Проклятие любви - Гейдж Паулина - Страница 23

При звуке ее тихого голоса он побелел. Его испуганный взгляд опустился на ее руки, с обманчивым спокойствием лежавшие на подлокотниках кресла.

– Императрица, если меня обвиняют в безответственности, я хочу знать своего обвинителя.

– Тебя обвиняю я! Ты не сказал мне ни слова о планах царевны относительно строительства в Карнаке.

– Я докладывал тебе, что они оба – и царевич, и царевна – собираются строить храм, – растерянно ответил он, не отрывая взгляда от ее рук.

– Да, но при этом ты не уточнил, что царевна собирается строить свой собственный храм. Ее архитекторы, должно быть, бродили по священной земле, и наверняка об этом поползли слухи. Я не желаю пребывать в неведении. Как не нуждаюсь больше в твоих услугах и снимаю свое покровительство. Отправляйся обратно в Мемфис.

Он понял, что страшный момент вынесения приговора уже миновал, и с очевидным облегчением поднял голову.

– Императрица, царевна Нефертити никому не позволяет приближаться к ней, кроме слуг, подобранных для нее царевичем. Слуг, которых ты предоставила ей, она отдалила от себя. Очень трудно узнать хоть что-нибудь о ее действиях. Это правда, что ее архитекторы появлялись в Карнаке, но их всегда сопровождали люди царевича. А для своего храма она нанимает строителей царицы Ситамон.

Ситамон знает моих людей, – подумала Тейе. – Ей легко получать от них сведения. Она заслуживает наказания. Однако Ситамон всегда строила козни и всегда выбирала для этого неудачное время. Разве она не понимает, что слишком рано раскрывает себя? И как только мы с фараоном могли породить на свет такую дуру?

– Оставь меня. И Малкатту. Немедленно.

Когда он тихо убрался восвояси, Тейе повернулась к Пихе:

– Серьги с ониксами и царскую диадему. Повесь на мою пектораль Око Гора и анх рядом со сфинксом и подай новое ожерелье из глиняных колечек. Когда закончишь одевать меня, вызови царскую ладью, носителя опахала и вестника. Я отправляюсь на другой берег.

Пылающий полдень обдавал жаром сквозь шторки паланкина, будто огнедышащее горнило. Переправившись в ладье через реку, Тейе сошла на берег в Карнаке. Похоже, жара здесь еще нестерпимее. Птахотеп и Си-Мут уже преклонили колени, чтобы поцеловать раскаленные плиты причала у ее ног. Ей всегда казалось, что в Фивах летом жарче, чем на западном берегу, зловоние во время половодья сильнее и шума на бурных празднованиях Опета больше. Она никогда не пыталась преодолеть свое отвращение к городу и уже не тревожилась о том, что Малкатта расположена в такой близости от пристанища мертвых. За приветственными молитвами жрецов Амона и треском систров в их безукоризненно чистых руках Тейе не могла не слышать какофонии повседневной жизни Фив. Хрипло зазывали уличные торговцы. Ревели ослы, громыхали телеги, музыканты терзали свои инструменты, бранились горожане, кричали дети. Смрад гниющих отбросов и кухонных приправ через стены Карнака проникал в священные сады. Не выдержав, Тейе поднесла к носу локон своего парика, благоухавшего маслом лотоса. За спиной, на легких волнах реки, добавлявшей к общему зловонию запахи ила и водорослей, призывно покачивалась ладья «Сияние Атона». Тейе вздохнула и, скрепя сердце, шагнула к носилкам, не обращая внимания на собравшихся у причала жрецов.

– Отнесите меня к царевне Нефертити, – приказала она, и задернула парчовые шторки.

Пот лился на глаза из-под тугого парика, тонкой струйкой стекал по спине, алое платье противно промокло под мышками.

Она лежала неподвижно, покачиваясь в носилках над вымощенными дорожками, которыми был исчерчен этот город в городе, обитель всех могущественных богов, милости которых искал Египет. Наконец носильщики осторожно опустили ее на землю. Под встревоженными взглядами притихшей толпы Тейе распахнула шторки и сошла с носилок. Носители опахал бросились укрывать ее от солнца. Собравшиеся припали к взрыхленной пыльной земле. Тейе с первого взгляда заметила серебряную чашу с белой краской в руках жреца Атона, клубки тонких веревок у его ног, быка, невозмутимо и покорно стоящего в ожидании удара ножа, и насыпи сухой черной земли у котлована. За всем этим высилась громада храма Мут, отбрасывавшая скудную тень, колоннады пилонов слева и справа от него и аллеи, вдоль которых тянулись ряды статуй, дрожавших в раскаленном воздухе. Позволь им солгать, – мрачно сказала себе Тейе, глядя на собравшихся из-под украшенного кистями балдахина.

