Голливудские мужья - Коллинз Джеки - Страница 12

Программа «Лицом к лицу с Питоном» неизменно получала самую высокую зрительскую оценку вот уже шесть лет. Она выходила в эфир раз в неделю по четвергам, и у него оставалось достаточно времени для другой работы. Пять лет назад он создал собственную телекомпанию, на которой делались документальные программы на серьезные и важные для общества темы. Он был кем-то вроде художественного руководителя этой студии.

Джека не совсем устраивало то, каким его видят зрители. Ему хотелось, чтобы его принимали всерьез, но для этого он был слишком красив. Свою роль играла и репутация покорителя женских сердец. Разрушить стереотип было трудно, но он старался.

Хауэрд Соломен разъезжал на золотистом «Мерседесе 500». Он стоял, точнее, переминался с ноги на ногу под портиком отеля «Беверли-Хиллс» и ждал, когда гостиничный слуга подгонит машину.

Хауэрд не вышел ростом, и это была его вечная боль и мука. Он едва дотягивал до пяти футов и шести дюймов, хотя, когда надевал сделанные на заказ в Европе туфли со скрытыми подпятниками, ему удавалось добавить целых четыре дюйма, и выходило пять футов десять дюймов – с таким ростом уже можно жить. Но когда он одевался неофициально или щеголял в спортивном костюме и адидасовских кроссовках, подпятники исключались. Пока. Вообще-то Хауэрд уже озадачил своего обувщика из Лондона.

К тому же Хауэрд в свои тридцать девять лет изрядно полысел. Он еще много лет назад заметил, что его волосы стали потихоньку разбегаться, и пока на это не обратили внимания, благоразумно заказал себе парик. Парик был хороший, да вот беда – голова под ним потела. Однажды, поехав отдохнуть в Лас Вегас, он привел в гостиничный номер красотку. Он разделся, разулся, а потом снял и парик: во-первых, стояла несусветная жара, во-вторых, у девицы в глазах блестел нездоровый огонь, и в минуту страсти она вполне могла вцепиться ему в волосы.

Она в изумлении уставилась на него.

– Ни хрена себе! – воскликнула она. – Прихожу сюда с клевым мужиком, а трахаться должна с лысым карликом!

Ночь сексуальных безумств, само собой разумеется, на этом и закончилась.

С тех пор Хауэрд снимал парик только в уединении собственного жилища, позволяя подшучивать над собой только жене да приходящим в гости детям.

Жен у него было четыре. Одна нынешняя, остальные бывшие. И пятеро детей. Никто не мог сказать, что его обделила природа. Хауэрд Соломен – да это же ходячий гормон!

Жена номер один была чернокожей активисткой и прирабатывала «художественными танцами». Джек умолял его не совершать этого безрассудства, но он женился на ней, хотя ему было девятнадцать, а ей – сорок. Долго этот союз не просуществовал. Они пришли к обоюдному мнению, что их брак – ошибка, и расторгли его через сорок восемь часов, за эти двое суток затрахав друг друга до полного изнеможения. Жена номер два, когда они познакомились, была женой кого-то другого. Хорошенькая, миленькая – но не повод для того, чтобы бить в барабаны. Хауэрд принудил ее развестись с мужем. Потом женился на ней, сделал ей трех детишек – и подал на развод. На все это ушло пять лет. За эти годы она порядком притомилась и теперь мирно жила в Пасифик-Пэлисейдс с детьми и новым мужем.

Жена номер три оказалась изощренной бразильской бой-бабой. Она щедро подарила ему ребенка и два года своей жизни, а потом потребовала у него такие алименты, что он едва оправился от шока.

Женой номер четыре была Поппи, его бывшая секретарша. Их брак длился вот уже три года, плодом его стала дочь по имени Роузлайт. Собственно, именно из-за нее они и поженились. Поппи была противницей абортов и, оказавшись в положении, как следует на него поднажала. Пришлось жениться – а что еще мог сделать порядочный еврейский мужчина?

По сравнению с Поппи бразильская бой-баба казалась доброй феей.

– Хауэрд! – Чья-то рука хлопнула его по плечу. – Ах ты, сукин кот! Сто лет тебя не видел!

