Проклятие любви - Гейдж Паулина - Страница 42

Он положил писчую дощечку и свиток на ночной столик, обмакнул в чернила и вручил ей перо, показывая, где поставить подпись. Она дважды вписала свое имя и все свои титулы. Потом позволила свитку скрутиться и сунула его под подголовник.

– Это все, ты можешь идти, – сказала она, отдавая ему перо.

Он взял его, положил на дощечку и, замявшись в нерешительности, пал на колени перед ней, схватил ее ноги обеими руками и принялся целовать их.

Тейе отступила назад.

Что это значит, Херуф? – спросила она удивленно. – Встань сейчас же!

Он выпрямился, но с колен не поднялся.

– О, богиня, покорно прошу тебя освободить меня от моих обязанностей перед тобой и гаремом. Я хочу закончить службу.

– Что за глупости! Почему?

– Я состарился на твоей службе. Мои дети не помнят меня, а жены скучают в одиночестве. – Он избегал смотреть ей в глаза.

– Ты лжешь, Херуф, – спокойно сказала она. – Ты – мои глаза и уши, мои уста в гареме и мой хлыст среди слуг. Я знаю тебя лучше, чем саму себя. Если ты обидишь меня так, я рассержусь.

– Хорошо. – Он глубоко вздохнул. – Императрица, то, что ты совершила с фараоном, есть зло, скверна. Из-за этого я не могу служить тебе больше.

– А откуда ты знаешь, что я совершила? Может быть, мы просто заключили политический союз?

Его улыбка получилась вымученной.

– Разве не я твои глаза и уши? Разве не моя обязанность приносить тебе все слухи? Слуги Мемфиса не безъязыки.

– И давно ты сделался таким щепетильным? – Она говорила язвительным тоном. – Ты приехал со мной из Ахмина, когда я ребенком вошла в гарем. Ты выполнял любые мои приказания, не задавая вопросов.

Их глаза встретились, и она поняла, что ее ссылка на отравление Небет-нух не осталась незамеченной.

– Это другое, – тихо возразил он.

– Почему? – с вызовом воскликнула она, уже горюя по нему.

– Я не могу сказать, божественная.

– Глупо, как слова женщины, – сказала она, с сарказмом цитируя древнюю пословицу, и потом быстро сдалась – из страха, что начнет умолять его. – Я приму твою отставку. Ты заслужил мою благодарность. Передай Хайе свой значок и жезл и можешь отправляться домой, Херуф.

Он поднялся, безрадостно глядя на нее.

– Я люблю тебя, моя царица, моя богиня.

– Я тоже люблю тебя. Мой отец правильно поступил, когда отдал тебя мне. Пусть имя твое живет вечно.

– Отпусти меня. – Он плакал.

– Ступай.

«Но, моя дорогая Тейе, боги не испытывают угрызений совести», – звучал у нее в голове насмешливый голос супруга, когда шаги Херуфа, затихая, удалялись по коридору.

Ну и пусть так, все равно эти угрызения не продлятся долго, – решительно сказала она себе. – Мне не привыкать к предательству. Она приказала Пихе принести вина, позвать музыкантов и села у своего ложа, внимая оживленным мелодиям, которые наполнили комнату и полились над темнеющим садом.

Аменхотеп пришел к ней в эту ночь, тщательно накрашенный и одетый в прозрачное голубое платье, она встретила его кроткое вожделение со страстью, какой не испытывала с тех пор, как умер Могучий Бык. Это то, чего я хочу, – торжественно убеждала она себя, когда они соединились в страстном порыве, – и я покажу миру, что я всемогуща.

10

Как Тейе и предсказывала, скандал по поводу ее брака вскоре остался предметом разговоров только для тех придворных, кому было лень обсуждать что-нибудь еще. Сопротивление жрецов постепенно ослабело, когда они увидели, что фараон, хотя и без должного внимания, отправляет обязанности, которых требует Амон. Тейе со снисходительной улыбкой вспоминала свои мучительные раздумья в Мемфисе. Она оказалась права, доверившись своей интуиции. Разве управление страной, жизнь двора, отношения в царской семье не обрели теперь совершенно приемлемую форму? А новый фараон в начале правления всегда сталкивается с некоторыми трудностями.

