Плау винд, или Приключения лейтенантов - Давыдов Юрий Владимирович - Страница 17

Самые золотые сны, заметил Шиллер, снятся в тюрьме. Алексей Лазарев мог бы добавить: и на корабле…

Алексей заложил руки под голову и постарался вновь представить все, что ему недавно пригрезилось. Однако пленительный облик Истоминой никак не являлся лейтенанту. Он вздохнул, сунул руку под подушку и достал миниатюрный портрет: сердечный друг Дуняша, чуть склонив гладко причесанную головку, томно глядела на Алешеньку.

Даже венецианки и далматинки, которыми пленялся он, плавая мичманом в эскадре Сенявина, – даже они не могли сравниться с Дуняшей. Ах, как далек он в сей час от нее, как далек от Петербурга! Розовая жизнь была у него в Петербурге: гвардейский экипаж, балы, придворные яхты, петергофские празднества. Вот и теперь над гранитами Санкт-Петербурга мерцают белые ночи. В ресторациях и кондитерских огней не зажигают, но столичные франты читают «Гамбургский вестник»: в белые ночи сиживать за столиком именно с этой газетой – высший шик. А гулянья в Летнем саду? Все призрачно, все таинственно, как сами белые ночи. Чудо, ей-ей, чудо…

Впрочем, на кого сетовать? Сам напросился в дальний вояж, сам подал рапорт начальству и добивался назначения к Шишмареву. Нечего тужить, брат! Пробьют склянки – марш на палубу. А на палубе, поди, снег да туман, и окрест льды, льды…

Лейтенант поцеловал Дуняшу, спрятал портрет и потянулся к столу за своими поденными записками. Рассеянно перелистал страницы, исписанные коричневыми чернилами. Вот зимние заметы о Сандвичевых островах и Ново-Архангельске, а вот и теперешние, лета 1821 года.

Склянки пробили, и Алексей, отложив дневник, выбрался на палубу сменить вахтенного офицера. «Дивизия» Васильева опять шла на север, «Благонамеренный» держался азиатского берега, «Открытие» – американского.

В числе прочих гидрографических задач Васильев предписал Шишмареву, «пройдя Берингов пролив, искать прохода вдоль северо-восточного берега Азии и в Северном море».

А если льды не пустят, тогда, приказывал Васильев, «предпримите курсы к северу по разным направлениям, а буде найдете идти невозможным, постарайтесь берег Азии описать подробно до широты, какой вы можете достигнуть».

В первый день августа «Благонамеренный» был на широте 70°13' , а два дня спустя огорченный Шишмарев признал, что далее «идти невозможно». Да и как было идти? Вокруг точно из пушек палили: льды громоздились, лезли, грохотали, сшибались. И пятисоттонный корабль со всеми своими палубами, мачтами, орудиями стонал, как раненый, медленно и страшно кренясь на левый борт.

Пятнадцать градусов… Двадцать… Доколе, о господи?! И вот уж роковой сорок пятый… «Благонамеренный» почти лег на борт, беспомощно скосив жалкие мачты.

Баркасы и шлюпки изготовили к спуску, анкерки с пресной водою, провизию уложили. Ну и что? Случись беда, шлюпки примут лишь часть экипажа, душ тридцать, ну сорок из восьмидесяти. И ничего больше не придумаешь. Матушка-заступница, царица небесная, спаси и помилуй. Молись, корабельный поп, молись, долгогривый, не зря морской рацион жрешь!

А на Васильевском шлюпе еще и в ус не дули, еще не знали лиха. Когда в июне Шишмарев получил предписание начальника, Васильев сообщил ему и свои намерения:

Так он и поступил. Миновав мыс Невенгам, моряки увидели гористый заснеженный берег. Васильев, к удивлению, не мог найти на адмиралтейских картах эту береговую черту. Тогда капитан-лейтенант велел стать на якорь.

Едва боцман доложил, что «якорь забрал», как к борту «Открытия» подошла байдара с туземцами. Они впервые встретились с европейцами, европейцы впервые встретились с ними.

Вечером, водрузив русский флаг на неизвестном доселе большом острове Нунивок, присвоив его мысам имена своих лейтенантов, а всей земле – имя своего шлюпа, Васильев продолжил плавание к норду.

В те самые дни, когда на «Благонамеренном» ждали погибели, офицеры «Открытия» спокойно описывали американский берег. Однако у мыса Ледяного кончилась «масленица», и они испили ту же горькую чашу, что и моряки Шишмарева.

Ветер крепчал. Толсто гудели ванты. Наискось лепил мокрый, хлопьями снег. Льды колотились в борта, оставляя на медной обшивке огромные вмятины. Матросы, сцепив зубы, наваливались грудью на длинные шесты – отталкивали, отпихивали льдины. А льды ломили напропалую, затирали корабль.

Глава 15

Депеша из Канады

Отворились стеклянные двери, свет из сеней озарил каменных львов. В дом на Английской набережной Крузенштерн пришел не один. Он привел с собою Глеба Семеновича.

После удара, случившегося лет десять тому назад, Николай Петрович совсем было оглох. Однако, как ни странно, с годами слух несколько восстановился, граф уж не заставлял собеседника пользоваться доской и грифелем, а только просил изъясняться погромче. Что же до Глеба с его басом, привычным орать команды, то этого, пожалуй, просить нужды не было.

– Иван Федорович предварил меня, – начал Шишмарев, усаживаясь поудобнее, – вам, ваше сиятельство, известен общий ход нашей експедиции…

– Известен, сударь, известен, – отвечал Румянцев, на минуту опуская рожок. – Но меня, как встарь, занимает мысль о сообщаемости океанов, Берингов пролив, сударь, во всех подробностях. Таить нечего: надеюсь, в Беринговом начинается тот путь. – Он коротко улыбнулся. – Или заканчивается. Это уж с какой стороны считать.

– Хорошо-с, ваше сиятельство. Я тут принес, вот извольте. – И Шишмарев извлек из футляра карту Берингова пролива. – Новехонькая, по нашим с Михайлой Николаевичем Васильевым разысканиям.

Покамест Румянцев с Крузенштерном смотрели карту, Шишмарев повествовал о плаваниях и лавировках во льдах и кончил тем, что, как там ни похваляйся, вот, дескать, бессмертного Кука обскакали, однако вернулись – не прошли Северо-западным путем.

– Молодой квас, неубродивший, – рассмеялся Николай Петрович и сказал Крузенштерну: – Все-то молодым мало, а? – И опять отнесся к Глебу Семеновичу: – Ни один мореходец без вашей карты не обойдется, сударь. Не так ли? А если так, то и нечего бога гневить. Вон, глядите, уж на что англичане-то прыткие, а тоже знаете ли… Впрочем, сей предмет для Ивана Федоровича коронный… Иван Федорович, батюшка, что там ваш-то Барроу пишет? Как там у них, а?