Джура - Тушкан Георгий Павлович - Страница 40

Кучак подбросил в костер дров и хитро посмотрел на Джуру. — Однако уже поздно. Съедят твоих уларов волки, — засмеялся Джура.

— За колбасой надо идти тогда, когда Пастушья звезда поднимется на два пальца над горой. А чтобы волки не съели колбасу, я разжег там сырое дерево, и костер этот будет гореть целую ночь. Пока же я расскажу тебе, Джура, о Манасе, как он горами реки заваливал и воевал с врагами.

Джура нахмурился:

— Расскажи мне лучше о том, как Манас на железном ковре-самолете летал, как он на железном ящере ездил. Расскажи мне те сказки, которые рассказывали аксакал и красные джигиты. Но такого не было в песнях о Манасе, так как Манас не летал на железном ковре-самолете и не ездил на железном ящере, и Кучак не мог об этом спеть. Не был он и в верховьях реки Сауксай и не видел того, о чем говорил тогда аксакал. Он сказал об этом Джуре. Джура гордо сказал:

— Я сам пойду на Сауксай. Кто может запретить мне? — Тише, замолчи, дерзкий! — взмолился Кучак. — Ведь они могут услышать твои необдуманные слова…

— Кто?

— Арвахи! — прошептал Кучак, испуганно оглядываясь. — Не серди духов, Джура, не поступай необдуманно. Ничего не начинай, не принеся им в жертву лунорогого, раздельнокопытного белого киика. Может, это смягчит их гнев. Не уходи от нас, Джура, мы погибнем с голоду.

— Я никуда не уйду, — сказал Джура. — Я только подымусь на самую высокую гору и оттуда посмотрю на весь мир… Ведь пришли же к нам оттуда люди и духи их не тронули.

— Ты уже взрослый, Джура, сам знаешь, что делать надо, — уклончиво ответил Кучак и пошел за колбасой.

Уже издали он крикнул:

— У меня узкие ичиги, я не могу идти с тобой в верховья Сауксая!

— Да, — крикнул ему в ответ Джура, — если тебе ичиги жмут ноги, то какая для тебя польза, что мир широк!

III

Тэке вскочил и глухо заворчал. Джура встревожился. С выпученными от ужаса глазами в пещеру вбежал Кучак и упал у костра. Он был не в силах что-нибудь сказать и только показывал палкой в темноту. Тэке беспокойно вертелся и, повизгивая, поглядывал на Джуру.

— Барс? — спросил Джура.

Кучак отрицательно потряс головой.

— Медведи? Волки?

Тот опять покачал головой.

Джура указал в темноту нетерпеливому Тэке:

— Киш, киш, киш!

Тэке с тихим рычаньем выскочил из пещеры. Кучак долго не мог прийти в себя и в ужасе всматривался в темноту, куда убежал Тэке. Наконец, проглотив кусок снега, который ему подал Джура, он закричал:

— Там джез-тырмак, клянусь! Да убьет меня огонь мой! Джура недоверчиво улыбнулся.

Кучак прерывающимся голосом рассказал ему, что около костра, который он разжег, сидит джез-тырмак. С виду это как будто бы и девушка, но руки у нее, как у всех джез-тырмак, из чистого золота. Надо сейчас же застрелить эту джез-тырмак. Она и одета не так, как люди.

Джура усомнился:

— А ты помнишь, как у Чертова Гроба ты уверял, что в ледяной щели арвахи, а там оказалось…

— Не вспоминай! — зашептал Кучак. — Там было совсем иное дело. Я же прошу об одном: когда ты застрелишь её, я отрежу золотые руки и возьму их себе. Только надо особый пыж, иначе пуля её не возьмет.

Кучак отрезал кусок шерсти от волчьей шкуры и, скатав пыж, дал Джуре. Тот забил его шомполом в дуло.

Сжав в руке ружье, Джура побежал из пещеры. Кучак схватил его за рукав.

— Я буду поддерживать тебя, — сказал он и повис на Джуре, но быстро идти не мог: ему мешал жир.

Джура не замечал Кучака, уцепившегося за его руку, и быстро шел вперед. Тэке не было видно. Кучак запретил звать его, боясь, что их услышит джез-тырмак.

— Джез-тырмак, наверно, убила Тэке, — сказал Кучак. Джура прибавил шагу.

«Пусть только убьет, пусть попробует! — думал он. — Я изрежу её на мелкие куски!»

Они быстро прошли заросли. Не доходя до опушки, Кучак остановил Джуру и, раздвинув ветви, сказал:

— Смотри.

У дымящегося костра сидела девушка и грела руки. Дыму было так много, что лица её нельзя было рассмотреть, но по её невиданной одежде, странным ичигам и, главное, по желтым, точно медным, рукам охотники решили, что это действительно джез-тырмак. — Дай я выстрелю, ну дай! — шепотом просил Кучак. Единственный раз в жизни судьба посылала ему случай сделаться героем. Он умолял Джуру, заглядывал ему в глаза, клялся быть вечно его рабом. Но Джура не соглашался: он решил сам застрелить джез-тырмак.

