Роза и тис - Кристи Агата - Страница 8

«Благодарствуйте, мисс, за вашу доброту. И мы, конечно, знаем, вы все сделали, что могли, да только жить в деревне просто невмоготу. И дети должны по грязи ходить в школу. Но все равно – благодарствуйте. Я надеюсь, что мы все оставили в порядке».

Квартирмейстер уже не пытался поселить кого-нибудь в Полнорт-хаусе. Он стал мудрее. Со временем мисс Треджеллис сдала эту часть дома капитану Карслейку, организатору предвыборной кампании консервативной партии, который в свое время служил уполномоченным по гражданской обороне в войсках ополченцев.

Роберт и Тереза охотно согласились и дальше сдавать Карлслейкам отделенную часть дома, – впрочем, вряд ли у них была возможность им отказать. А следовательно, Полнорт-хаус превратился в эпицентр предвыборной активности, наряду со штаб-квартирой тори на Хай-стрит в Сент-Лу.

Терезу и в самом деле сразу же затянул этот водоворот: она водила машины, распространяла брошюры и листовки, беседовала с жителями. Политическая обстановка в Сент-Лу не была стабильной. Престижный приморский курорт, потеснивший рыбацкую деревушку, издавна голосовал за консерваторов. Жители прилегающих сельскохозяйственных районов тоже все до одного были консерваторами. Но за последние пятнадцать лет Сент-Лу изменился. В летний период его наводняли туристы, селившиеся в небольших пансионах. Появилась колония художников, чьи бунгало рассыпались у подножия скал. Публика серьезная, артистическая, образованная в политическом отношении, если не красная, то, во всяком случае, розовая.

В 1943 году прошли дополнительные выборы, так как сэр Джордж Борроудэйл в возрасте шестидесяти девяти лет, после повторного инсульта, вышел в отставку. И вот тут-то, к ужасу всех старожилов, впервые в истории этих мест членом парламента был избран лейборист.

– Должен сказать, что мы сами это заслужили, – покачиваясь на каблуках, признал капитан Карслейк, который ввел нас с Терезой в курс политической жизни Сент-Лу.

Карслейк был невысокого роста, худощав, темноволос, с проницательными, пожалуй даже хитроватыми, глазами на длинном лошадином лице. Капитана он получил в 1918 году в Службе тыла армии. Карслейк был компетентным политиком и знал свое дело.

Следует заметить, что сам я в политике новичок и никогда не понимал этого жаргона, поэтому мой рассказ о выборах в Сент-Лу, по всей вероятности, довольно неточен и, должно быть, в той же степени соотносится с реальностью, в какой деревья, изображенные на полотнах моего брата Роберта, имеют отношение к живым деревьям. Как известно, настоящие деревья – создания природы – с корой, ветвями, листьями, желудями или каштанами. Деревья Роберта – это пятна и кляксы густой, невообразимого цвета масляной краски, кое-как нанесенные на холст. Они совершенно непохожи на деревья. По-моему, их скорее можно принять за тарелки со шпинатом, буровые вышки или газовый завод. Это не живые деревья, а представление Роберта о деревьях. Думаю, что и мой рассказ о политической жизни в Сент-Лу отражает лишь мое представление о политической стороне выборов и, по всей вероятности, из этого рассказа настоящий политик не сможет понять, что было на самом деле. Видимо, я буду не правильно употреблять термины, ошибаться в описании процедуры. Но для меня выборы в Сент-Лу – всего лишь запутанный и не имеющий большого значения фон Для фигуры в натуральную величину – Джона Гэбриэла.

Глава 4

Первое упоминание о Джоне Гэбриэле прозвучало в тот вечер, когда Карслейк сказал Терезе, что в результатах дополнительных выборов виноваты сами консерваторы.

Кандидатом от консервативной партии был сэр Джеймс Бредуэлл из Торингтон-парка, человек довольно состоятельный и закоренелый тори с твердыми принципами. Ему было шестьдесят два года, отличался прямотой характера, но, к сожалению, не обладал ни живым темпераментом, ни быстрой реакцией, ни ораторским даром и становился совершенно беспомощным, когда его прерывали вопросами, скептическими репликами или просто выкриками.

