Джура - Тушкан Георгий Павлович - Страница 59

Саид заговорщически подмигнул басмачам и рассказал о сборщиках навоза на дорогах, бросающихся к лошади, едва она поднимет хвост. По словам Саида, эти люди из навоза делали золото. Он уговорил Кучака расспросить об этом сборщиков. Басмачи развлекались неведением Кучака и щеголяли друг перед другом своими фантастическими объяснениями всего, что встречалось им на дороге.

Вначале Кучак принимал все на веру, но ругань простых людей в ответ на вопросы Кучака, подсказанные ему Саидом и басмачами, и смех басмачей быстро образумили его. Кучак впал в другую крайность и старался говорить и делать вопреки советам, даже правильным, своих попутчиков. На остановке ему приказали подвязать уздечки лошадей повыше к дереву, чтобы лошади, пока не отдохнут, не могли достать сено. Кучак решил, что его «разыгрывают», и сделал наоборот. Он дал неостывшим лошадям есть сено, за что и получил плеткой по плечам.

Впрочем, Кучак не остался в долгу и, умея исключительно ловко подражать собачьему лаю, устроил ночью целое представление. Он злобно лаял, подражая голосам нескольких собак, сам же кричал: «Прочь, прочь!» — и бил напавших собак камчой. Даже дремавший сторожевой басмач поверил, а проснувшиеся и подавно. Кучак так правдоподобно тявкнул, ткнув в ногу Саида рукояткой плетки, и так ловко изобразил жалобно завизжавшую собаку, что Саид снял штаны и долго осматривал ногу. Потом Саид рассказывал о черном злобном псе, схватившем его за ногу, но не успевшем прокусить её до крови. О нападении собак много говорили в пути.

Кучак был достаточно умен — он не рассказал о своей проделке и забавлялся от души.

Ехать было скучно, и басмачи разлекались за счет Кучака. Саид не заступался. Кучак возненавидел басмачей больше, чем баев, которым он тащил груз.

— Давай удерем от басмачей, — шепнул Кучак однажды ночью Саиду.

— Потерпи ещё несколько дней. Когда я толкну твою ногу и мигну три раза, тогда требуй, чтобы мы свернули налево, в пустыню. Скажи, что засыпанный город в двух днях пути и на полдороге в углублении есть лужа воды.

Наконец настал день, когда Саид подал условный знак, и Кучак сказал все, как его учил Саид.

— Чтобы ехать в пустыню, надо верблюдов и запас воды, — сказал старший басмач.

— Я тоже знаю эти пески, — сказал Саид. — В однодневном переходе мы встретим воду, а в двух днях пути действительно находится засыпанный мертвый город. Сегодня мы нищие — завтра мы можем стать богачами. Это там? — спросил Саид и показал на восток. Кучак утвердительно закивал головой.

— И все же я тебе, Кучак, не верю, — заявил Саид. — Сомнительно, чтобы так близко, — отозвался старший басмач. — Но все бывает.

На ночь они остановились на краю пустыни, в одной из впадин. Здесь торчали серые низкие стволы и пни мертвого леса. Кучак захотел было набрать дров на костер. Покоробленные ветви и пни были хрупки, как стекло.

Саид, сославшись на усталость, достал из своего курджума бутылку с остатками водки, вылил в пиалу, шумно выпил и закусил сыром курутом. Басмачи, падкие на спиртное, стали ругать Саида за жадность. Они не посчитались с зеленой чалмой Саида, обыскали его курджум, с радостными воплями извлекли полную бутылку просяной водки и тотчас же распили её. Саид дал закусить сыром. Об этой бутылке водки он сказал, что берег её, чтобы выпить по приезде на место.

Кучак присел рядом, рассчитывая, что и ему перепадет. Этого не случилось. Когда же Кучак попытался допить то, что осталось на дне брошенной бутылки, Саид сильным ударом вышиб бутылку из его рук. Кучак обиделся и ушел разжигать потухший костер, но не успел вскипятить воду, как услышал стоны басмачей. Их мучили рези в желудке и тошнило. Он хотел дать им напиться, но Саид запретил. Саид стоял с винтовкой в руках и не стрелял. — Да стреляй же! — прошептал Кучак.

— Не надо. Они и так подохнут! — также шепотом ответил Саид, с шумом втянув воздух сквозь стиснутые зубы.

И басмачи умерли. Водка была отравлена.

