толстоватым, но уж никак не дураком.

А в это время налетел ветер, шар задергался, и канат, казавшийся прочным, лопнул.

И шар взлетел.

Именно в тот день случился торнадо, который в считанные часы отнес шар в район Бермудского треугольника.

Что пережили Мойра и Патрик – не описать словами.

Они плакали, кричали, Мойра упрекала Патрика, а он – Мойру.

Вдруг ветер стих.

Они медленно плыли в воздухе над пустым океаном.

И Патрик сказал:

– Ничего. Появится какой-нибудь корабль или самолет, нас увидят и спасут.

– Да, – сказала Мойра. – Я тебя люблю, Патрик.

– А я люблю тебя, Мойра.

Они даже немного успокоились. И даже поцеловались. Правда, коротко. Оказалось, что когда целоваться можно, это не так уж и интересно.

Но когда за множество часов они не увидели ни одного корабля и ни одного самолета, вновь впали в уныние. Вечерело, опять задул ветер, корзину качало и болтало. Их обоих тошнило от этого.

– Черт, как я хочу оказаться на земле! – сказал Патрик. – Чтобы ничего не шаталось. Пусть даже это будет необитаемый остров!

– Я тоже, – сказала Мойра.

И они оказались на необитаемом острове.

То есть в Бермудии, которая казалась им некоторое время необитаемым островом, как они того и пожелали.

Они попали сюда влюбленными, и это было для них первое время большим облегчением, особенно для Мойры. Да, жаль прежней жизни, родителей и друзей, особенно когда узнаёшь, что возвращение невозможно. Но зато многие бермудяне не имели тут близких, кроме тех, с кем познакомились уже здесь, многие тосковали по своим любимым, а тут любимый человек под боком, удобно.

Однако через пару лет им это стало приедаться. К тому же Мойре понравился умник Жень Чжао, а Патрику – крошка Жун Фен. Но они продолжали любить друг друга.

– Толстый урод! – говорила Мойра Патрику на третий год. – Посмотри на Жень Чжао! Какой он стройный, какой у него твердый и умный взгляд – как у взрослого мужчины! А ты – недоразвитый доктор Фелл (Мойра любила детективы Карра Джона Диксона, где действует толстый сыщик с этим именем)! Или переразвитый младенец!

– Замухрышка! – отвечал ей Патрик. – Веник ходячий! Осьминожка на двух ногах! Зубочистка!

– Мыльный пузырь!

– Трубка от пылесоса!

– Арбуз ползучий!

– Стрекоза летючая!

– А! Не получается обозваться! Какая же еще стрекоза бывает, если не летючая? И летящая, кстати, безграмотный хомяк!

– А хомяки грамотными и не бывают! А ты – стрекочущая стрекоза тогда!

– Поздно, поздно, не умеешь обозваться, не умеешь, не умеешь!

– Зато по лбу дать умею! – отвечал Патрик.

И тут же демонстрировал свое умение, и тут же получал ответный тычок кулаком в нос.

После короткой драки Патрик и Мойра обычно обнимались и клялись друг другу в вечной любви.

Потому что они ничего с этим не могли поделать: они были обречены любить друг друга.

Так бывает и со многими взрослыми, но те часто этого не понимают, расходятся, разводятся, разъезжаются, а потом с удивлением обнаруживают, что страшно тоскуют друг по другу…

Началось тестирование.

Сначала повторили эксперимент с душем.

Вик поступил не так, как Ник. Поняв, что с водой тут какая-то чепуха, он выключил краны, подумал – и, глядя вверх, вообразил другой душ, автономный.

С нормальной теплой водой. И тот появился, чему Вик не был очень удивлен: в конце концов, тут страна сбывающихся желаний или нет? Он стоял под этим душем и блаженствовал. Из соседней кабинки послышался девчачий визг.