Хауэрд узнал Орвилла Гусбергера, продюсера. И сразу почувствовал себя неуютно без подпяточников – Орвилл был настоящим фитилем. Вот с высокими женщинами ему было вполне уютно. Он ощущал над ними мужскую власть. Однажды он заставил очень высокую женщину встать на стол и широко раздвинуть ноги, а сам атаковал ее снизу. Одно только воспоминание об этом сразу его возбуждало. Надо бы этот номер повторить, не с Поппи, конечно, она коротышка. К тому же ничего подобного он ей никогда не предложит. Она и так считает его извращенцем.

– Знаешь, Хауэрд, – загремел Орвилл. – Мы должны что-то поставить вместе. Давно пора.

Именно, что давно. Но почему-то до того, как Хауэрд стал директором «Орфея», Орвилл ничего такого не предлагал.

– Почему? – спросил Хауэрд.

– Что «почему»? – не понял Орвилл.

Ладно, нечего цепляться. Орвилл – продюсер высшей марки, картины всегда выпускает вовремя, в бюджет укладывается, не то что большинство ослов, которые преспокойно транжирят деньги да еще называют себя продюсерами.

– Давай встретимся, – великодушно предложил Хауэрд.

– За ленчем? – мгновенно перешел к делу Орвилл. – Прямо здесь. Понедельник или четверг?

– Надо свериться с расписанием, – сказал Хауэрд. – Позвони мне в контору в понедельник. Моя девочка знает каждый мой шаг лучше меня самого.

Он вдруг понял, что смотрит Орвиллу прямо в нос и ничего приятного там не видит.

Служащий гостиницы лихо подогнал его «Мерседес». Хауэрд сунул ему десятку, поражаясь собственной щедрости, скользнул за руль, вдохнул не устающий радовать его запах дорогой кожаной обивки. Богатство, деньги – вот в чем истинная радость жизни. Ничто другое не могло привести его в подобный трепет. Даже голые дамочки, стоявшие на столах, широко раздвинув ноги.

Мэннон Кейбл ездил на голубом «Роллс-Ройсе».

Он не уехал из отеля вместе с Джеком и Хауэрдом, потому что должен был забрать Мелани-Шанну из гостиничного салона красоты.

Когда он пришел, она еще не освободилась, и это привело его в ярость. Кинозвездам первой величины не положено сушить весла, пока их жены, бывшие королевы красоты, чистят перышки и наводят марафет.

Уитни никогда не тратила столько времени на салоны красоты. Зачем они ей, когда она красива от природы? И как он мог ее отпустить?

При окончательном разрыве все произошло коротко и ясно. Они препирались уже не один месяц, главным образом, из-за ее карьеры. Она стала яркой звездой телевидения, и оно никак не могло ею насытиться. Мэннон только что закончил работу над трудным фильмом и хотел куда-нибудь уехать.

– Поедем на юг Франции, – предложил он.

– Не могу, – ответила Уитни. – У меня работа с режиссером, интервью. К тому же я обещала сняться для рекламы у Боба Хоупа. И «Лайф» хочет заполучить меня для разворота.

– Помню времена, когда первым в твоем списке был я, – бросил он сердито.

Она повернулась к нему – сплошь волосы, белые зубы и сдерживаемое разочарование.

– Помню, когда я хотела, чтобы ты был первым.

– Господи! Я вытащил тебя из какого-то заштатного городишка, чтобы ты была моей женой, а не какой-то дутой звездашкой. Знаешь что, Уитни, выбирай: либо я, либо твоя карьера.

Да, эти слова он произнес, совершенно их не взвесив. И очень глупо сделал, потому что она была не менее упряма, чем он.

– Ты ставишь меня перед выбором? – медленно выговаривая слова, спросила она.

– Черт тебя дери! Да.

– В таком случае я выбираю карьеру, большое тебе спасибо.

В глазах ее он увидел боль и гнев, они бросали ему вызов – ну, возьмешь свои слова назад?

Нет. Не взял. Собрал чемодан и уехал из дома.

Через неделю она подала на развод.

Уитни надо отдать должное – она повела себя подчеркнуто порядочно, что совсем не свойственно голливудским женушкам.

Она не предъявила никаких претензий. Не потребовала денег на содержание, раздела имущества, ничего такого. Забрала себе половину суммы от стоимости дома, когда он был продан, – и все.

– Надо же, чтобы так повезло! – воскликнул тогда Хауэрд.