Полукровка - Гореликова Алла - Страница 37

– Подожди, Илья Степаныч! А откуда ты узнал?

– Один из ее проблесков, – кивнул в мою сторону Степаныч. – У меня такое чувство, что к нам в руки попала шкатулка с секретом. Подобрать бы ключик… Альо, ты только не обижайся.

– Я и сама не прочь подобрать ключик, – фыркнула я. И меня снова «ударили». Сильно. Так сильно, что какая-то часть происходящего выпала из моего сознания. Степаныч держал меня за плечи, а Ран отпаивал сливками (откуда он взял здесь сливки, подумала еще я), но я здесь и не здесь, как сквозь туман… нет, как сквозь свет! Яркий, слепящий свет. И голос, разрывающий голову болью:

Ты никто… никто… никто… ПРАХ ИЗ ПРАХА!

– Прах из праха, – шепчу сквозь слезы, – пыль под ногами… никто…

Запомни это! Больше тебе нечего помнить! ТОЛЬКО ЭТО!

– Только это, – покорно согласилась я.

– Зря ты с ней связался, Илья Степаныч, – тихо сказал ханн. – Они не отпустят ее.

– Но ведь что-то за этим есть? – так же тихо возразил Степаныч.

– Что-то есть, – согласился ханн. Ханн…

– Мира Ран Шфархов, – прошептала я. – Мира Ран Шфархов, я не ошиблась?

– Ты не ошиблась, – сухо подтвердил ханн.

– Пожалуйста… скажи еще раз, кто я? Пожалуйста. Ты знаешь… я тоже хочу знать…

Степаныч и Мира Ран Шфархов быстро переглянулись.

– Ты была свободным капитаном, – с ледяным спокойствием сказал ханн. – Зико Альо Мралла, капитан Три Звездочки.

Прах из праха, ты не смеешь помнить! Ты – никто! Пыль под ногами, сдохнешь в муках и сгниешь в отбросах! Память – слишком большая роскошь для тебя.

– НЕТ! – Не знаю, что я хотела сказать этим «нет». Ничего, наверное. Просто боль потребовала выхода.

Да! – В голове у меня словно зазвенел серебряный колокольчик. – Да, да, да! Все в воле Повелителей, вот единственное, что ты вправе помнить. Воля Повелителен ведет тебя, воля Повелителей – твой смысл и твоя цель. И ничего кроме!

– Нет, – плакала я. Да, да, да, да…

Ухо дергала боль. Я подняла руку и нащупала повязку.

– Не трогай, – кто-то схватил меня за руку мертвой хваткой. – Собьешь.

– Была ты Альо Паленые Усы, – это уже другой голос, – а станешь Альо Рваное Ухо.

Я разлепила глаза. Двое. Человек и ханн.

– Что… – а это? Это мой такой голос? Мой?! Что со мной?

– Что… ухо себе разорвала. Не помнишь?

Помнить? Что я должна помнить?

– Свет… и больно, так больно… что это было?

– Это было… – Ханн смотрел на меня оценивающе и… с уважением, что ли? – Может быть, это было наказание. Или напоминание. Или предупреждение. Ну, как ни назови, смысл не меняется.

– За что? – прошептала я.

– За упрямство, я так думаю. Слишком ты настойчиво расспрашивала о себе. «Кто я? Я хочу знать». Ну, вот и всыпали тебе за твое «хочу знать».

Кто я? Никто. Прах из праха, пыль под ногами…

– Ты молодец, Альо. На, попей, – ханн протянул мне пакет сливок. – Станет легче.

– Спасибо, – я запнулась, глядя на ханна. Ханнская благодарность должна включать имя. Обязательно. Иначе это не благодарность, а оскорбление. Но я же знаю его имя? Мне кажется, знаю… да, конечно! – Спасибо, Мира Ран Шфархов.

– Крепкий орешек, – тихо сказал человек… Степаныч, вспомнила я. Степаныч. Мира Ран Шфархов. Зико Альо Мралла. Это я – Зико Альо Мралла, капитан Три Звездочки. Я. Я вспомнила весь наш разговор. И испугалась. Что бы это ни было – наказание, предупреждение или еще что… что бы это ни было, я совсем не хочу повторения. Значит… ладно, больше никаких вопросов.

– Да, – согласился ханн. – Мне стыдно за мой народ. Таких, как эта полукровка, в нашем поселке не нашлось.

– А говорил, зря, – протянул Степаныч.

– И сейчас скажу. Скользкая дорожка, так у вас говорят, кажется?

– У нас еще говорят: кто не рискует, тот не пьет шампанского.

