Голос скрипки - Камиллери Андреа - Страница 17

- Как это «мы не занимаемся делом»?

- Начальник полиции отстранил меня от расследования. И передал его начальнику оперотдела.

- Почему?

- Потому что потому кончается на «у». Передать что-нибудь твоей сестре?

- Ради Бога, не говори ей, что мне проломили голову! А то она точно подумает, что я при смерти.

- Поправляйся, Мими.

- Алло, Фацио? Это Монтальбано.

- Слушаю, доктор!

Он приказал переключать все телефонные звонки, относящиеся к делу Ликальци, на оперотдел Монтелузы, а также объяснил Фацио, куда он должен проводить доктора.

- Алло, Ливия? Это Сальво. Как ты там?

- Нормально.

- А почему такой тон, позволь спросить? Прошлой ночью трубку бросила, даже разговаривать со мной не захотела.

- А зачем ты звонишь в такое время?

- У меня наконец выдался спокойный момент!

- Бедняжка! Позволь тебе заметить, что в среду вечером, ссылаясь на грозу, перестрелки и бандитские разборки, ты избежал ответа на мой прямой и конкретный вопрос.

- Я хотел сказать, что завтра еду повидаться с Франсуа.

- Вместе с Мими?

- Нет, Мими не может, его ранили.

- Боже мой! Тяжело?

Ну что ты будешь делать, нравились они с Мими друг другу.

- Дай мне закончить! Булыжником его ранило в голову. Ерунда, наложили три шва. Поэтому еду один. Сестра Мими хочет со мной поговорить.

- О Франсуа?

- О ком же еще?

- Боже! Наверно, он заболел. Сейчас я ей позвоню!

- Брось, не надо, они ложатся спать с заходом солнца! Завтра вечером, как только вернусь, я сам тебе позвоню.

- Смотри не забудь. Сегодня ночью глаз не сомкну.

Глава 9

Любому здравомыслящему человеку, хотя бы немного знакомому с состоянием сицилийских дорог, чтобы попасть из Вигаты в Калапьяно, всего-то и нужно поехать по скоростному шоссе на Катанью, свернуть на дорогу, ведущую в глубь острова к тысяча сто двадцатиметровой реке Тройне, спуститься к шестьсот пятидесятиметровой речке Гальяно по окольной дороге, которая пятьдесят лет назад, на заре региональной независимости, в первый и последний раз познакомилась с асфальтом, и наконец добраться до Калапьяно по областной трассе, очевидно, только и мечтавшей о том, чтобы вновь вернуться в исходное состояние раздолбанной сельской дороги. И это еще не все. Ферма сестры Мими Ауджелло и ее мужа находилась в четырех километрах от поселка, и туда можно было добраться только по извилистой каменистой полоске, которая даже у коз вызывала некоторое сомнение - стоит ли ставить на нее хоть одно из четырех дарованных им Богом копыт. Но это был, скажем так, оптимальный маршрут, именно тот, который всегда выбирал Мими Ауджелло и где все трудности и неудобства приходились на последний отрезок пути.

Естественно, Монтальбано выбрал другой путь, решив пересечь остров поперек, поэтому с самого начала ему пришлось ехать по каким-то жутким колдобинам, и чудом уцелевшие в здешних краях крестьяне прерывали свой труд, чтобы в полном недоумении обозреть чокнутую заезжую машину. Дома они расскажут детям:

- А знаете, чего утром-то было? Автомобиль проезжал!

Но именно эта Сицилия была по душе комиссару, выжженная, лишенная растительности земля, на которой, казалось (и недаром), невозможно выжить, и все же кто-то здесь еще встречался, хотя все реже и реже, и приветствовал его, покачиваясь на муле, прикасаясь двумя пальцами к козырьку, в гамашах, кепке и с ружьем на плече.

Спокойное, безоблачное небо ясно давало понять, что останется таковым до самого вечера. Было почти жарко. Воздух, врывавшийся в машину, не выдувал из салона вкусный запах от кульков и кулечков, которыми было завалено практически все заднее сиденье. Перед отъездом Монтальбано заехал в Албанское кафе, где делали лучшие в Вигате сладости, и купил двадцать свежих канноли, [Трубочки с начинкой из сладкого овечьего творога.] десять килограммов всевозможного печенья, цукаты и, в довершение всего, разноцветную пятикилограммовую кассату. [Сицилийский торт из сладкого овечьего творога, покрытый сахарной глазурью и украшенный шоколадной крошкой и цукатами.]

