Зеленые листы из красной книги - Пальман Вячеслав Иванович - Страница 20

Примчался Христиан Георгиевич. И не один: с ним было пятнадцать всадников — добровольных егерей, а также ветеринарный врач из Майкопа. Целая экспедиция. В тот же день мы нашли стадо, и Шапошников сам убил больную зубрицу.

Врач только бегло осмотрел труп. Приговор был кратким:

— Вы не ошиблись. Ящур. Больные коровы есть в Сохрае, Хамышках, Курджиновской, Баговской, в станицах по Урупу. Широкая эпизоотия.

Шапошников увел меня к ручью. Мы сели на берегу.

— Еще одна неважная новость, — начал он. — Восточное стадо ушло. Отсюда с отрядом я еду на Большую Лабу, на Зеленчуки.

— Сами ушли?

Трудно поверить, зная привычку зубров к оседлости, к определенному месту.

— Браконьеры угнали. Собралось до пятидесяти охотников. Голодно по станицам, понимаешь? Война весь хлеб съедает. Рада берет. Деникин требует. Самим станичникам мясо нужно. По городам тиф. Люди бегут в глушь. А тут где возьмешь еду? Вот и решили скопом пойти на зубров. Стадо прорвалось и ушло. Видели их у Архыза, в Черкесии. Надо отыскать и пригнать обратно.

— Зубров с кнутом погоните? — насмешливо спросил я. — Не овцы все-таки.

— Вся надежда на их привязанность к родным местам. Только направить, а дальше сами потянутся, тропы запоминают.

— Братьев Никотиных берете?

— Непременно. Следопыты.

— Мы тоже пойдем!

— Э, нет! Вы здесь нужны. Отгородитесь построже от Сохрая и Даховской. От абхазов со стадами. От армян с Молчепы. Нужна полная изоляция зубров на заповедной территории.

На другой день Шапошников увел свою команду на восток. Ветеринар посоветовал перегнать зубров на новые, незараженные пастбища. Только этим мы и занимались.

Время между тем перевалило за середину года. Природа словно отдавала долги за минувшую морозную зиму. Чуть не каждый день на горы сваливался либо затяжной дождь, либо неистовая летняя гроза с ливнем, после которого реки выходили из берегов, страшно ревели, тащили деревья и камни, а то и ланку с олененком, волка, косулю- кого успевали захватить и утопить. От хлесткого грома звенело в ушах. Никакая одежда не спасала от воды. Со стоном падали под напором ветра высокие пихты. Угрожающе грохотали камнепады. После гроз горы становились неузнаваемы. Растрепанные дубы, ветровалы, размытые берега, натеки глины со склонов. Разбой…

Но проходило три — пять дней, и живая жизнь залечивала раны, возвращалась во всей своей красе. Быстрее всего тянулись вверх травы. Если находился свободный час, все брались за косы и готовили сено. На зиму сюда опять соберутся ускользнувшие от беды звери.

Когда я думал о тех нетронутых уголках природы, где жизнь била бы живым ключом, где не было бы разрушающего и созидающего влияния человека, как писал Аксаков, то, прежде всего мне представлялась долина Умпыря. И конечно, бассейн Киши, куда уехали Василий Васильевич и Задоров.

Втроем мы продолжали упорно гонять зубров с их старых пастбищ. Явно больных зверей в последние дни не видели. Но стада поредели. Должно быть, немало трупов осталось лежать в темной кавказской глухомани.

Прошло еще две недели.

Однажды утром, открыв глаза, я услышал за окнами голос Бориса Артамоновича. Он… пел! Это казалось особенно удивительным, если вспомнить его устойчивую самоуглубленность в бедовые месяцы лета. И что пел! Я прислушался. Голос с хрипотцой выводил что-то смешливое, любовное. Но приехал-то он с Киши неспроста!

Алексей Власович лежал на своем топчане и улыбался.

Мы выглянули. Борис ворочал вилами сено. Конь стоял рядом, седло лежало потником вверх. Только-только приехал. И распелся. С чего бы это?

Хлопнула дверь. Борис Артамонович умолк. Поздоровались. Загорелое лицо Задорова, его смеющиеся глаза излучали ничем не скрываемую радость. Алексей Власович вместо приветствия строго спросил:

— Чего распелся, как на свадьбе?