– К царевне, – коротко бросила она вестнику, и тот направился к Нефертити, которая почтительно склонилась, но не опустилась на горячую землю.

Сделалось совсем тихо, только услужливо шелестели метелки, и мошкара зависла в воздухе, как черная пыль. Нефертити выпрямилась и, сузив глаза от яркого солнца, стала плавно приближаться к Тейе; выпирающий живот нисколько не нарушал грации ее движений. Тейе отослала носителей опахала и знаком пригласила девушку в свое укрытие.

– Это Карнак, Нефертити, – сказала она без предисловий. – Почему ты строишь новый храм Атона здесь, когда твой муж расширяет святилище, которое уже существует?

Нефертити невозмутимо посмотрела на нее.

– Потому что это правильно, что я строю собственный Бен-бен,[32] где я смогу сама поклоняться богу.

– Традиции запрещают возведение храма для простой женщины.

– Но я скоро стану богиней, тетушка. Аменхотеп жаждет увидеть, как я совершаю богослужение в собственном храме, который я строю из религиозного усердия. – Она помолчала, потом едко добавила: – У тебя же есть в Солебе собственный храм.

– Я совершала богослужения в Солебе, потому что так повелел божественный фараон! Ты пока всего лишь царевна и можешь никогда не достигнуть этой ступени божественности. Жрецы Амона обеспокоены не только этим показным возвеличиванием Атона, они обижены твоей неразборчивостью.

– Не надо просвещать меня в вопросах религиозных предпочтений, тетушка, – спокойно ответила Нефертити. – Ты сама едва ли ступила бы в Карнак, если бы не требовалось отправлять ритуалы. Ты больше любишь, чтобы поклонялись тебе, нежели поклоняться самой.

– Но это, – Тейе презрительно указала на неровную площадку, – может привести к попранию незыблемости Маат в Египте.

– Не думаю. Аменхотеп также возводит храм и для Амона, хотя и скромнее.

– Жест умиротворения?

– Может быть, и так. Но как бы то ни было, мой муж выказывает больше почтения богам, чем его отец, который построил Малкатту на западном берегу, удалив тем самым свою божественную персону от всех святынь. Новый дворец Аменхотепа на окраине Карнака растет с каждым днем.

Их взгляды встретились, и Тейе почудилось, что в прозрачных глазах Нефертити мелькнуло саркастическое выражение. Мне понятно желание сына держаться подальше от того места, где каждое воспоминание причиняет ему боль, – размышляла она, задумчиво глядя на безупречный овал накрашенного лица Нефертити, – к тому же он строит и для Амона, и для Ра-Харахти. Тогда откуда этот холод предчувствия беды?

– Твое искреннее поклонение богам делает тебе честь, Нефертити, – вслух сказала она, – но никогда не забывай, что государственные дела превыше всего. Тебе лучше заняться вопросами дипломатии.

– Я занимаюсь ими.

Нефертити впервые улыбнулась, и Тейе захлестнула волна гнева.

– Если не можешь любить моего сына, имей хотя бы уважение к его доброте и невинности, – сказала она холодно. – Для тебя это все глупые детские игры, я понимаю. Но не смей использовать его.

– Ты обижаешь меня, императрица, – ответила Нефертити.

Тейе постаралась совладать с собой. Мне не пристало ссориться с Нефертити на людях, – подумала она. – Каким бы опрометчивым ни казался мне ее поступок, я не должна давать повод придворным сплетничать о разладе в моей семье.

– Полагаю, строительство этого храма – глупая и, возможно, даже опасная затея, – произнесла она, выдержав паузу, – но если Аменхотеп желает, чтобы храм был построен, то я не стану препятствовать тебе. Птахотеп и другие жрецы со временем успокоятся, если ты будешь правильно себя вести. И не оставайся слишком долго на солнце, дитя мое. Тебе нужно больше отдыхать. – Тейе сделала знак носильщикам, неторопливо уселась в паланкин, откинулась на подушки и задернула шторки.