До фермы он добрался уже после полудня. Подсчитал, что на дорогу ушло больше четырех часов. Большой деревенский дом выглядел пустым. Только дымящаяся каминная труба говорила о том, что в доме кто-то есть. Посигналил, и вскоре в дверях появилась Франка, сестра Мими. Это была светловолосая сорокалетняя сицилийка, сильная, высокая: она смотрела на незнакомую машину, вытирая руки о фартук.

- Монтальбано, - представился комиссар, открывая дверцу и выходя из машины.

С радушной улыбкой Франка бросилась ему навстречу. Крепко обняла.

- А Мими?

- В последний момент не смог поехать. Очень расстроился.

Франка пристально всмотрелась ему в лицо. Монтальбано совсем не умел врать людям, которых уважал: запинался, краснел, отводил взгляд.

- Пойду позвоню Мими, - решительно сказала она и вернулась в дом.

Чудом не уронив свои кульки и кулечки, Монтальбано побрел за ней. Франка как раз закончила говорить по телефону.

- У него еще болит голова.

- Успокоилась? Поверь, с ним ничего страшного, - сказал комиссар, сгружая кульки на стол.

- А это что такое? - удивилась Франка - Хочешь открыть тут кондитерскую?

Она положила сладости в холодильник.

- Как жизнь, Сальво?

- Хорошо. А у вас?

- У нас все слава богу. А уж о Франсуа и говорить нечего. Подрос, повзрослел.

- Где все?

- Да в поле. Но когда звоню в колокол, все собираются на обед. Останешься ночевать? Я тебе комнату приготовила.

- Спасибо, Франка, но я не могу, ты же знаешь. Самое позднее в пять уеду. Я ведь не как твой брат, это он ездит сломя голову.

- Ну, пойди помойся!

Когда через четверть часа он вернулся, Франка накрывала стол человек эдак на десять. Комиссар подумал, что лучшего времени для разговора не найти.

- Мими сказал мне, что ты хотела поговорить.

- Потом, потом, - торопливо отозвалась Франка. - Нагулял аппетит?

- Вообще-то да.

- Хочешь свежего хлебушка? Только час как испекла. Отрезать ломоть?

Не дожидаясь ответа, отрезала два куска, полила оливковым маслом, посыпала черным и красным перцем, положила один на другой и протянула гостю.

Монтальбано вышел во двор, уселся на скамейку рядом с дверью и с первым же куском почувствовал, как помолодел лет на сорок, словно вернулся в детство: его бабушка тоже давала ему такой хлеб.

Его нужно было есть под этим солнцем, ни о чем не думая, только наслаждаясь гармонией с собственным телом, с землей, с запахом травы. Наконец послышались голоса, и Монтальбано увидел трех ребятишек, которые наперегонки бежали к дому, толкаясь, подставляя друг другу ножку. Это были девятилетний Джузеппе, его брат Доменико, ровесник Франсуа, названный так в честь своего дяди Мими, и сам Франсуа.

Комиссар с изумлением смотрел на него: он стал выше всех, всех подвижней и задиристей. Черт возьми, как он умудрился так преобразиться всего за два месяца, что он его не видел?

Бросился ему навстречу, раскинув руки. Франсуа узнал его и остановился как вкопанный, в то время как его товарищи продолжали бежать к дому. Монтальбано присел на корточки со все еще раскрытыми объятиями:

- Привет, Франсуа.

Мальчишка отскочил в сторону, минуя его:

- Привет.

Комиссар видел, как он скрылся в доме. Что происходит? Почему он не увидел в глазах парнишки ни капли радости? Успокоил себя: может, все дело в детской обиде; вероятно, Франсуа не ощущал достаточного внимания с его стороны.

На противоположных концах стола уселись комиссар и Альдо Гальярдо, муж Франки, на редкость немногословный человек, силач и по фамилии и в жизни. Справа от Монтальбано сидела Франка, потом трое мальчишек, Франсуа расположился дальше всех, рядом с Альдо. Слева - трое парней, Марио, Джакомо и Эрнст. Первые двое - студенты университета, которые в деревне зарабатывали себе на учебу. Третьим оказался проезжий немец. Он сказал Монтальбано, что рассчитывает пожить здесь еще месяца три. Обед - паста с соусом из свиных колбасок, а на второе - колбаски, поджаренные на углях, - был непродолжительным. Альдо и трое его помощников спешили вернуться к работе. Все набросились на сладости, привезенные Монтальбано. Потом по кивку Альдо встали и вышли из дома.