Я наслаждалась сливками, вполуха слушала их беззлобную пикировку. И вспоминала. Я помнила встречу с ханном. Дорогу в город. Поселок. Я помнила, хоть и смутно, как Яся с Мариком нашли меня. Но дальше-дальше только свет, тот самый слепящий свет, который несет с собой страх, и боль, и чужой голос, в голове. Мне кажется – стоит вглядеться в этот свет, и он расступится. И я разгляжу то, что было со мной раньше. Но… я не хочу вглядываться. Я стерпела бы боль, но страх… слепящий страх, и ледяная безнадежность, и отчаяние… их я боюсь.

Ран залез в коробку, достал три плоских блестящих пакета. Пайки, с удивлением узнала я. Почему-то это узнавание радости не принесло. Словно с этими пайками у меня связано какое-то неприятное воспоминание. Неприятное… все равно, я дорого бы отдала за него! Ладно. Когда-нибудь… не сейчас, я не отошла еще от полученной встряски… но когда-нибудь я рискну. Мы поели молча.

После еды Ран обратился ко мне со странной церемонностью в голосе:

– Зико Альо Мралла, я виноват перед тобой. Я судил о тебе лишь по происхождению и презирал тебя из-за твоих родителей. Я был не прав. Ты заслуживаешь уважения, я говорю это при свидетеле и при свидетеле прошу твоего прощения.

– А что с моими родителями? – вскинулась я. – С ними что-то не так? Почему ты из-за них презирал меня?

– Твой отец был врагом моего народа, а твоя мать пошла за ним, отвергнув семью и клан. Если ты не помнишь, я могу сказать тебе и клянусь в своей честности – ты гордилась ими. Признаю, я возмущался этим. Я был не прав. Пожалуйста, прости меня, Зико Альо Мралла, капитан Три Звездочки.

Я встала:

– Мира Ран Шфархов, я не держу на тебя зла. Правда, я не помню, что было между нами раньше. Но я надеюсь, что бы ни было, это не помешает нам стать друзьями?

– Я клянусь тебе в своей дружбе, Зико Альо Мралла, – четко, как и положено воину, произнес Ран.

– Я клянусь тебе в своей дружбе, Мира Ран Шфархов, – вслед за ним повторила я.

– Илья Степаныч, чем она занимается у вас в поселке?

– Да ничем, – пожал плечами Степаныч. – Живет, и все. Где может, там и помогает.

– Альо, хочешь пожить у меня? – предложил Ран. – В качестве боевого друга. Я научу тебя боевому единоборству «четыре когтя». Не думаю, что ты о нем хотя бы слышала, а без него обучение бойца не может считаться законченным.

Я посмотрела на Степаныча. Он пожал плечами.

– Я принимаю предложение с благодарностью, Мира Ран Шфархов, – ответила я. – Однако хотелось бы знать, что я смогу дать тебе взамен.

– Тебя это так беспокоит? – хмыкнул Ран. – Ну хорошо, тогда поможешь сожрать побыстрее эту груду, – он кивнул на коробки. – А то, знаешь, держать в доме такой запас, обременительно. Столько места занимает.

– Извини, если я тебя обидела, Мира Ран Шфархов, – тихо сказала я.

– Я списываю это на твою дырявую память, – фыркнул Ран. – Ты могла забыть, что расчеты между друзьями оскорбительны.

Так я осталась у Рана. Сам он не сказал мне, чем занимается в городе, а я не стала спрашивать. Ран в первый же вечер начал учить меня боевому единоборству «четыре когтя», без которого, по его словам, воин-ханн не считается обученным до конца.

Каждый день Ран уходит – на час, два, а то и четыре, по-разному. Уж не знаю, рассчитывает ли он время своих отлучек, но ни разу я не управилась с заданиями раньше его возвращения. Тренировки выматывают меня, выжимают досуха, выкручивают непривычные мышцы. Но я не отлыниваю. Я хочу научиться.

По вечерам к Рану приходит Вайо. В первый мой вечер в городе, застав нас за едой, маленькая темно-рыжая ханночка так ожгла меня взглядом, что я поняла сразу и отчетливо: мира между нами не будет. Но Ран только фыркнул презрительно, а потом представил нас друг другу, соблюдая полный церемониал. Меня – как боевого друга, а ее – как свою девушку. Как ни странно, этого оказалось достаточно. Вайо помогла нам переставить коробки так, чтобы огородить мне уголок с лежанкой из тех же коробок. Потом Ран выгнал меня на улицу. На полчасика.

Так и повелось. Мы с Вайо почти и не общаемся. Темнеет, она приходит, и Ран выгоняет меня на улицу прорабатывать очередное замысловатое движение. И я прорабатываю, посмеиваясь над сладострастным мявом, для которого и стены из корабельных переборок оказались не помехой.