Зеленые листы из красной книги - Пальман Вячеслав Иванович - Страница 17

Мы еще поговорили, и тогда я спросил о Кате. Саша вскочил и порывисто обнял меня.

— Я так благодарен тебе! Этот поступок на Дону… Эта быстрота и натиск! У смерти отнял!

— Счастливый случай, Саша. Ведь мы могли пойти на юг и другой дорогой.

— Все случайности подчинены строжайшей необходимости, — с ученым видом парировал он. — Как и наша сегодняшняя встреча. Но за Катю… Она сейчас в Солох-ауле. Там штаб батальона, которым я командую. Поедем? Или нет… У тебя своих дел хватает. Деникинцы не тревожат? Я имею в виду заповедник.

Пришлось рассказать ему о мандатах Советской власти и о том, что Шапошников сейчас в Екатеринодаре.

— Пустая затея. Деникину нет резону беспокоиться о Кавказе, он переводит свой штаб в Ростов, идет на Москву. Кубанская рада очень довольна, что армия чужаков, как называют они Добровольческую, покидает Кубань. Дело в том, что этот состав рады — Рябовол, Быч, Калабухов и другие-прочие заигрывают с англичанами и французами, мечтают о самостийной Кубанской республике от Дона до Сухума, понимаешь? Но я не уверен, что у рады будет желание помочь вам с заповедником. Скорее, они призовут тебя и всех егерей в армию, которую спешно сколачивают.

— Выходит, что на Кубани уже три власти?

— Если бы три! Деникинцы, казачья рада, наши в Пятигорске, мы здесь воюем, вольные формирования по станицам — сиречь банды, — анархисты, меньшевики… Смута, Андрей! И ко всему прочему еще голод, тиф. Тебе будет очень трудно уберечь в таких условиях зверя.

— Мне не дает покоя одна мысль: я в стороне от борьбы, — тихо сказал я. — Никому не признался бы, только тебе.

— Все пройдет, дружище. Россия выйдет из войны обновленной, поверь мне. И эта новая Россия оценит по заслугам людей, которые сохранили красу и разнообразие природы. — Он вдруг засмеялся: — Думаешь, мы с Катей так и останемся навсегда в шинелях? Моя мечта знаешь какая? Жить и работать где-нибудь здесь, в лесу, в тишине и покое, с прочным сознанием своей причастности к вечному и святому — к природе. Учились-то мы для этого, правда? Мечтали об этом, не так ли?

Вокруг нас — на лавках, на полу — спали, похрапывали на все лады бойцы, обнявшись со своими маузерами и винчестерами. Спали братья Никотины, избежавшие смерти. Фонарь чадил, воздух в караулке сделался густым и тяжелым, время шло к рассвету, а мы все сидели и говорили — не могли наговориться.

Саша выглядел намного старше своих лет. И еще какая-то нездоровая серость лежала на его лице, а во взгляде все время проскальзывала то ли чрезмерная усталость, то ли страдание. И смех его звучал невесело. Словом, вызывал беспокойство; даже совестно делалось при моем-то крепком здоровье.

Мы уснули, положив головы на стол, и проспали разве что час или полтора.

На дворе едва посветлело, а уже послышались голоса, зазвенела сбруя, кто-то громко скомандовал: «Соби-райсь!» Видимо, уводили по черкесской тропе группу Тимощенко.

Саша приподнял голову, мутным взглядом обвел караулку и опять повалился щекой на помятую кубанку.

Я встал, чтобы размять затекшую руку, посмотрел в сильно запотевшее окно, протер его: по ту сторону стен все побелело — деревья, земля, лужок перед караулкой. Падал тяжелый мокрый снег. Низкое небо цеплялось за верхушки пихт. Ранняя зима. Самое опасное время в горах.

Мы с егерями отправились в Хамышки.

Снегу навалило более чем на аршин. Уж на что Кунак старательно поднимал свои высокие ноги, а все равно скользил, спотыкался, едва не падал. Под снегом скрылись мокрые камни, хрупкие ветки, сама тропа. Не дорога — мучение. А сверху все сыпало, вдогонку нам тянуло холодным ветром. Зима подгоняла.

Но она принесла и успокоение. Теперь куда меньше любителей пострелять в горах. Киша отрезана. Умпырь тем более. Хорошо, что Данута с Мишанькой вовремя уехали.

Мои друзья егеря ехали молча, все еще переживая случившееся. Не могли простить себе, что сдались в плен.

