Варяжский десант - Горюнов Андрей - Страница 21

Бабы, самые разные бабы и девушки, девочки, на любой вкус и размер, составляли волнующуюся поверхность, вздымаясь волнами, накатывая сотнями и тысячами тел на девственный кварцевый песок – желтый, с могучими языками песка то темно-красного, то белоснежного, кораллового…

Море, безбрежный океан женских тел и рыбьих хвостов, вызывало сильнейшее головокружение и бурный приступ неудержимой похоти: броситься в эти волны и отключиться, закружиться в них, – бабы, бабы, бабы.

Настоящие голые бабы!!!

Краем сознания он вдруг схватил ситуацию, как бы сумев взглянуть на нее со стороны: сделав широкий полукруг, он уже тащил Алешку к воде, к этим желанным волнам, тащил волоком, спиной, – к приветливо шипящему океану женских обтекаемых форм, загибов, впадин и изгибов, девичьих завихрений, девчачьих нежностей.

Он волок сына к кромке, к шелесту, прохладе и ласке волн, двигаясь спиной вперед, не глядя в надвигающееся на них счастье, то резко оглядываясь через плечо, то быстро сгибаясь, кидая взгляд назад между своих ног. Взгляд между ног радовал больше, чем вид через плечо: между ног все смотрелось вверх тормашками, и в этом случае безбрежная волнующаяся бездна баб казалась небом… Небосвод баб! Радуга девок! Во как – тучкуются и кучкуются!

Поняв, что сходит с ума, Николай, сделав неимоверное усилие над собой, выпустил из рук куртку сына и выхватил из кармана штрих-кодер. В мертвом экранчике дисплея отразилось его собственное сумасшедшее лицо, причем, что странно, отразилось, как в зеркале, в цвете, испугав красными, кровавыми зрачками глаз – как получалось порой лет десять назад на снимках с фотовспышкой.

Help! Надо найти клавишу «Help»! Но «хэлпа» не было, была кнопка «ЧП», а рядом с ней тумблер «нешт. ситуац.».

Нажав кнопку и щелкнув тумблером, Николай чисто физически ощутил, как по мозгам его ударила тяжелая, но точно сконцентрированная в самой болевой точке, остронаправленная мысль: «Русалка на шпагат не сядет!!!»

Немедленно отпустило, на все тело мягким теплым душем пролилась глубокая апатия, стало абсолютно наплевать – на все и на всех.

Проваливаясь то ли в забытье, то ли в сон, Николай равнодушно ткнулся лицом в горячий влажный песок и позволил себе улететь в успокаивающую дружественную безмятежность безвременья…

– Ну что, сдохли, барбосы? – услышал Николай сквозь пелену возвращающегося сознания.

Жара спала, наступил прохладный вечер – не более плюс тридцати. Значит, он провалялся в полной отключке не меньше пяти часов.

Где сын? Алешка где? Голос сверху сказал: «барбосы»… Значит, их пока не разлучили. «Барбосы» – это множественное число: барбос-отец и барбос-сын…

Николай с трудом приоткрыл один глаз и увидел Алешку на фоне закатного неба. Алешка, приподнявшись на одной руке, сидел, смотрел куда-то вверх и радостно улыбался. Сделав усилие, Николай быстро откатился с того места, на котором лежал, и взглянул вверх – туда, куда смотрел Алешка.

Взглянул и обалдел: в воздухе, метрах в двух над землей, висел четырехмесячный поросенок, толстый, желтовато-оранжевый, как спелый абрикос, с нежно-розовым пятачком и голубыми наивными глазами.

– Смотри, папа! – Алешка радостно кивнул. – Анимированный интерфейс, видел их в будущем.

– Н-да… – Николай не знал, что сказать. – По-моему, это поросенок…

– Конечно, я поросенок, – согласилось видение. – Когда ты нажмешь на штрих-кодере «ЧП» или «нешт. ситуац.» – не таблицу же со справками вешать тебе перед носом? Гораздо лучше нечто как бы живое – анимированный персонаж. Вот я это самое и есть – справочник, переводчик, советник и подсказчик. Мной управляет самообучающаяся программа искусственного интеллекта. Она находится в штрих-кодере. А я – всего лишь как бы голограмма, чтоб тебе было понятнее, а точнее – ничто, одна видимость.

– Голограмма все же опирается, так сказать, на нечто материальное, – заметил Алексей, – на полупрозрачную пластинку, светоотражающие слои…

– У меня и этого нет, – ответил поросенок. – Я просто мираж. Если ты попытаешься меня схватить, то твоя рука пройдет сквозь меня. Понятно?

