Гентианский холм - Гоудж Элизабет - Страница 20

Он впервые встретился со Стеллой, когда та была совсем крохой, и стал придавать ее сознанию определенную форму со всей возможной скоростью, пытаясь сделать это до того, как обыденность окончательно поглотит девочку. Но он старался как можно реже касаться ее души, потому что понимал, что Стелла была рождена с сострадающим сердцем. И доктор Крэйн считал, что к нему нужно подходить с бальзамом, а не с молотком.

Стелла с Солом подъехали к воротам дома доктора. Даниил запрыгал вокруг Бесс, а затем побежал вверх по мощеной дорожке между кустов лаванды и розмарина, чтобы открыть дверь. Перед дверью девочка догнала его, остановилась и схватила пса за ошейник.

— Ну, давай, заходи же, — нетерпеливо крикнул доктор изнутри, — не топчись на месте. Если ты считаешь, что твой ум получил уже достаточно знаний, чтобы позволить себе топтаться на пороге образования, то так и скажи, и я больше не буду попусту тратить на тебя время, но если…

— Со мной Даниил, — прервала его Стелла, боявшаяся доктора ничуть не больше, чем отца Спригга, потому что, если гнев первого был столь же освежающим, как юго-западный ветер, то раздражение второго давало ничуть не меньше сил, чем один из его многочисленных тоников. — Я не знаю, что мне с ним делать.

— И что же заставило тебя притащить этого зверя на урок по смерти Сократа?

— Мне пришлось. Я обещала.

Стелла провела Даниила по тщательно вычищенным плитам маленького темного зала и открыла дверь в кабинет доктора Крэйна. Он запирал дверь только в самую плохую погоду, с его страстью к гостеприимству могла соперничать только его страсть к свежему воздуху. Рабочий кабинет был таким же чистым, как и зал, но, к счастью, не был таким же темным и пустынным.

Пол здесь был выложен каменными плитами, а стены полностью закрывали ряды книг. В центре кабинета стоял старый стол из испанского ореха, а по обе стороны от него — красивые стулья, украшенные резьбой. На стуле, предназначавшемся для Стеллы, было сразу две подушки. Ученики, пациенты и все, кто приходил к доктору Крэйну, чтобы проконсультироваться насчет своих проблем, садились на этот стул, и пока они изливали свои печали в успокаивающую глубину его понимающего молчания, доктор рассматривал их лица в мягком свете, проникавшем в комнату через полупрозрачные занавески на окне, и узнавал гораздо больше от теней вокруг их глаз и от игры их лица, чем из их сбивчивого рассказа, состоявшего из не менее сбивчивых слов.

Тем не менее, наблюдая за своим посетителем, доктор всегда очень внимательно изучал его, быстро отличая правду от ловкого притворства, и хотя по натуре был нетерпеливым человеком, никогда не прерывал пришедшего к нему, пока тот сам не переставал говорить. Доктор знал, что поток слов, подобно потоку крови, может смыть яд.

В комнате был камин и железная корзинка, до краев наполненная еловыми шишками. На камине лежали курительные трубки, коробочки с табаком и пузырьки с лекарствами, а над ними висела гравюра, изображавшая одного из трех героев доктора — Лорда Нельсона, вместе с которым доктору однажды посчастливилось плавать на одном корабле. В одном из углов комнаты стоял письменный стол, а в другом углу большой затертый шкаф, где доктор хранил свои лекарства, бинты и шины. Гравюра, изображавшая Шекспира, и гравюра с изображением Сократа, которые были двумя другими его героями, висели над шкафом. У доктора Крэйна не было операционной — он жил, исцелял людей, учился и учил в этой комнате, но по другую сторону зала находилась скромная гостиная, где пациенты дожидались приема. Когда у доктора не было гостей, он никогда не обедал в ней, а ел в своем рабочем кабинете, за столом в окружении своих книг, чтобы заниматься и есть в одно и то же время. Его страсть к познанию не давала ему ни минуты свободного времени и была одновременно и его радостью, и его проклятьем.

Когда Стелла вошла в комнату, он оторвался от чтения какой-то толстой книги, указал на стул напротив себя и опять углубился в чтение. Стелла привязала Даниила к ножке стола и стала терпеливо дожидаться того момента, когда он дочитает абзац до конца и сможет обратить на нее внимание.

— Никогда не останавливайся посреди абзаца, — как-то раз сказал он ей, — ни по какой причине, за исключением непреодолимого желания прочесть другой или своей неожиданной смерти. Закончи одно настолько полно, насколько это возможно, и только тогда концентрируй свое внимание на следующем предмете, и давай другим людям делать то же самое. Раздробление внимания ведет к нарушению порядка мышления и притуплению интеллекта в раннем возрасте. Ты предупреждена Стелла, и больше я не буду говорить об этом.