— Ладно, что было, то прошло, — сказал я. — В другой раз не попадетесь. Что с зубрами? Вам удалось пересчитать их? И вообще, стадо видели?

— Шесть голов осталось, — неохотно произнес Василий Никотин. — Две семьи, по три зверя в каждой. Бык, корова, одногодок. Я раза три встречал, когда в засидку ходил. И Сашка тоже. Обе семьи ходят от верховьев Молчепы к Холодной, потом через луга и к истокам Киши. Туда-обратно. Как маятник. Больно пуганые, чтобы новые тропы торить. Все к лесу жмутся. Я вот еду и думаю: где они в такой-то снег? Кормиться осиной, ольхой — так им надо ниже уходить, ближе к людям. Наверху смертушка от голода, внизу от людей. Тоже житуха…

Напрасно не сделали мы попытки перегнать этих немногих зверей на Кишу, к Сулиминой поляне хотя бы. Там и стожки сена мы успели поставить, и подлесок гуще. Не так голодно зимой. Сейчас их уже не перегнать по мокрому снегу.

Телеусова в Хамышках не застали. Передохнули в его доме и кружным путем, через Даховскую, заторопились в Псебай. Здесь снегу было поменьше, но шел он с дождем, река Белая прямо взбесилась, вобрав в свое русло мутную шальную воду с окрестных гор.

Дануту я увидел на горке, при въезде в Псебай. Стояла закутанная в теплую шаль поверх шубки и вглядывалась в дорогу. Увидела и села в изнеможении на скамейку. Измучилась, ожидаючи.

Как можно веселей я сказал:

— Вот и мы. Здравствуй!

Кончиками пальцев сняла она слезы со щек, поцеловала.

Я рассказал о встрече с Кухаревичем.

— А Катя? А он каков? Где живут? Детей нет ли? Как дальше думают? — И сердилась, когда я отвечал коротким «не знаю». Обо всем прочем я умолчал. Встретились — и все. Нашел, где и думал найти. Отдыхает Саша в Гузерипле. Какая там война? Глушь лесная.

— Христиан Георгиевич не появлялся? — спросил я.

— Ну как же! Ежедневно приходит. Мрачный, сердитый. Сидят с папой как сычи. Десять минут — одно слово. Неудача у него вышла в Екатеринодаре. Сам тебе расскажет.

Вечером пришел Шапошников. На энергичном, твердом лице его можно было заранее прочесть, какими мыслями полнилась душа.

— Будь прокляты эти самостийники, эти тупоголовые ироды, которые ухватились управлять Кубанью! — с сердцем выпалил он.

— Вы у кого были?

— Принял меня Макаренко, потом пришел Быч, один из руководителей рады. Выслушали. Я упирал на ценность зубров, на сохранность леса в горах, говорил, что все может погибнуть от неумелого хозяйствования. Переглядывались, похоже, поняли. И тут Быч сказал, как ушат воды вылил: «Пихта сейчас в цене. Англичане готовы начать разработку и платить хорошие деньги. А французы просят каштан. Оказывается, у них самое хорошее вино созревает в бочках из каштановой клепки». Я на это ни слова. Вот что у них на уме! Не заповедник, а торговля! Высокая политика, дипломатия, а тут о каких-то зубрах и оленях… Спросили, что мне надо. Сказал напрямую: денег на охрану Кавказа, боеприпасы. «Если организуете отряды, чтобы бить в горах красных партизан, — пожалуйста. Пришлем офицеров-инструкторов, жалованье, оружие. Концессию с союзниками подпишем». Видишь, куда повернули? От прямого ответа я уклонился, высказал предложение о частной охоте на паях. «Пожалуйста, если будут желающие казаки. Но денег от нас не ждите. Казна пуста, драгоценности Войска Кубанского, как вам известно, исчезли, зарыты где-то в горах, а мы сейчас создаем свою армию, расходы большие». Ну и все такое. Вот дали бумагу. Бланк был солидный, бумага не нашенская, плотная. Подпись Быча, печать, все чин чином. «Кубанское войсковое правительство не имеет возражений против организации частного общества со своим капиталом для аренды угодий бывшей великокняжеской охоты. Войсковое правительство обязывает общество к сохранению богатств Кавказа и к уплате в казну ежегодной суммы, каковую выплачивал до 1910 года великий князь С. М. Романов».

— А вы знаете, сколько он выплачивал?

— Как не знать! По тысяче золотых рублей в год аренды и пятнадцать тысяч на охрану. У тебя найдутся такие Деньги?