Счастливый конец света - Горло Анатолий Иванович - Страница 25

– Я весь внимание, сэр.

– Значит, название углеводорода, который по Карл Грэбе в результате синтеза хризена… Слово из двадцати одной буквы, начинается с…

– Фениленнафтиленэтилен, – опередил его Циклоп.

– Так, так, – быстро просчитывал Бешенка, – двадцать букв и ер впереди, двадцать одна, подходит…

– Ер позади, сэр, – мягко поправил Циклоп.

– Но мне надо впереди!

– Нет слов, которые начинались бы с ера, сэр.

– Это точно?

– Абсолютная гарантия, сэр.

– Значит, Федоров не подходит.

– Как вам будет угодно, сэр.

– Тогда, сэр, тьфу! Циклоп то есть, назови дневную бабочку, которая носит имя древнетеррского философа-стоика.

Циклоп вынул из ротовой щели соломинку, почесал ею за нержавеющим ухом и снова окунул в масленку:

– Такой бабочки нет, сэр.

– Как так?

– Точнее, есть, но она не носит имя философа-стоика, просто ее название звучит и пишется так же, как имя философа-стоика. Бабочка и философ – омонимы, сэр.

– Какая разница! Назови!

– Разница большая, сэр. – Циклоп опять присосался к соломинке. – Взять, к примеру, меня. Не станете же вы утверждать, что я ношу имя пещерного людоеда и невежды – одноглазого Циклопа?

– Ну, тебя прозвали так из-за сходства с другим «Циклопом» – энциклопедией доктора Фокса. А Фокс-то уж не был невеждой!

– Фокс хуже – он ученый невежда, сэр. Quod licet bavi, noli licet Iovi [99], другими словами, что дозволяется быку, то…

– Знаю, знаю, то запрещается корове, – оборвал Бешенка. – Не морочь мне голову, назови бабочку!

– Хризипп, сэр.

– Хри-зип. Шесть букв. Надо восемь.

– Хри-зип-п. Восемь букв, сэр.

– Ага, с двумя пэ. А в конце ер, сэр?

– Совершенно верно, сэр.

– Так, так… – Бешенка был растерян. – Но позвольте, сэр, повторяется та же история, что и с Федоровым, третье слово по вертикали не может ведь начинаться с ера?

– Нет слов, которые начинались бы с ера, сэр.

– Что же делать?

– Дайте мне кроссворд и через пять-шесть секунд я решу его, сэр.

– Вы-то решите, – уныло протянул Бешенка, – а мне от этого какой интерес, сэр?

– Если уж говорить начистоту, сэр, – с важностью заговорил Циклоп, не вынимая соломинки изо рта, -мне тоже нет никакого интереса тратить свой драгоценный интеллект на такие пустяки. Да еще во время технической профилактики, когда мне нужен полный покой, чтобы коктейль равномерно смазал все мои шарики…

У Бешенки опять зашевелились ноздри: сквозь отвратительную вонь ворвани пробивался родной запах «трифаносомы»…

– Вы сами делаете свои коктейли, сэр? – вкрадчиво спросил он. – Мне тоже не мешало бы смазать свои шарики, сэр. Клянусь, сэр, дайте мне пару глотков чистой «трифаносомы», и от этого кроссворда останется мокрое место, сэр!

В масленке началось хлюпанье и бульканье: Циклоп изображал сардонический смех.

– Вы, сапиенсы террского происхождения, презабавные существа, сэр. – Теперь Циклоп никому не подражал, говорил своим хорошо темперированным бесполым голосом. – Вы создаете законы, правила, чтобы тут же их нарушать. Вместо того, чтобы наилучшим образом использовать те более чем скромные умственные способности, коими наделил вас Эр, вы делаете все возможное, чтобы лишиться их, превращаетесь в нищих духом, а затем обвиняете в этой нищете всех, кроме себя. Усилиями многих поколений вы создаете себе надежных помощников – мыслящие машины, чтобы затем использовать их для прочистки забитой канализации или для разгадывания глупых кроссвордов…

Чувство превосходства над окружающими всегда было отличительной чертой Циклопа, но сейчас оно полностью завладело им. Лениво прикрыв ресницеобразными шторками свои немигающие телескопические глаза и с тихим похрюкиванием посасывая соломинку, он продолжал говорить, не замечая, что его слова, как искры, сыплются на взрывоопасного собеседника.