И доктору больше не пришлось повторять. Стелла никогда не прерывала его, даже в тот день, когда оса укусила ее в щеку, она нашла в себе силы прочесть отрывок из поэмы Шекспира до конца, и только потом спросила разрешения сходить на кухню за луком, чтобы потереть им ужаленное место. За проявленный героизм она не услышала ни одного слова одобрения. Доктор Крэйн считал, что желание получить похвалу за выполнение своего очевидного долга типично женским недостатком, и не поощрял Стеллу делать хоть что-нибудь подобное.

Пока доктор дочитывал абзац до конца, Стелла сидела неподвижно и с любовью изучала черты его лица. Его лицо было видно не очень отчетливо, потому что он сидел спиной к свету, но на фоне окна его лохматая старая голова и огромная ширина его плеч были видны исключительно четко. Хотя доктору Крэйну исполнилось семьдесят лет, его седые волосы все еще сохранили густоту и лишь виски чуть-чуть начали лысеть. Доктор старательно зачесывал волосы назад и стягивал в хвостик у самой шеи. Жаркое солнце его жизни, проведенной в плаваниях по морям, придало коже цвет красного дерева, а многие тяготы испещрили ее морщинами, как будто кто-то водил по ней шилом. У него был огромный покатый лоб, большой, безобразно сломанный нос, слегка смещенный направо и темные сверлящие глаза под густыми бровями. Подбородок казался агрессивным, но рот поражал живостью и чувственностью. Доктор всегда был чисто выбрит, а его большие, но тем не менее изящные руки выглядели хорошо ухоженными. Его прекрасно скроенная, но несколько потертая одежда была хорошо вычищена, а широкий шарф, который доктор всегда носил вокруг шеи, ослеплял белизной. Но и доктору не было чуждо некоторое тщеславие, выражавшееся главным образом в том, что он постоянно носил с собой монокль на шелковой нити, связку маленьких печатей тонкой работы, прикрепленных к цепочке для часов; и, кроме того, в его петлице всегда красовался свежий цветок.

Когда доктор сидел, большая голова, широкие плечи и длинные руки создавали впечатление, что он очень высокий человек, но когда он вставал, оказывалось, что он, как раз наоборот, был очень низок. Его ноги имели такую форму, как будто он обхватил ими бочонок, и к тому же доктор был немного кривобок. Если бы он был молод, то его фигура выглядела бы болезненно смешной, почти чудовищной, но он был, слава Богу, старик и строение его тела только усиливало впечатление, что доктор Крэйн, как можно было судить по его лицу, был одним из тех людей, которым удалось выиграть битву среди многих превратностей жизни.

Он дочитал до конца абзаца, закрыл книгу, поднял глаза и встретил прямой любящий взгляд сидевшего напротив него ребенка. Некоторые люди, встретившись со взглядом доктора Крэйна, опускали глаза. Другие, понимая, что падающий на их лицо свет открывает очень и очень многое, начинали ерзать на стуле. Но Стелла не делала ни того, ни другого. Свет, казалось, отражался от спокойного и красивого маленького лица как от поверхности прозрачного до самых глубин водоема, и лицо старого человека неожиданно смягчилось.

Боже, как он любил этого ребенка! Он отдал бы весь свой опыт хирурга за возможность вечно сидеть вот так напротив нее, неиспорченной и счастливой. Счастливой? Но она не была счастливой. Хотя сейчас она улыбалась, показывая ямочки на щечках, она больше не была той самой Стеллой, которая приходила к нему в прошлый раз. В ее глазах больше не горели свечи. На ее тонком смуглом лице была видна какая-то зрелость, а у прелестного рта чувствовалась какая-то задумчивость, которой не было раньше. Она познала нечто новое. Ей рассказали какую-нибудь печальную историю, или, возможно, она столкнулась с несчастьем чужого для нее человека, и будучи той, кем она была, она пережила ту историю или то несчастье, как свое собственное. Доктор ничего не сказал. Он добивался доверия людей не прямыми вопросами, а невысказанным и огромным состраданием. Но в это мгновение он оставил всякую мысль, хоть о коротком рассказе о смерти Сократа. Он осторожно рассказывал ей о выбранных отрывках из философского диалога Платона, описывающего смерть Сократа, но решил не рассказывать ей сегодня о самой смерти этого «самого достойного, кроткого и замечательного человека». Вместо этого доктор закрыл лежавшую перед ним книгу, вставил в глаз монокль и комично взглянул на девочку.