Кого-то облило кипятком или, наоборот, ледяной водой, подумал Вик. И ему показалось, что и его струи стали сначала слишком горячими, а потом слишком холодными. Почему бы им не вообразить теплый душ, как мне? – подумал Вик. И, поскольку взвизгивания продолжались, а он терпеть не мог, когда шумят, попробовал сам представить, что у всех вода стала одинаково приятной. И, наверное, добился этого: визги прекратились.

После душа соревновались на меткость.

Школьники знали, что унылый человек в белом костюме у белой стены ненастоящий, и метали помидоры с удовольствием.

Вик же невольно морщился, глядя, как охает, корчится и стонет человек-мишень. Он понимал, что человек виртуальный, несуществующий, но реакции его выглядели очень уж натуральными.

Однако Вику не хотелось при этом выглядеть мазилой.

Как быть?

Настала его очередь. Вик прицелился, вообразил траекторию полета помидорины, кинул – и слева от человека-мишени, чуть выше плеча, появилось красное пятно. Человека лишь немного забрызгало помидорной жижицей.

Конечно, школьники рассмеялись: умник Жень Чжао снисходительно, крошка Жун Фен задорно, хозяйственная Ли Чен добродушно, мечтатель Янг Ли рассеянно, воздухоплаватель Патрик весело, а худышка Мойра печально – потому что новенький ей понравился. Меньше, чем Жень Чжао, но тоже.

Еще громче они рассмеялись, когда Вик попал второй раз в то же самое место.

Когда он попал в свой след третий раз, рассмеялся лишь рассеянный мечтатель Янг Ли.

А потом все молча смотрели, как Вик раз за разом попадает в одно и то же место.

Директриса этой школы по имени Солнце Лучезарова, присутствовавшая на соревновании, невольно любовалась новым учеником.

Солнце Лучезарова в 1918-м году уехала из России, испугавшись революции. Почему-то многие считают, что эмигрантами в ту пору были сплошь графини да княгини или, на худой конец, царские генералы. Солнце была не графиней, не княгиней, не царским, само собой, генералом и даже не генеральской дочкой, а всего лишь скромной учительницей народной школы для взрослых юношей, обучавшихся без отрыва от производства, то есть от фабрики. Эти юноши, когда объявили свободу, решили, что дисциплина в школе теперь не нужна, а учительницу можно не слушаться. И не только не слушаться, но вообще вести себя с ней по-хамски. Они и вели себя так. Как именно – неприятно рассказывать. Вот Людмила Рослякова (таково было ее настоящее имя) и уехала, бросила своих непутевых учеников.

Пароход, на котором она отправилась в Америку к дальним родственникам по линии двоюродной бабушки, подорвался на дрейфующей мине (ведь шла Первая мировая война), спаслись на шлюпке только несколько человек, включая и Людмилу.

Плывя в открытом море среди незнакомых людей, она думала, что происшедшее – наказание ей за то, что она не попыталась воспитать учеников, разглядеть в них хорошее, а сразу же их бросила, едва увидев плохое. Она представляла, что возвращается и начинает все заново. По совпадению другие пассажиры тоже в этот момент захотели вернуться, исчезнуть из этих страшных мест – дальше вы понимаете.

Людмила стала тут, конечно, педагогом, а потом директором школы. Ее главная учительская теория – нет безнадежных учеников. Она пошла дальше, придумала еще одну теорию, в соответствии с которой человек должен избавляться от прошлого, если там что-то не то. Даже меняя имя. Она первая назвала себя по-новому – Солнце Лучезарова. И это стало модным, многие поменяли ничего не говорящие имена на приятные и благозвучные. Так, еще один русский эмигрант стал именоваться Свет Яркович. Был Лев, переименовавшийся в Кота, была Анна, переименовавшаяся в Сказку, была старушка Радость Праздниковна Фестивалева, был даже один человек, взявший имя Стол. «Это уважаемый предмет, которым люди часто пользуются, почему бы себя так не назвать?» – рассудил он. И даже иногда именовал себя на русский манер Стол Стульевич Мебельный.