Джура - Тушкан Георгий Павлович - Страница 64

— Если ты поклянешься, что будешь лежать спокойно, мы тебя развяжем.

— Да побьет меня огонь! — сказал Джура. — Буду лежать спокойно.

С него сняли бинты.

— Спи, — сказал ему лекарь.

И все трое вышли из кибитки.

— Красные джигиты?! — произнес Джура громко и вспомнил Ивашко.

Внезапно ему стало хуже, широко открытые глаза помутнели. Ему послышался свист, тонкий, пронзительный свист. Вначале тихий, он нарастал, ширился, и от него болела голова и ныло в груди. — А-а-а!.. — закричал Джура, срывая с груди повязку. Из раны пошла кровь. «Умираю», — подумал Джура и повалился с кровати на пол.

Вдруг в дыре, прорубленной в толстой глиняной стене, показалась собачья голова. Это был Тэке. Он спрыгнул на пол, подбежал и облизал лицо Джуры.

Вскоре в кибитку вошел джигит с пиалой и лепешкой. Он увидел черного пса, который тотчас же кинулся ему навстречу. Джигит выбежал и позвал на помощь.

В кибитку вошли три добротрядца с палками. Они хотели прогнать собаку, но Тэке с громким лаем бросался на них, хватал зубами палки и кружился вокруг Джуры, защищая его. Муса рассердился, вынул из кармана револьвер и прицелился в собаку, но в это время в лекарскую кибитку вошел командир отряда Козубай:

— Не тронь собаку! Разве ты не видишь, что она защищает хозяина? — И, не обращая внимания на грозно рычащего Тэке, он подошел к раненому.

В движениях Козубая не было ни опаски, ни поспешности. Тэке умолк и лег в углу.

— Собаку не гоните: хозяину с ней веселей будет, скорее поправится, — сказал Козубай и, распорядившись снова перевязать Джуру, лежавшего в беспамятстве, вышел из кибитки.

II

Дни сменялись ночами и ночи днями. Мгла, застилавшая глаза Джуры, растаяла, а вместе с ней прекратился бред. Больной и истощенный, он подолгу спал, просыпаясь только для того, чтобы поесть. Наконец наступил день, когда Джура почувствовал себя лучше.

Широко раскрытыми глазами он смотрел на низкорослого незнакомого человека, сидевшего перед ним на кошме. Этот человек добродушно улыбался. Сноп солнечного света освещал его крупные белые зубы. Множество пылинок дрожало в воздухе, издалека доносились людские голоса и ржание лошадей.

— Я Шараф, — сказал он, ласково глядя на Джуру, — я завхоз. А ты кто? — И он снова улыбнулся.

Джура не понял, что такое «завхоз», но добродушный вид Шарафа понравился ему.

— Я Джура, охотник. Арвахи обманули меня: показали джаду — чародейство, а в это время Безносый прострелил мне грудь. — Арвахи? — насмешливо переспросил Шараф.

— Да, арвахи, духи предков.

Шараф засмеялся и хитро спросил:

— А в горах много арвахов?

— О, — серьезно ответил Джура, — в горах живет много арвахов. Аксакал рассказывал: есть сорели, джинны, альбесты. — Он хотел сказать о джез-тырмак, но, вспомнив случай с Зейнеб, сдержался. Шараф, закрыв смеющийся рот рукавом, быстро встал и вышел из комнаты.

Джура удивленно посмотрел ему вслед.

Вскоре Шараф вошел в сопровождении нескольких юношей. Все уселись на кошму возле Джуры, и Шараф опять хитро спросил: — А кто такие горные люди?

— О, — серьезно ответил Джура, не подозревая ничего плохого, — у них все тело волосатое, как у медведя, а ноги вывернуты наоборот.

Шараф, удерживая смех, расспрашивал Джуру, и тот охотно рассказывал об альбестах, не замечая того, что молодые люди толкают друг друга локтями и перешептываются. Когда же Джура, порядком устав, начал со слов Кучака рассказывать о проделках джиннов, общий дружный хохот заглушил слова Джуры. Молодой охотник сразу оборвал рассказ и, поняв, что над ним смеются, рассердился не на шутку. Взбешенный, он оглянулся, ища оружие, но его не оказалось; тогда он схватил пиалу и швырнул её в Шарафа; вслед за пиалой полетели медный поднос и чайник с горячим чаем. Все с хохотом выскочили из кибитки, и Джура остался один. — Что за шум? — спросил Ахмед, войдя в кибитку. Но Джура притворился спящим.

