Формула любви - Горин Григорий Израилевич - Страница 4

К вечеру из города приехал доктор. Толстенький господин в засалившемся парике и круглых очках. Он был слегка навеселе.

Осмотрел больного, как умел, проверил рефлексы.

– Ну что же-с! – сказал он. – Ребра, слава Господи, повреждений не имеют-с, а голова – предмет темный и исследованию не подлежит. Завязать да лежать!

– Мудро! – закивала Федосья Ивановна, накрывая маленький столик и ставя на нем графинчик. – Отужинать просим чем Бог послал.

– Отужинать можно, – согласился доктор. – Если доктор сыт, так и больному легче... – Он пропустил рюмку и с аппетитом разгрыз зеленки огурец...

Федяшев прикрыл глаза и печально вздохнул.

– Ипохондрией мается, – пояснила тетушка.

– Вижу! – сказал доктор и снова налил рюмку. – Ипохондрия есть жестокое любострастие, которое содержит дух в непрерывном печальном положении... Тут медицина знает разные средства... Вот, к примеру, это... – Он поднял наполненную рюмку.

– Не принимает! – вздохнула тетушка.

– Стало быть, запустили болезнь, – покачал головой доктор и выпил. – Еще есть другой способ: закаливание души путем опускания тела в прорубь...

– Мудро! – одобрила тетушка. – Но только ведь лето сейчас стоит, где ж прорубь взять?

– То-то и оно, – вздохнул доктор. – Тогда остается третий способ – беседа. Слово лечит, разговор мысль отгоняет. Хотите беседовать, сударь? – Доктор насытился и закурил трубку.

– О чем? – усмехнулся Федяшев.

– О чем прикажете... О войне с турками... О превратностях климата... Или, к примеру, о... графе Калиостро.

– О ком?! – Федяшев даже присел на диване.

– Калиостро! – равнодушно сказал доктор. – Известный чародей и магистр тайных сил. Говорят, в Петербурге наделал много шуму... Камни драгоценные растил, будущность предсказывал... А вот еще, говорят, фрейлине Головиной из медальона вывел образ ее покойного мужа, да так, что она его осязала и теперь вроде как на сносях...

– Материализация! – воскликнул Федяшев и, вскочив, нервно стал расхаживать по кабинету. – Это называется «материализация чувственных идей». Я читал об этих таинствах... О Боже!

– Да что ж ты так разволновался, друг мой?! – забеспокоилась тетушка. – Тебе нельзя вставать!

– Тетушка, дорогая! – радостно закричал Федяшев. – Ведь я думал о нем, о Калиостро. Собирался писать в Париж... А он тут, в России...

– Мало сказать, в России, – заметил изрядно захмелевший доктор. – Он в тридцати верстах отсюда. Карета сломалась, а кузнец в бегах. Вот граф и сидит в гостинице, клопов кормит...

– Клопов?! – закричал Федяшев. – Великий человек! Магистр!.. И клопов?!

– Та они ж, сударь, разве разбирают, кто магистр, кто нет, – усмехнулся доктор. – Однако куда вы?

Федяшев не ответил. Стремглав он сбежал по лестнице, выскочил во двор и закричал:

– Степан! Коня!

Изумленная тетушка из окна увидела, как Федяшев верхом проскакал по дороге и скрылся в пелене начавшегося дождя.

– Ну, доктор, вы – волшебник! – ахнула тетушка. – Слово, и ушла ипохондрия...

– Она не ушла. Она где-то здесь еще витает... – вздохнул доктор и снова налил. – Она заразная, стерва... хуже чумы! Он оперся подбородком о кулак и вдруг тоскливо запел:

закончил куплет романса Маргадон. Он сидел в гостиничном номере, наигрывая на гитаре.

Напротив сидел Жакоб с отрешенным видом, изредка доставая табачок из табакерки и втягивая его поочередно то левой, то правой ноздрей.

Из-за двери, выходящей в соседнюю комнату, доносились приглушенные голоса – мужской и женский.

– Тоска! – вздохнул Маргадон, отшвырнув гитару. – Жуткий город. Девок нет, в карты никто не играет. В трактире украл серебряную ложечку, никто даже и не заметил. Посчитали, что ее и не было!

– Чем же вы недовольны, сэр? – спросил Жакоб.

