Сын Альбиона (Жена-дитя), (Жена-девочка) - Рид Томас Майн - Страница 49

Вопрос был излишним; Скадамор понял это, заметив, как изменилось поведение сэра Джорджа, как он сдернул очки с носа.

— Ты все это слышал? — спросил он почти машинально.

— Каждое слово.

— Между моей дочерью и капитаном Мейнардом?

— Я уже сказал это, дядя.

— Тогда никому больше не говори. Держи при себе, Фрэнк, пока мы не поговорим снова. А теперь уходи! У меня правительственное дело, оно требует времени. Иди!

Племянник, так властно выпровоженный, вышел из библиотеки.

Как только он вышел, баронет вскочил со стула. Возбужденно расхаживая по комнате, он воскликнул:

— Вот что значит проявить доброту к республиканцу, предавшему свою королеву!

Глава LI

ПОД ГИМАЛАЙСКИМ КЕДРОМ

После дня рождения Бланш Вернон развлечения в доме ее отца не прекратились.

На второй день после праздника снова был великолепный званый обед, а после него танцы.

Это сезон сельских развлечений в Англии, когда поля убраны и рента выплачена, когда фермер отдыхает от работы, а сквайр забавляется охотой.

Снова в Вернон Холле собрались знатные гости, снова слышались звуки арф и скрипок.

И снова Мейнард танцевал с дочерью баронета.

Она была слишком молода, чтобы принимать участие в таких развлечениях. Но это был дом ее отца, а она его единственная дочь — поэтому ей поневоле пришлось очень рано играть роль хозяйки поместья.

Верная своему обещанию, она прочла роман и высказывала свое мнение волнующемуся автору.

Роман ей понравился, хотя и не чрезмерно. Но этого она не сказала. Только по тону ее слов Мейнард смог об этом догадаться. Что-то в книге, по-видимому, не удовлетворило ее. Он не мог понять, что именно. И был слишком разочарован, чтобы настаивать на объяснении.

Снова они танцевали друг с другом — на этот раз вальс. Хотя девушка выросла в деревне, танцевала она великолепно. Живя по ту сторону Атлантики, она брала уроки у учителей-креолов.

Мейнард тоже был хорошим танцором, а она именно такая партнерша, с которой легко и радостно танцевать.

Ни о чем не думая, в своей девичьей невинности, она положила голову ему на плечо и продолжала кружиться — и с каждым поворотом сердце его все больше испытывало ее очарование. Девушка и не думала, что за нею наблюдают.

Но за ними — и за нею, и за ним — наблюдали, на них смотрели отовсюду и замечали каждое движение. Старые девы, сидя на стульях у стен, разглядывали их через лорнеты, трясли своими фальшивыми локонами и обменивались замечаниями. Молодые леди, выезжающие всего второй сезон, смотрели с завистью. Леди Мэри смотрела презрительно, она едва не хмурилась.

«Золотой молодежи» это тоже не нравилось, и меньше всего Скадамору, который мрачно бродил по комнате или стоял, глядя на юбки кузины, как будто готов был разорвать на ней платье!

Он не испытал облегчения, когда вальс кончился.

Напротив, пытка его усилилась: пара, за которой он ревниво наблюдал, вышла рука об руку через оранжерею в парк.

Ничего необычного в этом не было. Вечер теплый, и двери гостиной и оранжереи распахнуты настежь. Они лишь последовали обычаю. То же самое сделали еще несколько пар.

Что бы ни говорили об английской аристократии, она еще не достигла такого пункта разложения, чтобы строить безосновательные подозрения. Аристократы все еще придерживаются одного из самых благородных своих национальных высказываний: «Honi soit qui mal y pense».[135]

Конечно, англичанам грозит опасность забыть о нем — под зловещим французским влиянием, которое испытывается и по эту сторону пролива, а теперь перешло даже через Атлантику.

Но оно еще не забыто, и гость, допущенный в дом английского джентльмена, пусть даже незнакомый остальным, не считается заранее авантюристом. То, что гость вышел из дома с молодой леди, даже в беззвездную ночь, еще не считается неприличным — тем более, способным вызвать скандал.

