Корунд и саламандра - Гореликова Алла - Страница 11

— Ладно, девушка… — Король бросает свирепый взгляд на жену и дочь и, отстранив Юлию, шагает в темный проход. — Сзади держись, поняла? И чтоб ни звука!

— Возьми… — Королева торопливо повязывает Юлии на запястье серебряный шнурок с вплетенными в концы крохотными изумрудами. — Это «серебряная трава», на защиту.

Юлия только кивает, уже протискиваясь в проход следом за королем. «Серебряная трава», наговоренная на защиту, прибавляет уверенности. Ажурные блики мечутся по стенам, впереди смыкается темнота, а проход ведет вниз и вниз — где скатами, где чередой ступеней, а раз даже длинной винтовой лестницей. Иногда коридор ветвится. Тогда король берет у Юлии лампу и разглядывает стены и пол. Он молчит, шаги его почти бесшумны, и Юлия изо всех сил старается двигаться так же — неслышно и осторожно. Тишина Подземелья звенит в ушах.

Тишина? Или гномьи наговоры, отскакивающие от «серебряной травы»?

Король останавливается так резко, что Юлия утыкается носом в его широкую, плотно обтянутую замшевым жилетом спину. Король шарит руками по воздуху впереди себя. Там, впереди, мечется свет неровными огненными сполохами. Там слышен бубнящий что-то неразборчивое гнусавый гномий голос. Король наваливается на невидимую преграду всем телом, пытается разрубить шпагой… шепчет в бессильной ярости:

— Они закрыли проход!

— Что же делать? — Юлия тоже протягивает руку вперед, касается кончиками пальцев преграды, и со шнурка королевы срываются жгучие искры. Невольно ойкнув, Юлия отдергивает руку.

— Что это еще? — хрипло рычит король.

— «Серебряная трава», на защиту.

— Эх, Нечистый меня задери, надо было Нину брать!

Гномье бормотание смолкает, и слышен голос Ожье. Такой родной… Юлия еле удерживает стон.

Решительный, твердый, полный затаенной боли голос. Ее Ожье… Что с ним?! Что-то страшное, она чувствует!

Как в страшном сне, Юлия ставит лампу на пол и шарит руками по колючему, непроницаемо-твердому воздуху, преградившему путь к Ожье. Она уже не замечает обжигающих руку серебряных искр; но мимоходом удивляется, что не плачет; а ведь заплакать сейчас кажется таким обычным делом…

И преграда исчезает. Юлия вваливается в разбавленную сполохами огня тьму, оглядывается заполошно. Ожье — ее Ожье! — медленно и неловко падает к ногам безучастной Матильды, кормилицы принца Карела.

Как она очутилась рядом? Кто таится в вязкой тьме неподалеку? И почему так странно слышать смех маленького Карела?

— Ожье, Ожье, вставай!

— Идем же, дура! — Король одной рукой подталкивает Матильду, другой помогает Юлии подхватить половчее бесчувственного Ожье. — Шевели ногами, пока они не опомнились!

Тьма сгущается вокруг, тьма давит, оживляя древние ужасы и детские страхи.

— Юлия, лампу!

Подхваченная на бегу лампа очерчивает их ажурным кругом света, раздвигая стены до безопасных пределов. Перепуганная Матильда подвывает на бегу. Хрипло, прерывисто дышит Ожье, пытаясь сам переставлять ноги, — пока король не отпихивает от него Юлину руку и не вскидывает гвардейца на плечо, словно мясник баранью тушу. Коридоры ведут вверх, вверх, и все тяжелее дышать. Винтовая лестница кажется нескончаемой. А за ней еще такой долгий путь!

— Юли, — хрипит Ожье.

Король замедляет шаг. Матильду уже шатает, вот-вот упадет, Юлия перехватывает у нее Карела и тяжело хватает ртом воздух. И тут возникают из тьмы впереди королева Нина и сэр Оливер, капитан королевской гвардии.

— Какого черта, — шепотом рявкает король.

— Вам нужна помощь, — тихо отвечает королева. — Я почувствовала.

Капитан принимает у короля Ожье, Нина ловко берет Карела. Королю остается подхватить под руки Матильду и Юлию. И идти сразу становится легче. И бесконечный путь наверх теряется в ажурных бликах света, в шелесте юбок, в тупой повторяемости шагов. И как странно увидеть впереди дневной свет…

Король выдергивает из гномьего механизма алебарду, и тяжелая, в добрый локоть толщиной, дверь бесшумно сливается со стеной.

КОРОЛЕВСКИЙ ХРОНИСТ

Который день я читаю о прощальных визитах принцессы.

