Внеклассное чтение. Том 2 - Акунин Борис - Страница 26

Инга взяла с письменного стола фотокарточку в рамке. Снимок был старый, черно-белый. Судя по белому фартуку, увеличенный с выпускной фотографии.

Не такая уж десятиклассница Конюхова была и красотка. Обычное девичье личико. Правда, не кукольное, как теперь, а живое.

За разглядыванием карточки Нику и застал хозяин.

– А, – сказал он. – Реминисценции?

Отобрал у Инги недопитый бокал.

– Всё, милая, всё. Больше не пей. И плакать не надо. – Наклонился, снял с её лица губами слезу. – Пора ехать.

Она всхлипнула, поцеловала ему руку, а Фандорин с грустью подумал: какая сильная, долгая была любовь, но и она кончилась. Сначала любил он – год за годом, без надежды на взаимность. Теперь любит она, и тоже безответно. Очевидно, Куценко из того разряда людей, которые, добившись поставленной цели, теряют к ней интерес. Разве Мират Виленович виноват в том, что у него такое устройство? Внешне ведёт себя безупречно, спасибо и на том.

– Николай Александрович, ваш саквояж уложен. Мира и охранники ждут в подвале. Спасибо вам.

Куценко пожал Фандорину руку – крепко, да ещё сверху прикрыл другой рукой.

– Ну, с Богом.

Подземным ходом шли так: впереди охранник, потом Николас с девочкой, потом второй охранник. Туннель был бетонный, с тусклыми лампочками под потолком, ничего романтического. Незаменимая вещь для жилища олигарха, молодец Павел Лукьянович.

Мира переоделась в джинсовый комбинезон и куртку, повязала голову банданой и в этом наряде казалась совсем ребёнком. Была она притихшая, напуганная, всё жалась к Фандорину, так что пришлось обнять её за худенькое плечо.

Так они прошли метров двести или, может, триста и оказались перед низенькой металлической дверью с рулеобразной ручкой.

Первый охранник повернул колёсико, выглянул в темноту. Подождал, прислушался, махнул рукой: можно.

После электрического света, даже такого слабого, ночь показалась Николасу не правдоподобно чёрной – ни огонька вдали, ни звёздочки в небе.

Пахло холодной водой, сухими травами, пылью.

– Фонарь включать не буду, – шепнул охранник. – Сейчас глаза привыкнут, спустимся к причалу. Дверь закройте, свет!

Щёлкнул металл. Николас оглянулся и не увидел никакой двери – во мраке проглядывал только крутой склон, покрытый дёрном.

Выход из туннеля был закамуфлирован безупречно.

– Саня, спускайся пер… – начал говорить тот же охранник, но в темноте что-то чмокнуло, и он поперхнулся.

Голова его бешено дёрнулась назад, потянула за собой тело, и оно повалилось на прибрежный песок.

В ту же секунду чмокнуло ещё раз, и второй телохранитель тоже упал.

Николас опустился на четвереньки, приподнял парню голову и воскликнул:

– Саша! Что с вами?

Но Саша был неподвижен, и изо рта у него, булькая, текла кровь – точь-в-точь, как тогда у капитана Волкова.

Мира отчаянно завизжала, но сразу же подавилась криком, потому что с двух сторон вспыхнули сильные фонари. Остолбеневший Николас увидел в ярком электрическом свете женскую фигуру с длинной трубкой в руке.

– Молодцом, Ника, – раздался спокойный, насмешливый голос. – Всё исполнил, как надо. Девчонку на катер, да чтоб не шумела. Могут услышать. Этих двух суньте в туннель.

– Гад! – закричала Мира. – Сволочь!

Преда…

Но крик перешёл в мычание – ей заткнули рот, куда-то поволокли.

Жанна медленно приближалась. Чёрная трубка покачивалась в её руке.

– Ах, как ты предсказуем, Никочка. Побежал душу облегчить? Какой я дала пас на ворота, а? А гол забил Лукьяныч, ему за это хорошие бабки заплачены.

Фандорин хотел подняться, чтобы принять смерть стоя, но передумал. Какая разница? Такому идиоту в самый раз подохнуть на четвереньках.