Пробираясь в густых зарослях, окружающих особняк, гость сэра Джорджа Вернона об руку с его дочерью не думал о скандале. Не думал и тогда, когда они остановились под гигантским гималайским кедром, чьи ветви простираются над тщательно подстриженным газоном.

На небе не было ни луны, ни звезд, никакого освещения, кроме того, что тускло пробивалось в окна оранжереи.

Они одни — так им кажется, — их не могут увидеть и услышать, словно они в сердце первобытного леса или в центре необитаемой пустыни.

Может быть, это ощущение безопасности определило тон их разговора. Он велся с ранее неслыханной между ними свободой.

— Вы много путешествовали? — спросила девушка, когда они остановились под кедром.

— Не больше вас, мисс Вернон. Если не ошибаюсь, вы сами много времени провели в путешествиях.

— Я? О, нет! Я была только на островах Вест-Индии, где папа был губернатором. Потом побывала в Нью-Йорке на пути домой. С тех пор ездила по столицам Европы. Вот и все.

— Очень солидный маршрут для человека вашего возраста.

— Но вы бывали во многих чужих странах и видели много необычного, интересного, встречались со всевозможными опасностями, как мне рассказывали.

— Кто рассказывал?

— Я об этом читала. Я не так мала, чтобы мне не разрешали читать газеты. Там писали о вас и ваших делах. Даже если бы мы никогда не встретились, я бы знала ваше имя.

И если бы они не встретились, Мейнард не испытал бы такого счастья, как в тот момент. Такова была его мысль.

— Мои дела, как вы их называете, мисс Вернон, были обычными происшествиями, они всегда случаются с теми, кто бывает в странах, которые еще находятся в естественном состоянии и где человеческие страсти не знают ограничений цивилизованной жизни. Такова страна, которая расположена в центре Американского континента. Ее имя — прерии.

— О! Прерии! Огромные зеленые луга и поля цветов! Как я хотела бы побывать там!

— Для вас это было бы не вполне безопасно.

— Я знаю, вы ведь там встретились с такими опасностями. Как хорошо вы их описали в своей книге! Эта часть мне особенно понравилась. Читать очень интересно.

— Но не всю книгу?

— Она вся интересная. Но отдельные части…

— Вам не понравились, — сказал автор, приходя на помощь нерешительному критику. — Могу ли я спросить, какие именно части вызвали ваше неудовольствие?

Девушка замолчала, как будто вопрос ее смутил.

— Ну, что ж, — сказала она наконец, найдя тему, о которой могла говорить. — Мне не понравилось, как белые воюют с бедными индейцами, чтобы снять с них скальпы и получить за них деньги. Мне это кажется такой жестокостью. Может, не все такие рассказы правда? Могу я на это надеяться?

Необычный вопрос, задаваемый автору, и Мейнард так и подумал. Он отметил также, что и тон девушки тоже странный.

— Не думаю, — был его ответ. — Конечно, книга написана как роман, хотя некоторые описанные в ней сцены — подлинные происшествия. С сожалением должен сказать, что это именно те сцены, которые вас огорчили. Многое можно сказать в оправдание предводителя кровавой экспедиции, описанной в книге. Он сам жестоко пострадал от рук дикарей. Им двигало не стремление к наживе и даже не месть. Вернув себе дочь, он прекратил воевать с индейцами, а ведь они так долго держали ее в плену.

— А эта его вторая дочь — Зоя? Та самая, что влюбилась. Она такая молодая. Гораздо моложе меня. Скажите, сэр, это тоже правда?

Почему задан этот вопрос? И откуда дрожь в голосе, свидетельствующая не просто о любопытстве?

Мейнард в свою очередь смутился и не знал, что сказать в ответ. Думая о смысле ее вопроса, он испытывал радость.

Он подумал о признании и исповеди.

Но настало ли для этого время?

«Нет», — решил он, продолжая скрывать свои чувства.

— Авторам романов, — наконец ответил он, — дано право создавать воображаемые характеры. Иначе они не были бы авторами романов. Хотя эти характеры часто имеют реальные прототипы — не обязательно те, кто фигурирует в описанных сценах, но кто в свое время произвел впечатление на автора.