У меня болят глаза от постоянного чтения — но, пожалуй, я все равно не хотел бы бросить…

Принцесса-невеста в сопровождении отца своего короля посетила монастырь Софии Предстоящей, и монастырь Ии-Заступницы, и головную миссию Братства Святого Карела. После выполнения долга вежливости пред людьми Господними настал черед родичей, кои не столь малочисленны, чтобы управиться с ними быстро. К тому же многие из них живут далеко от Корварены, как и подобает побочным ветвям королевского древа, и держат собственные дворы, и властвуют в собственных землях под рукой своего родича короля. И король Анри с принцессою Марготой первой посетили сестру короля Оливу, что правит в Прибрежной Дельце, а затем — сына ее Луи, владетельного пана в Дзельке Северной — Цзельке, как привыкли говорить северяне.

Олива встретила племянницу ласково, поздравила с замужеством и самолично выбрала для нее у лучшего ювелира Дельцы ожерелье речного жемчуга редчайшего оранжево-розового оттенка, и височные подвески в тон ожерелью, и таким же жемчугом шитый женский пояс. Луи, прослышав о приезде венценосного дяди, прискакал в Дельцу, «дабы лично сопроводить родича своего короля и любезную кузину от Дельцы до Дзельки». Если судить по хроникам, отношения между королем и Оливой были натянутые, тогда как Маргота и Луи держались дружески, звали друг друга «любезный кузен» и «милая кузина», подтрунивали над грядущим браком одной и устоявшейся семейной жизнью другого. Странное дело: я понял так, что хронист описывал прощальные визиты принцессы с чужих слов, а между тем они представлялись мне куда реальнее, чем церемония сборов, на которой он присутствовал. Были ли у него осведомители в свите принцессы? Для хрониста это так понятно…

А похищение Карела не попало в хроники.

И сколько еще может быть в них пробелов?

Поездка в Дельцу и Дзельку продлилась почти месяц; возвращаясь в Корварену, король и принцесса-невеста заглянули на денек к королевской внучатой племяннице Элеоноре, в замужестве герцогине Эймери, и почтили ее подарком по случаю рождения первенца. Она же уединилась с принцессой, и разговор их, начавшись после утрени, длился до обеда и неизвестным остался даже королю. Каковое обстоятельство привело короля в некоторое недовольство; впрочем, истинной причиной недовольства были скорее не «бабьи сплетни», а неизбежное, вслед за окончанием приятных визитов, приближение визитов неприятных.

Главнейшим же из неприятных визитов стал, несомненно, визит в Готвянь.

Беглый аббат Витас не попался мне в хрониках. Я так и не узнал, чем провинился он перед королем и почему пан Готвянский решился приютить беглеца в своем городе. Но сам-то хронист не мог этого не знать! Что ж, сказал в ответ на мои сомнения брат библиотекарь, хронисты тоже люди и подвержены человеческим чувствам и слабостям. Он знал, конечно, но подставлять голову под королевский гнев не хотел.

И я читаю о посещении принцессой обеих Себаст и Агрилы, и баронства Ленгор, и Дзинтани… По мере продвижения по Золотому полуострову все больше, кажется, портился нрав короля… После Дзинтани прощальный путь принцессы вел в Готвянь.

«Готвянь встретила принцессу-невесту ликованием народным, подобно всем городам на пути ее. И старшины городской управы почтили славного нашего короля и принцессу-невесту дарами и почтительной преданностью, и пан Готвянский приготовил для них свой городской дворец, где расположились они с удобством. Однако тем же вечером с порога храма Господня проповедовал перед честными горожанами гнусный отступник аббат Витас. И изрекал он хулу на короля, и бедствия сулил от брака принцессы Марготы и от мира с Двенадцатью Землями, якобы противно сие воле Господней. Ибо известно, говорил он, что король Андрий был уже женат; и хоть и не оставил тот брак ему детей, однако свят и нерушим на Небесах. Так говорил богомерзкий отступник, предатель Церкви и Короны, а пан Готвянский слушал его благосклонно, и оттого начали роптать смущенные разумом горожане. И докатилось возмущение до слуха короля и принцессы-невесты. И разгневался король, ибо прежний брак короля Андрия не воспрещает вторичной женитьбы, да и сам наш король Анри наследника имеет от второго брака. А посему вели речи гнусного отступника Витаса к раздору в королевстве и к смуте великой. Однако король, смирив поначалу гнев свой ради просьбы дочери своей, приказал Витасу покаяться. Аббат же неправедный, слыша вместо суда увещевания, позабыл вовсе и смирение пред Господом, и покорность сюзерену. И пуще хулу возвел на славного нашего короля и прекрасную королеву. Король же, посколь негоже государю попусту смутьянские речи слушать, приказал схватить отступника и в цепях везти в Корварену, там же Святому Суду передать.