Саид заставил Кучака снять с басмачей верхнюю одежду и обувь. Они перевезли трупы к песчаному бархану и засыпали их песком с подветренной стороны, чтобы ветер обрушивал на них песок. Кучак трясся всем телом. Саид торопился. Он заставил Кучака разровнять песок.

— Клянусь пиалами водки, которые я выпивал, — сказал Саид, после того как они зарыли трупы и все следы пребывания басмачей были уничтожены, — труднее бывает убить крысу, чем нам удалось освободиться от этих ушей, глаз и ножей Кипчакбая! «Кара-басын», Кучак! Пусть тебя задавит «Кара», если ты когда-нибудь проговоришься. Лучше сразу откуси свой болтливый язык и выплюнь, потому что, да побьет меня огонь мой, если проболтаешься… Тут Саид произнес длиннейшее проклятие, какого никогда до этих пор Кучак не слышал. Саид упомянул и об адском огне, и о внутренностях джиннов, и о зубах тигра, и о тысяче других вещей, припомнив проклятия многих народов. Закончил Саид возгласом: — Ом мане падми-хум!

— Не пон-нимаю! — дрожащим голосом сказал Кучак. Саид снисходительно объяснил, что это буддийское молитвенное воззвание, обеспечивающее им безнаказанность содеянного. Кучак, потрясенный случившимся, решил не оставаться в долгу перед богом за свои грехи и воскликнул:

— О Мухаммед! Нет бога, кроме бога, а Мухаммед — пророк его! — Дальше Кучак не знал, но добавил от себя: — На тебя вся надежда. — Все говорят: Мухаммед да Мухаммед! — насмешливо отозвался Саид. — Видно, был малый не промах. А все же надейся не на бога, а на себя. Сберегающий язык да сбережет голову.

Кучак сразу даже не осознал святотатства Саида, решив, что он ослышался, и переспросил. Саид повторил.

Кучак напомнил о ежедневных пяти молитвах Саида и о преследованиях, которым Саид подвергал Кучака за несоблюдение религиозных правил.

— Сейчас не время болтать, надо переменить место ночевки, — сказал Саид и приказал Кучаку вьючить лошадей. Сам же он затоптал и засыпал костер.

Уже перед утром они выехали из пустыни. Кучак удивился тому, как хорошо Саид знает местность. Они остановились в ложбине, где была трава. Лошадей разгрузили, стреножили и пустили пастись. — Не удивляйся мне, — сказал Саид. — Зеленая чалма и молитвы были мне нужны, чтобы усыпить подозрительность басмачей. Ты хоть и дожил почти до старости, а порой глуп, как дитя. Я обеспечу тебе сытую жизнь, но ты должен повиноваться мне, как меч. Мы живем в такое время, когда непричинение зла со стороны окружающих тебя людей надо считать милостью и благодеянием.

— Ты сто раз прав! — воскликнул Кучак. — Кто, как я, очутится среди чужих, тот и в друге будет подозревать врага. Я не знаю, чем и когда смогу отблагодарить тебя за спасение жизни. — А сокровища Биллянд-Киика! — воскликнул Саид. — Расскажи мне всё без утайки и подробно. Ведь я трижды спас тебе жизнь. И Кучак чистосердечно все рассказал.

X

Никогда ещё Кучак не был так близок к смерти. Измученный всем пережитым, он хотел встретить смерть как избавительницу, но предчувствие близкой кончины родило столь яростное стремление защищать свою жизнь, что Кучак даже сам удивился этому внезапно пробудившемуся у него желанию. Недаром мудрая народная пословица гласит: «Раненный насмерть бросается на льва». После того как Саид жадно и подробно расспросил Кучака о щели, где было золото, он пришел к весьма печальному для себя выводу. Он, Саид, просчитался, думая через Кучака быстро обогатиться. Наверняка найденная шкатулка была единственной. И в заблуждении его, Саида, виноват не кто иной, как Кучак. Саид так и сказал об этом Кучаку, и не просто сказал — Саид избил Кучака. Саид обвинил Кучака во лжи, обмане и коварстве. Именно это адское коварство, по словам Саида, и ввело его в заблуждение, заставило обмануть Кипчакбая и отравить басмачей с целью спасти Кучака. Теперь Кипчакбай будет всеми способами стремиться отомстить, и жизнь Саида будет как у волка, преследуемого стаей бешеных собак. Виноват же в этом Кучак, и нет ему прощения!

Саид мог бы сейчас же убить Кучака и отвезти его труп к Кипчакбаю, обвинив Кучака в отравлении басмачей. Вот чего заслуживает Кучак!