Роза и тис - Кристи Агата - Страница 37

Глава 21

Как я уже говорил, мой рассказ не является подробным изложением политической кампании. Я находился в стороне от основного потока событий, так сказать, в тихой заводи, куда доносилось только эхо происходившего, и ощущал лишь нараставшее напряжение, охватившее всех, кроме меня.

Оставалось два последних лихорадочных дня до выборов. Гэбриэл дважды за это время заглядывал ко мне, чтобы промочить горло. Когда он расслаблялся, то выглядел изможденным; голос у него охрип от частых выступлений на собраниях, проходивших под открытым небом.

Но несмотря на усталость, энергия его не ослабевала. Со мной он почти не говорил, очевидно приберегая и голос и силы.

– Что за дьявольская жизнь! – сказал он, забежав на минуту и быстро проглотив спиртное. – Какие глупости приходится говорить людям. Они изберут таких правителей, каких заслуживают.

Тереза большую часть времени проводила за рулем. День выборов пришел вместе со штормовым ветром с Атлантики. Ветер выл, дождь бил по крыше и стенам дома.

Сразу после завтрака ненадолго заехала Изабелла. На ней был черный макинтош с приколотой к нему большой розеткой из синей ленты. Волосы мокрые, глаза блестят.

– Весь день буду возить избирателей на участки, – сказала она. – И Руперт тоже. Я предложила миссис Барт прийти посидеть с вами. Вы не против? Иначе вам придется быть в одиночестве.

Я, конечно, был не против, хотя меня вполне устраивала перспектива провести спокойный день с моими книгами. Последние дни было слишком много посетителей.

То, что Изабелла проявила беспокойство о моем одиночестве, было на нее совершенно непохоже. Видно, и она переняла привычки своей тетушки.

– Кажется, любовь действует на вас смягчающе, – саркастически заметил я. – Или это идея леди Трессилиан?

Изабелла улыбнулась.

– Тетя Агнес хотела сама прийти посидеть с вами, чтобы вы не чувствовали себя одиноко и – как это она выразилась? – в стороне от событий.

Она вопросительно посмотрела на меня. Подобная мысль, разумеется, ей в голову прийти не могла.

– Вы не согласны с тетей? – спросил я.

– Но вы ведь действительно в стороне от событий, – со своей обычной прямотой ответила Изабелла.

– Абсолютно справедливо!

– Мне очень жаль, если вас это огорчает, но я не вижу, чем бы мог помочь приход тети Агнес. Она тоже была бы в стороне от событий.

– Тогда как ей конечно же хотелось бы (я в этом уверен) находиться в самом их центре.

– Я предложила, чтобы к вам пришла миссис Барт.

Ей все равно лучше держаться в тени. К тому же я подумала, что вы могли бы с ней поговорить.

– Поговорить?

– Да. Видите ли, – Изабелла наморщила лоб, – я не умею говорить с людьми. Не могу их вызвать на разговор со мной. А она все время повторяет и повторяет... одно и то же.

– Миссис Барт?

– Да. И это так бессмысленно, – но я не могу ей толком объяснить. Я подумала, может быть, вы сумеете.

– Что она повторяет?

Изабелла присела на ручку кресла. И заговорила медленно, слегка хмурясь. Ее объяснение очень напоминало попытку путешественника описать непонятные для него обряды дикого племени:

– Она говорит о том, что случилось. Как она бросилась к майору Гэбриэлу. Говорит, что все это ее вина; что она будет виновата, если он проиграет на выборах; что будь она поосторожнее, поняла бы, к чему все приведет; что, если бы она лучше относилась к Джеймсу Барту и лучше понимала его, может быть, он и не пил бы так много; что она ужасно винит себя во всем, не спит всю ночь, думая об этом и сожалея, что поступила так, а не иначе; что если она повредит карьере майора Гэбриэла, то не сможет до конца своих дней простить себя; что во всем виновата только она. Виновата всегда и во всем.

Изабелла наконец остановилась и посмотрела на меня.

Она как будто преподносила на блюде нечто, ей самой совершенно непонятное.

Словно эхо донеслось ко мне из прошлого... Дженнифер, которая, нахмурив прелестные бровки, мужественно взваливала на свои плечи вину за все, что сделали другие.

