Контакт первой степени тяжести - Горюнов Андрей - Страница 36

– Я верю, что вы! – отмахнулся Власов. – Раз вы отправили, так мы получим! И письмо это, наверно, еще и с признанием – а, не скажете? А то ведь долго ждать – нам с Иван Петровичем не терпится.

– С признанием, – согласился Белов. – Что я уехал на неделю на Урал. И что вернусь. Ну, если не случится ничего из форс-мажорного ряда.

– Ну, ясно! Чтобы вас мы не искали, пока вы в Вологодском крае себе «зачистите хвосты». Мне ваша логика предельно ясна. Как вы оцениваете создавшуюся ситуацию, Иван Петрович?

– Ну да. Подписку дал, но вынужден был уехать. Уехал, но предупредил нас. Все как бы честно. Вроде.

– Причем предупредил по почте, вы учтите! Вот на что следует обратить самое пристальное внимание! Сколько дней письма по Москве идут?

– Ну, пять дней. Может, и неделю...

– Ага. Так скоро мы получим – сейчас сентябрь? В октябре! Как, помните, сказала дева старая: «Вот лучше поздно, чем никому». Давайте-ка мы вот что сделаем сейчас, милейший Николай Сергеевич. Давайте мы теперь посмотрим, что у вас с собой, в мешке!

– Что – обыск? Только с санкцией! – Белов, вдруг вспомнив про пистолет, перепугался не на шутку.

– Да вы же сами предлагали только что убедиться, что вы укомплектованы для северных вояжей по непроходимым таежным дебрям, а? И вдруг про санкцию какую-то начали рассуждать? Да вы, мне кажется, взволнованы вдобавок? Как вам кажется, Иван Петрович?

– Мне тоже показалось.

– Тогда вот так вот, Николай Сергеевич. Не обыск, нет! Всего лишь навсего мы осмелимся предложить вам досмотр. На досмотр мы имеем право. При понятых, разумеется. У нас здесь банк коммерческий неподалеку, в соседнем доме. – Власов взялся за телефон. – У них народа много по ночам работает. Охрана, операционисты. Они отвлечься от ночного бдения будут рады-радешеньки!

– Я сам вам покажу! – Белов решился.

– Сам – не надо! – решительно вмешался Калачев и встал. – Я вижу, что что-то есть у вас интересное – поэтому давайте при свидетелях, и никак иначе.

– Это ж мы мигом! – кивнул с улыбкой Власов.

Стрелки часов приближались к двенадцати.

Лена стояла в квартире Белова и смотрела в ночное окно.

Она не понимала, что с ней происходит.

Она вообще плохо понимала эту абсурдную жизнь, странные правила, чудные, совершенно нелепые законы какой-то сложной игры, в которую все окружающие так старательно играли от рождения до смерти.

С самого раннего детства ее мучила полная непонятность и неприятие логики обыденной жизни.

Когда ей было еще лет пять, она, помнится, как-то обратила внимание на постового, регулировщика, стоящего на перекрестке и размахивающего полосатым жезлом.

Когда он указывал машинам налево, те ехали налево.

Он давал отмашку вправо – все ехали направо.

В этом таилась какая-то непостижимая загадка, фокус: откуда этот милиционер мог знать, кому надо направо, кому – налево, а кому необходимо и дальше ехать прямо?

Водители транспортных средств не подавали никаких таинственных знаков милиционеру, не высовывались в окна, не кричали ему: «Эй, мне налево нужно!»

Милиционер сам безошибочно угадывал все и никогда не ошибался – ну ни разу!

Маленькая Леночка наблюдала за перекрестком много дней, может быть пять или даже десять, но, не в силах самостоятельно разгадать это непрерывно повторяющееся у всех на глазах волшебство, обратилась наконец к папе: уж он-то, наверное, сумеет разгадать секрет колдуна-регулировщика!

Ответ отца ошеломил ее своей грубой жестокостью: милиционер не знает, оказывается, кому куда нужно ехать! И более того – он и не считает нужным это знать! Он просто указывает – туда! А надо ли им туда – это его и не чешет!

То есть он просто, нахал, берет и приказывает – машинам, грузовикам, автобусам. И все боятся его, слушают, не смея капризничать и баловаться! Как это ужасно! И страшно, вдобавок. Вот едет «скорая помощь» или пожарные – спасать людей. Им надо быстрее – вперед, вперед! Но регулировщик машет – направо! Приходится направо, что ж делать? Спасения нет! Даже трамваи, которые не могут ехать куда угодно, а только по рельсам – даже они подчинялись движениям полосатой толстой палки!