– Я оскорблен, – гордо сказал Маргадон. – Я не могу обманывать людей, которые не способны оценить мое искусство. А здесь люди доверчивы как дети. Варварская страна! Меня тянет на родину, Жакоб.

– А где ваша родина, сэр?

– Не знаю... Говорят, я родился на корабле. А куда он плыл и откуда, никто не помнит... А где вы родились, Жакоб?

– Я вообще еще не родился, сэр! – печально сказал Жакоб. – Мне предстоит цепь рождений, в результате чего я явлюсь миру принцем Уэльским... Но это будет не скоро. Через пару сотен лет... Так мне предрек мистер Калиостро. Поэтому нынешнее существование для меня не имеет значения.

– А для меня имеет! Потому что в будущем я стану котом.

– Кем?

– Котом... И даже не сиамским, а обыкновенным... беспородным. Так что меня ждут грязные помойки и благосклонность бродячих кошек.

– Небогатая перспектива, сэр! – сочувственно вздохнул Жакоб.

– Да уж... Поэтому в этой жизни мне дорог каждый час... И я не понимаю, чего мы здесь сидим, в этом убогом городишке?!

– Мы ждем Лоренцу, сэр.

– Плевать ему на Лоренцу! И плевать ему на нас! – зло зашипел Маргадон, действительно приобретая кошачьи черты. – Ему важно охмурить эту русскую мадемуазель!! Старый развратник хочет чистой любви...

– Что ж здесь плохого, сэр?

– Тигр не должен быть вегетарианцем! – воскликнул Маргадон. – Мошенник не должен быть добродетельным. Знаете ли, Жакоб, однажды я нашел на улице кошелек с сотней золотых. Так я чуть с ума не сошел, пока не разыскал хозяина и не вернул ему деньги...

– Зачем?

– Чтобы потом украсть! Мне не нужны благодеяния. Деньги надо зарабатывать честным трудом!

В соседней комнате Калиостро расхаживал перед сидевшей в кресле Марией. Лицо Марии было испуганно. Калиостро протянул к ней руку, Мария сжалась, напряглась...

– Мне трудно, сударыня, – строго сказал Калиостро и отдернул руку. Затем он подошел к белоснежной розе, стоявшей в вазочке и коснулся ее рукой.

Белоснежная роза стала наливаться красным цветом. Мария задрожала от страха.

– Мне трудно, сударыня! – устало повторил Калиостро. – Разве вы не хотите помочь страждущему?

– Я думаю о папеньке... Думаю, – испуганно заверила Мария.

– Это я должен думать о вашем папеньке. А вы думайте обо мне! – резко произнес Калиостро – И, по возможности, без неприязни...

– Ах, что вы говорите! – залепетала Мария. – Какая неприязнь? Я вам так благодарна за старания. Да я... Ей-богу...

– Природу не обманешь! – усмехнулся Калиостро. – От ваших мыслей она увядает. – Он тронул розу рукой. Цветок сжался, его лепестки осыпались. – Если так пойдет дальше, мы погубим здесь всю оранжерею, – улыбнулся Калиостро. – Неужели я вам настолько противен?

– Да что вы, господин Калиостро, – снова попыталась оправдаться Мария.

– Джузеппе! – перебил ее Калиостро. Я же просил вас называть меня по имени – Джузеппе. Или совсем попросту: Джузи. Так меня звала матушка... и гладила по голове... Вот так, – он взял руку Марии и провел по своим волосам.

На лице Марии мелькнул неподдельный страх, она отдернула руку.

– Ваше сиятельство... – почти плача сказала она, – я и так в вашей власти... ни людей не побоялась, ни молвы. Живу с вами в одной гостинице. Зачем же вы мучаете меня? Мне теперь ни смерть не страшна, ни что другое.

Калиостро устремил на нее полный страсти, пронзительный взгляд.

Она молча кивнула несколько раз, покорно поднялась, потупив глаза, и расстегнула пуговицу на платье. Его рука остановила ее движение.

– Я не тиран, сударыня, – произнес он над ее ухом. – Мне нужны чувства, а не покорность.

– Так сердцу не прикажешь, – вздохнула Мария. – Так... народ говорит.

– Глупость он говорит, ваш народ, – усмехнулся Калиостро. – Сердце такой же орган, как и иные... И подвластен приказу свыше, – он постучал по своему лбу, потом взял руку Марии и прижал ее к груди.