— Какая свадьба? Просто хорошо на душе, эт-точно. Все в полном порядке. Ящура нет. Ни одного больного зубра на Кише, сколько ни высматривал.

— А в Сохрае?

— В селе есть. С пастбищ мы скотину турнули еще тогда, как заметили болезнь. Ездил проверять, Василь Васильевич посылал. А из Сохрая, когда услышал о происшествии, сбегал в Даховскую и Каменномостскую, чтобы из первых рук… Вот даже газету привез и листовку.

— Какое происшествие? — Телеусов подался вперед.

— А вот какое. Из лесу вышло много красных партизан, они тайно подошли к Майкопу и атакой взяли город. И Туапсе чуть не в тот же день. И в Лабинской бой навязали, забрали склад оружия и скрылись. Эт-точно! А из ставропольских степей пришел ихний командир Ковтюх и с налету взял Армавир. Такая дислокация получилась: новый сплошной фронт от Армавира на правом фланге до Туапсе на левом. И Лабинская, и мы с вами теперь уже в тылу нового фронта, на территории Советской власти.

— А Деникин? — воскликнул я. — Он же у Курска! На Москву идет.

— Он уже к Туле подошел, — уточнил Задоров.

— Ты не путаешь?

— Пожалуйте газетку, — Задоров протянул истертую по сгибам газету. Все та же «Кубанская земля». Сразу бросился в глаза крупный заголовок:

А в уголке листа очень скупо и мелко о событиях в предгорьях, где «партизаны из остатков Таманской колонны совершили дерзкие налеты на Майкоп, Лабинскую и Армавир».

И далее, крупным шрифтом, шел рассказ о том, как доблестно сражались защитники Лабинской, как лихо шли на врага казаки. И лихо, и доблестно, а партизаны все-таки удерживали города в своих руках несколько дней и только потом отошли в горы.

— А листовка? Ты говорил о листовке?

— Мне ее в Даховской сунули. Не заметил — кто и как.

На четвертушке желтой бумаги под строкой «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» и «Революционный комитет Черноморья» шел текст обращения к гражданам предгорных станиц, хуторов и поселков, чей высокий долг, — как говорилось в обращении, — «оказать Красной Армии Черноморья всемерную поддержку. Час нашей победы близок!».

Листовка была подписана командующим красным Черноморским флотом. Это под его началом находился батальон Кухаревича, действующий на морском побережье.

Действительно важные новости. Мы поговорили о них, но тут Алексей Власович вернул нас всех к зубрам:

— Так-таки не нашли больных?

— Ни единого!

— И пересчитали живых?

— А как же! Семьдесят три. Значит, так: девять погибло, но прибавилось пять сеголеток. Семьдесят три. Эт-точно.

Мы сели завтракать, но мне уже не сиделось. Потянуло в Псебай. Если красные партизаны достигли Лабинской, значит, они проходили через наш поселок. Дома у нас должны быть вести от Кухаревича. Но прежде нам предстояло проверить еще раз умпырских зверей и посчитать их, сколь это возможно, в условиях пышного лета, когда все скрылось в густой листве.

Пять дней мы ездили по мокрой траве альпики, по размягшему от воды березовому высокогорью. От бинокля уставали глаза. Одежда наша не просыхала, дожди шли и шли, усложняя и без того трудную задачу. Может быть, как раз эти дожди и помогли природе так скоро управиться с заразной болезнью? Отмытые молодые травы, отмытая земля, камни. Вся грязь ушла мутными потоками вниз. Вселенская природная стирка… В четырех умпырских стадах мы не обнаружили больных зубров! Подсчету в такое время я не особенно доверял, но цифры настраивали на благодушие: девяносто два зубра, из них семь молодых. Ящур унес из стада более двух десятков зверей.

А что на востоке?…

Шапошников со своей дружиной все еще не возвращался. Впрочем, егеря могли миновать Умпырь и пройти назад прямиком на Псебай.

До Уруштена ехали вместе с Задоровым.

В караулке возле устья Уруштена кто-то ночевал. Теплая зола кучей лежала в печи. Пахло человеческим духом. Мы оглядели землю. Следы кованых копыт во множестве усеивали плешины в траве и уходили вверх на затяжную тропу к горе Джур.