Любовники и лжецы. Книга 2 - Боумен Салли - Страница 16

– Забавно, но об этом времени Хоторн упомянул вчера в своем выступлении…

– С какого времени, Николас?

– С Вьетнама, – ответил Дженкинс. – Как тебе это нравится?

Джини медленно прохаживалась взад-вперед по огромному выложенному мрамором центральному залу Британского музея, думая о том, что здесь хватает мест, откуда за ней могут наблюдать. Шкафы с экспонатами, коридоры, колонны – тут было множество мест, где мог бы спрятаться Джеймс Макмаллен. Скорее всего, подумала она, Макмаллен будет выжидать и подойдет к ней только тогда, когда, по его мнению, наступит подходящий момент. Охотник и дичь поменялись местами.

Вероятно, лучше всего было бы подождать его здесь. В это дождливое январское утро в музее было мало посетителей: группа школьников, направлявшаяся под присмотром учителей к киоску с сувенирами, несколько японцев с непроницаемыми лицами и фотоаппаратами на шеях, один или два посетителя, изучавших классические головы и торсы.

Джини еще раз неторопливо прошла по залу и вернулась обратно. Никого. Тишина здесь была, как в склепе. Только гулко отдавались ее шага.

Через некоторое время, решив, что этот главный зал представляет собой слишком открытое и людное место, она поднялась по одной из мраморных лестниц на второй этаж и оказалась там в полном одиночестве. Она задержалась возле большой витрины с выставленными на ней древнеримскими монетами и посудой, а затем, завернув за угол, очутилась в тупике с зеркальными стенами, уставленном греческими головами.

Ступени вниз, несколько шагов по коридору, ступени вверх, и Джини оказалась в древнеегипетских залах. Проходя вдоль витрин, она видела в стеклах собственное отражение, бесплотное, как призрак. Один раз ей показалось, что она слышит позади себя какой-то звук, похожий на легкие шаги, но, обернувшись, Джини никого не увидела. Наклонившись над выставочными стендами, она разглядывала древнюю посуду для масла и зерна, свитки папируса, маленькие горшочки, найденные в захоронениях, причудливые предметы непонятного предназначения, которые сопровождали знатных египтян в их загробном путешествии. Она смотрела на древних богов, воплощенных в образах ястребов и кошек. Она разглядывала их, а они своими нарисованными охрой и черной краской глазами смотрели на нее. Джини прислушалась. Никого. Она по-прежнему была здесь одна. Медленно прошла она мимо целой вереницы мумий – стоящих, лежащих, тех, что находились в своих позолоченных и расписных саркофагах, тех, которые были прикрыты одними лишь истлевшими бинтами. Какими многочисленными, разнообразными, красивыми и страшными были эти лики смерти! Она посмотрела на саркофаг, где покоился сын фараона. Он был нарисован на крышке – со спокойным, умиротворенным лицом, в пурпурных, синих и цвета индиго одеяниях. В этой, самой ценной части экспозиции пахло пылью, витрины и стенды образовали еще один лабиринт внутри того огромного, которым являлся сам музей. Джини приходилось лавировать среди мертвецов. Наконец они загнали ее в угол, и она решила поскорее выбраться отсюда.

Девушка вернулась в главный зал, вышла на улицу и, купив газету, снова вернулась в музей. Она села за столик в буфете на первом этаже, где шумели школьники. Никто к ней так и не подошел.

В первом выпуске «Ивнинг стандарт» пересказывалась речь, произнесенная Джоном Хоторном накануне вечером. Заголовок гласил: «Американский посол обрушивается на «нацистские» арабские государства». Замечания Хоторна назывались в газете подстрекательскими, и, судя по всему, они возымели эффект: по словам газетчиков, перед посольством США на Гроссвенор-сквер и зданиями нескольких американских банков в Лондоне уже начались демонстрации. Были и столкновения с полицией.

Джини выпила кофе, подождала еще пятнадцать минут и вышла. У входа в музей стояло несколько телефонных кабинок, и Джини позвонила сначала в студию Паскаля, а потом – его жене. По обоим номерам откликнулись автоответчики.