Господи! Прошло столько лет уже! Конечно, она давно поняла, как организуется уличное движение в городе, да. Но вместо тех детских загадок возникли другие – еще более сложные, страшные! Вот, например, все это, что с Колей сейчас происходит. И Коля, и Борис – что? Жили б и жили. Как они жили? Работали честно, работали много и хорошо. Отдыхали шумно, радостно, беспечно. Какой регулировщик вдруг указал им туда, в какую-то невнятицу, да просто в мясорубку? Почему Коля поехал, подчинился регулировщику?

Она вспомнила, как Коля, закончив два часа назад сборы рюкзака, заметил ей мельком, через плечо:

– Если я до полуночи не вернусь, то все – это значит – уехал.

Часы пробили полночь, замолчали.

– Все. Значит, уехал, – прошептала Лена и тихо заплакала.

– А здесь что – разверните! – попросил Власов Белова. – Нет-нет, вот это, свитер где, рубашки. Там что-то есть тяжелое.

– Да это пистолет. – Белов ответил хриплым голосом.

Понятые, приглашенные из соседнего банка, шагнули, любопытствуя, вперед, но тут же, как только Белов извлек на свет «Макарова», попятились.

– Давайте! – быстро, ловко отобрал ствол Калачев. – Ага. Заряжен он? О да, заряжен! – Он выщелкал один за другим патроны. – Вот, видите? Шесть штук!

– Прекрасно! – Власов тяжело вздохнул. – А не могли бы вы, Николай Сергеевич, бумажку нам показать?

– Какую вам бумажку? – Белов совсем охрип.

– Ну, эту – разрешение на ношение...

– Нет у меня. Я его в Туле шесть лет назад из-под полы купил.

– С патронами?

– С патронами. А у кого – не помню.

– Ясно. – Власов снял телефонную трубку. – Номер сообщите мне, Иван Петрович, – обратился он к Калачеву. – Посмотрим сейчас его происхожденьице. Не сбит номерок-то?

– На месте. Сорок восемь двенадцать пятьдесят три семьдесят один...

– Ну, прекрасно! – Власов дунул в трубку. – Справься там по системе – пистолет Макарова, номер 47125371 – откуда и что на нем висит? Ага! – Власов положил трубку. – А где еще два патрона? В рюкзаке? В карманах?

– Какие два патрона?

– Ну, как же? Боекомплект пистолета Макарова – восемь маслят. А у вас – только шесть. Где еще два-то?

– Я и не знал, что их должно быть восемь.

– Конечно! Это школьники даже знают. Да вот и глазами видно – пожалуйста! – Власов зарядил назад шесть патронов, после чего продемонстрировал: – Еще два – видно вам? – уместятся! Согласны? Дважды два – четыре. Девятый можно в ствол загнать, но это уже сверх программы, так сказать. – Он вновь разрядил пистолет и подмигнул: – Что, будете настаивать, что шесть патронов и было изначально?

– Да как бы вам сказать... – Белов задумался, вспоминая.

Он помнил, конечно – были еще два патрона, утраченные при известных обстоятельствах лет пятнадцать назад.

В те годы в их компании – вокруг и около нее – все время ошивался некто Аркадий Максимович Шапиро, работавший художником в каком-то техническом издательстве и время от времени подбрасывавший им – то одному, то другому какую-нибудь не пыльную халтурку. Таким образом, Аркадий Максимович стал постепенно человеком весьма нужным и даже местами желанным в их кругу. Был он постарше всех лет на восемь, все его звали по имени-отчеству.

Однако Аркадий Максимович обладал одной странной особенностью: привычкой неизменно развязывать острые разговоры на всех вечеринках и пьянках. Говорил он, впрочем, то, что все и без него знали: КПСС – говно, коммунизм – бред собачий, Брежнев – просто позор для страны, и т. д., и т. п.

Но что особенно удивляло – у Аркаши Шапиро во всех грехах и неудачах виноваты были представители иудейства и мировой сионизм. В то же время самым хорошим, светлым пятном в темном царстве советской действительности для Аркадия Максимовича была Русь святая, Россия-матушка и все при ней присное – родное да посконное.