Тогда это мне казалось одной из милых черт Дженнифер. Однако теперь, когда Милли Барт проделывала то же самое, я понял, что подобное поведение может изрядно раздражать. «В сущности, – с иронией подумал я, – разница лишь в том, чья это черта – любимого человека или просто славной маленькой женщины».

– Ну что же, – задумчиво произнес я, – по-моему, она может так чувствовать. Вы согласны?

– Нет! – Ответ был, как всегда, однозначный.

– Почему? Объясните!

– Вы же знаете, что я не умею объяснять, – с упреком сказала Изабелла. Она помолчала, а когда заговорила опять, голос ее звучал неуверенно. События происходят или не происходят. Я понимаю, что можно беспокоиться заранее...

Я видел, что даже такое утверждение для Изабеллы не было вполне приемлемым.

– ..но продолжать беспокоиться потом... О! Это все равно, что во время прогулки в поле наступить на коровью лепешку. Я хочу сказать – какой смысл только об этом и говорить всю дорогу! Сожалеть, что это случилось; сокрушаться, что вы не пошли другой дорогой; что все произошло потому, что вы не смотрели под ноги и что с вами постоянно происходят подобные глупости. Но ведь коровья лепешка уже все равно на вашем ботинке – тут ничего не поделаешь! Незачем к тому же еще и думать о ней! Есть и все остальное: поля, небо, кусты, человек, с которым вы идете. Вам придется подумать о коровьей лепешке, когда вы вернетесь домой и займетесь своими ботинками.

«Постоянные самообвинения, – подумал я, – к тому же преувеличенные, интересный предмет для размышлений.

К примеру, Милли Барт все время позволяет себе чрезмерное самобичевание. Хотелось бы знать, почему одни люди подвержены этому в большей степени, чем другие. Тереза как-то дала мне понять, что те, кто, подобно мне, стараются подбодрить человека и утешить, на самом деле оказывают не такую уж большую услугу, как им кажется. Это, однако, объясняет, почему некоторым представителям рода человеческого доставляет удовольствие преувеличивать свою ответственность за происходящее».

– Я подумала, что вы смогли бы поговорить с Милли, – с надеждой повторила Изабелла.

– Предположим, ей нравится... гм... обвинять себя, – сказал я. Почему бы ей этого не делать?

– Потому что, по-моему, это скверно для него. Для майора Гэбриэла. Должно быть, страшно утомительно постоянно уверять кого-то, что все в порядке.

«Безусловно!» – подумал я и вспомнил, как невероятно утомительна была Дженнифер. Но у нее были прелестные иссиня-черные волосы, большие серые грустные глаза и забавный, совершенно восхитительный носик...

Как знать, может, Джону Гэбриэлу нравятся каштановые волосы Милли, добрые карие глаза, и он вовсе не прочь то и дело уверять ее, что все в порядке.

– У миссис Барт есть какие-нибудь планы? – спросил я.

– О да! Бабушка нашла ей место компаньонки в Сассексе, у людей, которых она хорошо знает. Работы немного и приличная плата. К тому же хорошее железнодорожное сообщение с Лондоном, так что Милли сможет встречаться со своими друзьями.

«Очевидно, Изабелла имеет в виду Джона Гэбриэла, – решил я. – Милли влюблена в него. Возможно, он тоже немного влюблен. Пожалуй, это вероятно».

– Я думаю, она могла бы развестись с мистером Бартом. Только развод стоит дорого. – Изабелла встала. – Мне пора. Вы поговорите с Милли?

Уже у самой двери Изабелла задержалась.

– Через неделю мы с Рупертом поженимся, – тихо сказала она. – Вы бы смогли быть в церкви? Если день будет хороший, скауты отвезут каталку.

– Вы хотите, чтобы я был в церкви?

– Да, очень.

– Значит, буду.

– Спасибо. Мы с Рупертом сможем пробыть неделю вместе, прежде чем он вернется в Бирму. Я не думаю, что война еще долго продлится. Как вы полагаете?

– Вы счастливы, Изабелла? – тихо спросил я.

Она кивнула.

– Даже страшно – когда то, о чем так долго мечтал, сбывается. Я все время думала о Руперте, но понемногу все как-то стало бледнеть...