Ахмед все разузнал и доложил Козубаю. Козубай вызвал Шарафа. — Больной — чудак, товарищ начальник, — ухмыляясь, сказал Шараф, — он верит в самых глупых чертей. Я привел ребят, и мы все смеялись как сумасшедшие. — И он весело захохотал, вспоминая рассказ Джуры.

— На одни сутки! — сказал сухо Козубай.

— За что? — удивился Шараф.

— А давно ты сам перестал верить в чертей? Отсиди сутки, подумай, хорошо ты сделал или плохо, насмехаясь над раненым. Ухаживать за Джурой вместо Шарафа приставили подростка Тага, любимца всего отряда.

Таг принес вечером Джуре поесть, но тот спал. Таг попробовал разбудить его, но Джура не просыпался — делал вид, что спит. Он страдал и свирепел от мысли, что над ним посмеялись. Гордость его была уязвлена, и Джура хитрил. Как только Таг вышел, Джура быстро съел мясо. На другой день к нему пришел Козубай, но Джура опять притворился спящим.

Лекарь хотел разбудить его, но Козубай возразил: — Пусть отсыпается.

Джура спал, и Тагу было скучно сидеть возле раненого — ни побегать, ни поговорить, и он убегал с Тэке за крепость, где устраивал собачьи бои.

Шли дни. Джура быстро поправлялся. Он уже ходил по кибитке. Мир новых людей, невиданных животных и вещей его удивлял и тревожил. Но слишком гордый и самолюбивый, особенно после случая с Шарафом, он старался сам, без чужой помощи, разобраться во всем. Джура подолгу смотрел из окна во двор, скрываясь в тени окна. Он боялся, что кто-нибудь заметит его и поднимет на смех, подумав, что он любопытен, как женщина, и выказывает удивление, недостойное мужчины.

Таг восхищался Джурой, застрелившим такого опасного басмача, как Чирь. Джура же скоро перестал его дичиться и начал с ним заговаривать. Таг рассказывал Джуре о пограничниках, о жизни бойцов добротряда. Он много говорил о басмачах, против которых сражался отряд, помогая пограничникам и регулярным частям Красной Армии. Джура понимал не все, но почтение Тага к командиру отряда Козубаю передалось и ему.

Еще бойцы ничего не знали о Джуре, а он, стоя у окна и прислушиваясь, уже знал имена многих и даже клички их лошадей. Мусу он узнал сразу, хотя, опасаясь расплаты за прошлое, всячески избегал его.

Однажды Джура услышал во дворе злобный лай. Он подошел к окну и увидел, что Тэке, привязанный на длинной веревке, с лаем бросается на какого-то человека. Человек держал в руках нагайку и время от времени сильно ударял ею Тэке.

— Не бей, не бей! — закричал Джура и выбежал во двор. Солнце его ослепило. Он на мгновение остановился, закрыв лицо руками, а затем поднял камень и швырнул в обидчика. — Остановись! — закричал ему пожилой киргиз. — Мы учим твою собаку. Спасибо скажешь потом. Мы сделаем из неё хорошего сторожа, а для этого отучаем брать хлеб и пищу из чужих рук… Повторить! — сказал он.

Боец, закутанный в халат, подошел к Тэке и бросил лепешку. Взбешенный Тэке бросился на него, но лепешки не тронул, а обошел её, как раскаленный уголь.

— Не надо этого, — сказал Джура. — Я прикажу, и он будет брать только от меня. А ты кто? — гордо и заносчиво спросил он. — Я? Я командир отряда — Козубай.

— Ты командир? — искренне удивился Джура.

Он представлял себе Козубая старым, седым великаном непомерной силы, с голосом громким, как выстрел, одетым в богатые меха. А оказалось, Козубай такой обыкновенный! Но, несмотря на некоторое разочарование, Джура почувствовал в Козубае большую скрытую силу и, когда Козубай позвал его к себе, послушно пошел за ним.

Они уселись в кибитке Козубая. Джура бросал косые взгляды на стены, увешанные винтовками. Оружие висело даже на потолке. «Самый богатый человек», — подумал он о Козубае.

— Как тебя зовут? — спросил Козубай.

— Джура.

— Откуда?

— Из кишлака Мин-Архар.

— Где это?

— На север от Сауксая.

Начальник вынул из сумки бумагу и разостлал её на коленях. Он долго водил по ней пальцем, потом с недоверием посмотрел на Джуру: — А ты не врешь?

Джура побагровел, жилы на его висках вздулись, и он так посмотрел на начальника, что тот улыбнулся.