– На трибуне он был просто жалок, – рассказывал Карслейк. – Крайне жалок! Бесконечные «э-э-э», и «а-а-а», и «гм»! Разумеется, мы сами писали для него все выступления на ответственных собраниях, а в его поддержку всегда выступал наш подготовленный оратор. Все это прошло бы на ура лет десять назад: славный, честный малый, из здешних мест и к тому же джентльмен. Но теперь... теперь им нужно нечто большее.

– Неужели мозги? – предположил я.

Карслейк, похоже, особого значения мозгам не придавал.

– Нужен ловкий, хитрый малый, который за словом в карман не полезет, сумеет всех рассмешить и наобещать с три короба. Старомодный парень вроде Бредуэлла слишком для этого совестлив. Он не станет обещать, что у каждого избирателя будет свой дом, что война кончится завтра и что у каждой домохозяйки появится в доме центральное отопление и стиральная машина.

– А кроме того, – немного помолчав, продолжал Карслейк, – существует закон маятника. Мы были у власти слишком долго! Любая перемена желанна! Наш оппонент Уилбрэхем – человек компетентный и честный. До войны был школьным учителем, освобожден от армии по инвалидности. Уилбрэхем – краснобай. Он расписывал, что будет сделано для тех, кто вернется из армии, ну и, конечно, обычная болтовня про национализацию и здравоохранение. В общем, свое дело он сделал. Прошел большинством голосов – более двух тысяч. Такое случилось в Сент-Лу впервые. Мы все, доложу я вам, были просто потрясены Так что теперь нам придется постараться Мы должны вытеснить Уилбрэхема.

– Он популярен?

– Так себе. Он прижимист, но добросовестен и умеет держаться. Победить его будет нелегко. Нам придется засучить рукава и энергично действовать по всему району.

– Вы не допускаете, что победят лейбористы?

– До выборов тысяча девятьсот сорок пятого года мы в Сент-Лу вообще не допускали такой возможности. Но теперь лейбористы не пройдут. Все графство прочно поддерживает Черчилля – заявил уверенно Карслейк. – Однако прежнего преобладающего большинства у нас уже не будет. Конечно, многое зависит от того, как пойдут дела у либералов. Между нами говоря, миссис Норрис, я не удивлюсь, если число их сторонников будет значительным.

Я искоса взглянул на Терезу. Она всячески старалась изобразить увлеченность политикой.

– Убежден, миссис Норрис, – горячо заверил ее Карслейк, – что в нашем деле вы будете великолепной помощницей.

– Боюсь, я не очень искушенный политик, – пробормотала Тереза, – Нам всем придется немало потрудиться, – произнес Карслейк бодрым тоном и вопросительно посмотрел на меня.

Я немедленно предложил писать адреса на конвертах.

– Руками я пока еще могу работать.

Карслейк смутился и опять начал покачиваться на каблуках.

– Превосходно! – сказал он. – Превосходно! Где это вас? В Северной Африке[2]?

– На Хэрроу-роуд, – ответил я.

Это его добило. Он окончательно смутился, так, что на него жалко было смотреть.

– А ваш муж, – хватаясь за соломинку, обратился он к Терезе, – он нам тоже будет помогать?

– Боюсь, что нет. – Тереза покачала головой. – Он коммунист.

Скажи она, что Роберт – черная мамба, даже тогда Карслейк не мог бы расстроиться больше. Он прямо-таки содрогнулся.

– Видите ли, – пояснила Тереза, – он художник.

Карслейк немного повеселел. Художники, писатели, что с них взять...

– Понимаю, – произнес он великодушно. – Да-да, понимаю.

– Ну вот! – с облегчением вздохнула Тереза, когда Карслейк ушел. Теперь Роберт от всего этого избавлен.

Я сказал Терезе, что она совершенно беспринципна.

Ее это нисколько не смутило. Когда пришел Роберт, она сообщила ему, какую политическую веру он исповедует.

– Но ведь я никогда не был членом коммунистической партии! запротестовал Роберт. – Просто мне нравятся их идеи. И, по-моему, вся их идеология правильная.

– Вот именно, – подхватила Тереза. – Как раз это я и сказала Карслейку. Время от времени будем оставлять на подлокотнике твоего кресла открытый томик Маркса. И тогда ты будешь в полной безопасности – никто не станет к тебе приставать.