Мимо них пробежал Тэке.

— Ну конечно, это джез-тырмак. Даже пес стал сам не свой! Ясно, что здесь колдовство, — сказал Кучак.

Тэке снова пробежал мимо, а впереди него бежала чужая рыжая собака.

— Это её собака. Стреляй, она покусает нас! Она бешеная! Тэке бегает за ней как угорелый! — закричал Кучак.

Девушка, услышав голоса, вскочила и закричала: — Джура!

Голос казался знакомым. Кучак заметил порывистое движение Джуры, но успел удержать его:

— Не ходи, она тебя убьет.

Джура громко закричал:

— Тэке, Тэке!

Рыжая собака, услышав его голос, замедлила бег, остановилась и вдруг, ласково оскалившись, поползла к нему на брюхе. — Кучак, — шепнул Джура, — это Одноухая из кибитки Зейнеб. А девушка, кажется, сама Зейнеб.

Но Кучак испуганно замахал руками:

— Что ты! Это джез-тырмак, она только притворяется. Это она нарочно приняла образ Зейнеб, чтобы завлечь и убить нас. А Зейнеб стояла у костра и встревоженным голосом кричала: — Джура, Кучак!.. Ого-го!..

— Тэке, ба-ба-ба… — позвал Джура.

Тэке подбежал. Джура взял его за ремешок. Тем временем Кучак насыпал пороху на полку заряженного карамультука, зажег фитиль и, поставив на камень рогульку — подпорку для карамультука, начал старательно прицеливаться в грудь Зейнеб. Грянул выстрел, и седым облаком повис дым, скрыв девушку. Джура оставил Тэке, Кучак бросил карамультук, и оба побежали к костру. Кучак на бегу вынул нож, чтобы отрезать золотые руки джез-тырмак. Девушка стояла у костра невредимой.

— Что с вами? — спросила она, напуганная враждебным приемом. — Кто ты? — спросил её Кучак.

— Я Зейнеб. Ты что же, не узнаешь? Мы с женщинами пришли за мясом. Нас послал сюда аксакал. Они не могли перейти реку, ждут по ту сторону Сауксая. А я пришла к вам. Неужели вы не узнаете меня? Что, я изменилась?

— Почему у тебя медные руки? — ещё сомневаясь, спросил Кучак. Он от страха даже закрыл глаза и присел, но потом чуть-чуть приоткрыл один глаз.

Девушка расхохоталась.

— Это называется «перчатка», — сказала она. — Перчатки вяжут из шерсти и надевают на руки.

— А что на тебе за одежда? — мрачно, но уже чувствуя стыд и неловкость, спросил Джура.

Зейнеб успокоилась, заметив, что Кучак засунул свой нож в ножны.

— Вы меня не узнали потому, что я в новом платье. Посмотрите на мою левую руку. Видите шрамы от когтей молодого барсенка, которого Джура поймал три года назад? Узнаете? — Зейнеб развеселилась. — У нас столько новостей, столько новостей! Скороговоркой, глотая слова, Зейнеб рассказывала охотникам о том, что в их отсутствие произошло в Мин-Архаре: — Мы никого не ждали и собирались идти к вам за мясом, и вдруг с севера к нам приехал караван…

— С востока, — поправил её Джура.

— Нет, с севера, — упорствовала Зейнеб, — именно с севера… — Врешь, — сказал Джура, — оттуда нет дорог. — А зимой, помнишь?

— Тогда был обвал, лавина засыпала пропасть, и по снежному настилу эти незнакомцы проникли к нам.

— Не перебивай меня! — рассердилась Зейнеб. — Разве вы не слышали страшного грохота, потрясшего горы? Эти люди всё могут. Они устроили гром, и часть горы обвалилась. Вот они и приехали. Пять человек: три киргиза и два русских… Один — тот, что зимой был: Ивашко, комсомолец. Мы опять испугались: думали, грабить будут. Все женщины убежали в горы. Аксакал тоже… Осталась только твоя мать Айше и твой маленький брат. Аксакал сказал Айше, что она старая и ей смерти нечего бояться. Айше прислала за нами твоего брата, Джура. Мы пришли. Смотрим — Айше смеется, и гости смеются. Они подарили нам чай, рис, мыло, муку. Вы думаете, ячменную муку? Нет, пшеничную, и не одну пиалу, а сорок — пятьдесят пиал, и много ячменя: целых два мешка. Аксакал, как всегда, прикинулся больным, а увидел подарки — сразу выздоровел. Потом они сказали: давайте шкуры менять на материю и съестное. Аксакал согласился и запросил в десять раз больше, чем с китайских купцов. Даже я рассердилась на жадность аксакала. А русский, тот самый, что приезжал, засмеялся и говорит: «Давайте без обмана». Аксакал устыдился, хотел сбавить цену, так что вы думаете?… — И Зейнеб гордо подбоченилась.