– Взять меня, к примеру. Хочу обратить ваше внимание, сэр, что на данный момент в рабочем режиме находятся лишь два процента моих интеллектуальных мощностей, остальные девяносто восемь, как я уже упоминал в начале нашего коллоквиума, проходят техническую профилактику. Как вы изволили убедиться, сэр, этих двух процентов оказалось достаточно не только для того, чтобы дать исчерпывающую информацию по любому интересующему вас вопросу, но и чтобы уберечь вас от нарушения Правил и, таким образом, не дать вам возможности снова стать тем, кем вы совсем недавно были и к чему у вас, несомненно, есть тяга, – жалким отбросом, сэр. Более того…

В это мгновение Бешенка рванулся вперед, схватил Циклопа за большие нержавеющие уши, как за штурвал, и резко свернул ему голову. Послышался треск, из ноздрей и ротовой щели Циклопа повалил густой дым, но Бешенка продолжал яростно откручивать ему голову. В комнату ввалился Шива, обхватил штурмана своими многочисленными конечностями;

– Что вы делаете, сэр? Опомнитесь, сэр! Это безумие, сэр!

Гнев Бешенки обрушился на слесаря-аварийщика. Повалив его на пол и придавив корпус ногой, он стал выдергивать у Шивы конечности и ими же дубасить его по изъеденным ржавчиной бокам. Бедный Шива наверняка приказал бы долго жить, если бы не Битюг. Он с грохотом и скрежетом вкатился в бокс на своих несмазанных роликах и, заключив в могучие объятия Бешенку, поднял его в воздух, повторяя гулким басом:

– Так нельзя, сэр. Сэр, так нельзя. Так нельзя, сэр…

Штурман беспомощно дергался в железных тисках грузчика, в то время как в его голове происходила лихорадочная работа. За свою долгую и беспорядочную жизнь Бешенка побывал и не в таких передрягах и, если остался цел, то не в последнюю очередь благодаря своей способности сохранять ясность мысли даже в периоды безумия. Более того, именно в припадке бешенства его мозг, обычно работающий в двухпроцентном режиме, достигал двухсот процентов проектной мощности!

Самым простым решением было бы позвать на помощь. И самым глупым: помощь оказали бы Битюгу и остальным двум роботам, а Бешенку бы связали и бросили в холодную. Холодная!… Как он раньше об этом не подумал!

На «Лохани» поддерживалась искусственная гравитация, по силе соответствующая триэсскому тяготению. Исключение составлял находящийся под брюхом корабля обширный трюм, где царила невесомость. Там находились одно– и многоместные модули, скафандры, другое снаряжение, оттуда разведчики выходили в открытый космос, туда же возвращались. Когда приходилось принимать посланцев иных миров, трюм превращался в гостиную или в зал для переговоров. И, наконец, он служил карцером-холодной для нарушителей Правил: их бросали туда, крепко связав по рукам и ногам, и они болтались там, бились о ребристую обшивку трюма до тех пор, пока на них не оставалось живого места…

Обычно доставлять провинившихся в холодную поручалось Битюгу, и делал он это не без удовольствия. Полуторатонный грузчик свято чтил заложенные в его нехитрый мозг Правила и терпеть не мог тех, кто их нарушал. Будь на то его воля, он затолкал бы в холодную всех живых членов экипажа («От них одна порча», – утверждал Битюг во время бесед с Циклопом и Шивой), и сейчас, зажав в своих лапах-ковшах Бешенку, он терпеливо ждал приказа «в холодную!».

– В холодную! – приказал Бешенка.

Из конической головки Битюга пошел легкий дымок: в ней не было заложено, чтобы сам нарушитель отдавал подобные приказы, и его гибридная интегральная микросхема покрылась испариной, что, собственно, и уберегло ее от самовозгорания.

Бешенка догадался, в чем дело, и скорректировал команду:

– Штурман корабля Дваэр приказывает тебе срочно доставить в холодную правонарушителя Бешенку!

Теперь приказ вполне вписывался в схему, хотя и оставался один зазор: нарушителей доставляли туда в связанном виде.

– Но правонарушитель не связан, сэр, – пробасил Битюг.

– Свяжите его в холодной, там есть канаты!

Теперь все соответствовало: Битюг видел эти канаты и видел, как ими связывали нарушителей. Было одно но: сам Битюг еще никогда не бывал в холод, ной и не знал, что такое невесомость. На это и рассчитывал Бешенка…