– Что зажмурился? – хохотнула Жанна. – Помирать собрался? Нет, рано. Вы мне, Николай Александрович, ещё понадобитесь. Должок-то за вами остался. Самое интересное у нас начнётся завтра. Или Куцый будет паинькой, или его дочурку унесут на кладбище.

Николас открыл глаза, не испытывая никакого облегчения оттого, что смерть откладывалась.

Всё пропало. Он проиграл всё, что только можно. И Миранду погубил, и своих, похоже, не спас. Уж Миранду-то наверняка…

Будет Куценко паинькой или не будет – всё равно…

В одеревеневшей от шока и коньяка голове ворочались бессвязные, неповоротливые мысли. На кладбище. Завтра. Унесут. Как воина, четыре капитана.

И кто же я буду после этого? Или, вернее, что? Нет, серьёзно, когда её завтра унесут, что ж я буду?

Глава восемнадцатая.

КОВАРСТВО И ЛЮБОВЬ

– Это мы завтра решим, – ответил Данила на жалобный Митин вопрос и прикрыл рукой глаза от низко летящего снега. – И как нам дальше быть, и как до Москвы добираться. А до завтра, уважаемый Дмитрий Алексеевич, ещё дожить нужно. Ты почти что нагишом. Я, как видишь, тоже одет по-комнатному. Окрест только любавинские деревни.

Нас там вряд ли обогреют, скорее донесут в милицию. Не странно ли? Один безумец наделён властью над многими здравомыслящими людьми, и никто из них не осмелится ему перечить. Не так ли устроены и многие иные, гораздо более обширные царства? – Фондорин хотел произнести ещё какую-то сентенцию, но ему в открытый рот попал целый комок пушистого снега, и он сплюнул. – Однако нужно уносить ноги, пока метель. Сейчас проскользнём лесом, потом выйдем на дорогу и направим стопы в сторону Клина. Если судьба нам улыбнётся, заночуем в какой-нибудь деревеньке, пускай не столь благоустроенной, как Миронов рай, зато безопасной.

– Не дойти нам, – всхлипнул Митя, стуча зубами. – Замёрзнем. Ни шубы, ни даже плаща…

Он был в камзоле, коротких панталонах, чулках. Пока сердце колотилось от страха, разгоняло кровь по жилам, холод не ощущался, зато теперь пробирало до самых костей. Данила тоже в парк выбежал налегке, даже без шапки.

– Падать духом мы не станем, – сказал он, вытирая с бровей снежинки. – Шубы обещать не могу, но плащ у тебя сейчас будет.

Он снял сюртук, надел на Митю – и вправду получился плащ, а то даже и шинель до самых пят.

– Плохо, что обувь у тебя непригодна для зимней натуры, – вздохнул Фондорин. – Хотя что ж, воспитаннику её царского величества зазорно идти собственными ножками. Пожалуйте на коня, сударь мой. Он хоть и стар, да вынослив.

Взял Митю на руки, прижал к груди.

– Так и мне теплей. Ну, вперёд! И с песней, как положено на марше. Слушай. Я спою «Гимн Злато-Розовому Кресту», хорошая песня.

Зашагал по снегу, распевая во всё горло, и только отплёвывался, когда рот забивало снегом.

Песня была хорошая, бодрая, с неисчислимым количеством куплетов. Митя сначала слушал, а потом перестал, потому что вдруг увидел перед собой бурливые воды с пенными гребешками, а вдали, на самом горизонте, белый парус. В небе сияло жаркое солнце – не жёлтое, а красное. Оно было как живое: мерно сокращалось и разжималось. Приглядевшись, он увидел, что при каждом разжатии оно выталкивает из себя горячие лучи, которые потом растекаются по всей небесной сфере. Да это не солнце, это же сердце, догадался Митя. А прислушавшись к биению необыкновенного светила, понял штуку ещё более диковинную: не просто сердце, а его собственное, Митино сердце. Тут же сам себе объяснил: если внутри меня безбрежный океан, то чему же быть солнцем, как не сердцу? И успокоился по поводу сего феномена, стал на парус смотреть.