Будто для того, чтобы подтвердить возвращение к обычному порядку вещей, в тот день, который предсказали жрецы Исиды, река начала подниматься, а с ней воспрянули духом и люди. Вся Малкатта полнилась предчувствием, что грядет новая эра, и самым значимым предвестником ее был фараон собственной персоной. Связь с Тейе, казалось, принесла Аменхотепу духовное освобождение. Мужское бессилие, одолевавшее его, исчезло, и хотя он никогда не был таким ненасытным любовником, как его отец, однако он больше не проводил ночи, закрывшись в опочивальне при ярком свете ламп и факелов. Часы темноты он делил с императрицей или царицей, и даже вторая жена, Тадухеппа, наконец, потеряла невинность.

В это же самое время Аменхотеп начал проповедовать свое учение. То, что начиналось как споры в саду на религиозные темы с жрецами. Она, теперь обернулось почти ежедневными проповедями в зале для приемов. Он восседал на троне, иногда в своем любимом белом клафте, но чаще в свободном парике, с крюком и цепом на широко расставленных коленях, и его голос, высокий и тонкий, разносился над беспокойной толпой. Вокруг него под золотым балдахином сидели, оглядывая слушателей, жрецы Она и их стражники; с ними всегда была Нефертити, ее личико надменно сияло под сверкающей, увенчанной коброй диадемой. У ног фараона часто сидела малышка Киа. Хотя поначалу его слушателями были только служители дворца да некоторые любопытные придворные, очень скоро те же придворные дали понять каждому во дворце, что милости фараона достойны лишь те, кто внемлет его речам.

Аменхотеп лучезарно улыбался постоянно растущей толпе слушателей, с доброй снисходительностью вещая о верховенстве Ра, проявляющегося в своем видимом облике как Диск Атона – Солнца. Он никогда не упоминал Амона, и Тейе, которая иногда приходила послушать его, если была свободна от более важных дел, задумывалась, было ли это упущение намеренным, или сын просто считал Амона настолько незначимым, что совсем забывал упомянуть его. Содержание этих речей неизменно утомляло Тейе, но она часто оставалась дослушать до конца, привлеченная такой непоколебимой уверенностью в голосе сына, которой в нем не было никогда в другие моменты жизни. Его глаза горели, длинные руки будто оживали, когда он дополнял свою речь грациозными жестами. К ее удивлению, слова фараона находили живой отклик в сердцах некоторых придворных, и, поговорив с ними позже, с ревнивой настороженностью выискивая малейшие оттенки фальши, она не увидела в их глазах ничего, кроме тени раздумья. Они с Эйе иногда обсуждали возможные последствия странных взглядов Аменхотепа, завладевших Малкаттой, и, в конце концов, сочли их несущественными. Времена, когда религиозные воззрения были движущей силой в жизни знати, давно прошли, осталось лишь небольшое, но нарочитое проявление набожности – домашние жертвенники, благовония и символическое отправление ритуалов.

Однако в один прекрасный день ее самоуспокоенность, касающаяся безвредности учения, была нарушена, когда в официальные приемные часы к ней явился Птахотеп с одним из младших жрецов. Она заметила его еще издали, он ждал в глубине залы, и что-то в его позе, его руках, напряженно сжатых поверх жреческой леопардовой шкуры, свисавшей ему на грудь, в склоненной бритой голове заставило ее встревожиться. Молодой жрец рядом с ним казался взволнованным, переминался с ноги на ногу, теребя белые ленты на голове. Не носильщик, – подумала она. – Возможно, заклинатель, не видно его наплечной повязки. Ей пришлось переждать доклады еще трех управителей, – писец усердно поскрипывал пером у ее ног, – пока Птахотеп с молодым жрецом не приблизились к трону и не выполнили ритуал почитания. Зала уже почти опустела, и желудок Тейе напомнил ей, что время полуденной трапезы уже прошло.

Птахотеп неуверенно подошел ближе, и Тейе велела вестнику и телохранителю посторониться.

– Говори, верховный жрец.

Он шагнул к подножию трона.

– О, богиня, я не знаю, с чего начать. С тех пор как Великий Гор начал проповедовать свое учение, в Карнаке нарастает беспокойство. Никто из жрецов не пренебрегает своими ежедневными обязанностями, но среди молодежи начались споры, даже перебранки, и мир и порядок в кельях под угрозой. Мне рассказывают, что молодые жрецы часто не спят по ночам. Они прокрадываются в кельи друг к другу, они берут свитки из храмовой библиотеки, иногда в отношениях между ними вдруг прорывается некоторая враждебность. Повсюду, кроме святая святых, жрецы шепчутся о Ра-Харахти. Некоторые даже подвергают сомнению всемогущество самого Амона. Я сам, Си-Мут, другие пожилые жрецы знаем, что это – всего лишь легкая буря, которая скоро пройдет, но остальные не настолько терпеливы.