Может быть, именно сейчас, когда она ему звонит, Паскаль как раз возвращается. От этой мысли ее сердце возбужденно забилось. Ей все же не хотелось уходить из музея ни с чем, хотя она уже потеряла здесь битый час. «Последняя попытка», – решила Джини.

На сей раз она спустилась вниз, по ступеням, которые вели в залы, расположенные в подвальных помещениях. Здесь не было естественного света, поэтому скульптуры, многие из которых были бесценными, были подсвечены с боков. Джини прошла мимо фриза с батальной сценой, некогда украшавшего Парфенон. Она смотрела на вздыбленных мраморных лошадей, оружие и умирающих воинов. Ничего. Никого. Тишина. Джини прошла в следующий зал, затем в другой, третий и оказалась в той части музея, где еще никогда не бывала – ассирийском зале.

Здесь, купаясь в подсветке, вдоль стен стояли массивные каменные горельефы. Они были мрачны, прекрасны и изобиловали деталями. Не переставая прислушиваться, Джини стояла перед длинной, вытянувшейся на три метра, процессией королей, воинов и жрецов. Они несли подношения, и Джини попыталась сосредоточиться на этих бесчисленных кукурузных початках, бурдюках с вином и жертвенных животных. Эта процессия напомнила ей тех людей, которые постоянно сопровождали Джона Хоторна, куда бы он ни направлялся.

Она наклонилась, чтобы прочитать пояснительную надпись на экспонате, как вдруг услышала зыбкий звук: всего лишь шелест.

Наконец-то! Джини резко обернулась и обвела помещение глазами. В противоположном конце зала, неподалеку от входа, где тени были еще гуще, она краем глаза увидела, как смутная фигура словно шевельнулась в темноте, но когда она направилась в ту сторону, там уже никого не было. Джини побежала к выходу, но следующий зал был пуст. По обеим сторонам от нее к потолку возносились лишь огромные горельефы. Девушка отступила и заглянула за них, ослепленная светом, который бил теперь ей прямо в глаза. Но и там никого не было. Пусто было и в трех соседних залах, но отсюда вели еще три выхода. Она по очереди проверила каждый, но все они вели в коридоры и на лестницы, так что если через них кто-то и вышел, то его уже и след простыл.

Джини остановилась и оглянулась вокруг. Она чувствовала злость и растерянность. Зачем Макмаллен играет с ней в кошки-мышки! Теперь она стояла у подножия задней лестницы, на маленькой и плохо освещенной лестничной площадке. Перед ней открывался весь зал, в котором она только что услышала неясные звуки. Она видела и тот самый горельеф с процессией воинов и жрецов, который рассматривала минутой раньше. Джини уже собралась уходить, когда на скульптуру упала тень, и в зал вошел мужчина.

На нем был все тот же темный плащ, что и раньше, а передвигался он, вопреки утверждению Мэри о скрипучих башмаках, совершенно бесшумно. Фрэнк Ромеро. На секунду задержавшись возле горельефа, он потрогал его рукой, заглянул назад и, наклонившись, стал внимательно рассматривать пол. Затем он бесшумно и крадучись пошел по залу, пристально вглядываясь в каждый экспонат, словно что-то искал. Возможно, какое-то послание. Джини отпрянула назад, к темной лестнице. Сзади, из темноты, протянулась рука и зажала ей рот. От страха у Джини едва не выпрыгнуло сердце, и прежде, чем оказать сопротивление или хотя бы подумать об этом, она почувствовала, как мужчина тянет ее назад, крепко прижимая к себе. Она почувствовала на своем лице его дыхание.

– Не кричите и ничего не говорите, – тихо произнес голос на безупречном английском, голос Макмаллена. – Сейчас я назову вам номер телефона. Запомните его и позвоните завтра в полдень. Поняли? – Джини кивнула. – Не оглядывайтесь. Вы умеете запоминать номера? – Джини кивнула еще раз.

Макмаллен медленно и тихо повторил номер несколько раз.

– Запомнили? Завтра в полдень. Звоните с телефона, в котором уверены. В полдень. Ни пятью минутами раньше, ни пятью минутами позже. А теперь поднимитесь на три лестничных пролета, сверните направо и на втором повороте налево. Окажетесь в центральном зале. Купите несколько открыток, как если бы это было обычным посещением музея, потом уходите. Не оглядывайтесь. Все поняли?