– Не совсем. Я вижу тебя висящим в воздухе. Ты – совокупность светящихся разноцветных точек, которые все вместе дают твое изображение. Я держу в руках штрих-кодер, но вижу тебя висящим передо мной. Значит, световые лучи все-таки исходят из тебя, а не из штрих-кодера. Так ведь?

– Верно. Лучи исходят из меня. Но это отраженные лучи, вышедшие из штрих-кодера. Я как бы состою из тысяч маленьких зеркал, каждое из которых в отдельности не видно глазом. Зеркал, конечно, нет как таковых, есть сильные неоднородности коэффициента преломления. Эти неоднородности тоже создают излучение, идущее из штрих-кодера, – первичное поле. А уж на этих неоднородностях рассеиваются, отражаются другие волны, «рисующие» – drawing waves. «Рисующие» волны рассеиваются во все стороны, по всем направлениям – в том числе и назад, в сторону штрих-кодера. Все организовано на трех китах: нелинейная оптика, дифракция и рефракция. Еще проще, по аналогии с известным тебе кино – первичное поле создает как бы «экран», но не плоский, объемный, висящий в воздухе, а drawing waves, в свою очередь, рисуют на нем меня – таким, таким или вот таким! – Два раза перевернувшись в воздухе, поросенок внезапно раздулся до размеров теленка и, хохотнув, вернулся к естественному первоначальному размеру.

– Непонятно, чем ты говоришь, если ты просто видение, – ехидно заметил Алешка. – Ведь звук – это сжатие-разрежение воздуха. С тобой что, еще и звуковая колонка летает? Ведь звук тоже исходит из тебя. А свет сам по себе не рождает звук.

– Ошибаетесь, молодой человек! – возразил поросенок. – Простейший пример тому – молния и гром. Молния сильно подогревает воздух, воздух от нагрева и ужаса расширяется, и результат этого происшествия – гром – бьет по ушам, слышен на всю округу. Точно так же устроен и мой речевой аппарат. Видишь вон, внутри меня пульсирует звездочка? Это пересекаются в точке сто двадцать восемь лучей. Каждый луч в отдельности невидим, так как слаб, а вместе, концентрируясь, в фокусе, в пределах так называемого эллипсоида Эйри, они разогревают воздух – то сильнее, то слабее. Возникает звуковой сигнал. Если угодно получить поэтическое сравнение, то моя речь – это слабый, но зато управляемый гром!

– Вижу! – Алексей потянулся к поросенку, внутри которого пульсировал небольшой, размером с наперсток, огонек.

– Руку! – взвизгнул испуганно поросенок, отлетая.

Сердце его, одновременно с визгом, сверкнуло невыносимым для глаза голубым огнем электросварки, раздувшись до размера куриного яйца.

– Там же даже в красной части спектра около тысячи градусов. А на визге я сердцем жгу насквозь легированную сталь, броню лобовую танкам режу!

– Ага! – отдернул руку Алексей.

– Ха-ха! – саркастически хохотнул поросенок. – Руку тянуть мне в душу, к моему поросячьему сердцу? С ума сошел.

Аверьянов-старший, молча наблюдавший за развитием событий, не торопясь встал на ноги и потянулся. Он ожидал чего-то подобного. Было ясно с самого начала, что штрих-кодер снабжен какой-то инструкцией довольно продвинутого образца, так как никаких обычных томов с техническим описанием и инструкциями по эксплуатации к прибору не прилагалось.

– Мои основные функции, – продолжал поросенок, – хронавигация, просмотр вариантов исхода запутанных ситуаций, проверка статистически сложных гипотез, принятие решения в кратчайшее время в критической ситуации, а также перевод на любой язык и с любого языка, умение вживаться в чужой образ, матерщина на всех языках народов мира, включая мертвые, и это далеко не полный перечень моих возможностей! Искусственный интеллект.

– А что здесь с нами только что произошло?

– А ничего особенного. Вы нахлебались первобытного супчика, слишком древнего, а это вам не суточные щи! Два миллиарда шестьсот миллионов триста тридцать одна тысяча пятьсот семьдесят два года! Бульон тот еще! Первобытный бульон! Вот что вы съели! Понятно, зарождение жизни! У юных существ, при попадании в пищеварительный тракт, бульон вызывает необычайный взлет мышления, напрягая при этом все функции мозга, все знания, включая генетические… Рождает буйную фантазию. Так он действует на мальчишек и на угасших стариков.