Мама Стифлера - Раевская Лидия Вячеславовна - Страница 8

— Точно. Мы одинаковые, Динь. Под копирку, блять…

— Хорош оправдывться. Скажи ты прямо: у меня хуй кривой, да?

Роняю на пол кусок ананаса, и смотрю на Боковскую спину:

— Ёбу дался?! Кто тебе такое сказал?!

— Катька моя…

— Плюнь ей в рожу. Охуела она у тебя совсем. Распустил бабу свою, Боков! Хуй ей твой, блять, кривой… Она на себя в зеркало смотрела, чмо тамбовское?!

— Таганрогское… И она не чмо! Ты базар-то фильтруй.

— Да пошёл ты со своей Катей! Я сразу тебе сказала: мне она не нравится! А ты-то развонялся: «Я её люблю, она пиздатая…» Вот живи теперь со своей лимитой, и не жалуйся!

— Да лучше с лимитой, чем с…

— Чем с кем?!

Боков осёкся, и повернулся ко мне лицом.

— Чем с кем?! Отвечай!

— Лид…

— Заткнись. Ты мне ответь: ты на кого намекал, а? Димы нет уже! Умер Димка мой! Ну, давай, скажи! Скажи, с кем я жила? От чего он умер? Ты же знаешь!

Боков кидает на пол отвёртку, и одним рывком хватает меня за руки.

— Успокойся, дурочка. У меня и в мыслях ничего такого не было, ты что?!

— Я что? Я ничего! А вот ты…

И разревелась.

— Тихо-тихо… Шшшшшш… Тихо, родная, успокойся… Господи, за что мне это всё? Успокойся, маленькая…

— Боков… — Всхлипываю, — Боков, тебе-то хорошо… У тебя Катюха есть… А я…

— Ну и у тебя будет. Всё у тебя будет. Не разменивайся ты по мелочам. И не ищи. Само всё придёт.

— После Димки?

— После Димки. Он, вот, смотрит на тебя сверху, и думает: «Какая же у меня жена дура… Её такой хороший мужик тут утешает и любит между прочим, а она ревёт… А Бокову доверять можно, он Лидку не обидит никогда. Никогда-никогда». Вот что он щас думает. А ты плачешь…

— Я не могу, Динь…

— А я знаю. Зато ты плакать перестала.

Вытираю нос салфеткой.

— А я тортик уже сделала.

— Отлично! Ух, щас наебну Лидкиного фирменного тортика… Давай сюда нож! Так, я себе сразу половину отчекрыжу, ладно? Я ещё папе отнесу.

— Отнеси. Как он там, кстати?

— Да как всегда. То дома, то по блядям.

— Всегда по-хорошему охуеваю с твоего папы. Столько лет мужику, а всё по бабам…

— А я с твоего папы охуеваю. Такой мужик, а женился, блять, на твоей маме…

— Это точно. Ешь, давай.

— Ем. Спасибо, торт — отпад. Жалко, редко его печёшь.

— Только для тебя, кстати.

— Знаю. И горжусь этим шопесдец.

Собираю по кухне грязную посуду, подметаю крошки с пола, подливаю Диньке чаю…

— Вот и воскресенье прошло…

— И что? Отличное было воскресенье, кстати. Тортик опять же…

— Динь…

— Аюшки?

— А я тебе всё снюсь, да?

Динька наклоняется над чашкой, и долго-долго пьёт.

Я терпеливо жду.

— Да. Знаешь, мне вот сон вчера опять приснился. Прям кино снимать можно. Снится, что мне двести лет. Прикинь? Все уже забыли об этом, естественно, и вот иду я к тебе в гости. Подхожу к твоему подъезду, и подбираю флешку, на которой твой код домофона записан, чтоб в голову её засунуть. И тут из подъезда выскакивает парнишка. Меня увидел, глазки опустил. «Здрасьте» говорит. Я ему: «Сынок, ты от бабы Лиды, поди?» Да, говорит, от неё… А лет тебе, спрашиваю, сколько? — «Тридцать семь…» И вот стою я, и думаю: «Вот нихуя, сцуко, ничего не изменилось. И Лидка всё так же по молодняку, и я к ней с пивом в гости..» Как в той песне: «И нисколько мы с тобой не постарели, только волосы немного поседели…» И почему-то я весь сон шатался по Москве с авоськой. С натуральной такой авоськой-сеточкой… Вот такой сон, да…

Вожу ладонью по скатерти, и смотрю на свои руки.

— Не постарела?

— Ни капли.

— Дураки мы с тобой, Боков… Ведь всё могло быть по-другому…

— Не знаю. Не думаю об этом. Но, знаешь что?

— Что?

Оторвала взгляд от своих рук, и посмотрела Диньке в лицо.

— Если Катька меня выгонит… Если вдруг она меня выгонит…

Пауза. Я жду, и не тороплю его.

— Я приду к тебе. Жить. Примешь?

Проглатываю ком в горле, и киваю:

— Приму. Но жить ты будешь у меня в кладовке. Идёт?

— Идёт.

Встаю, и начинаю упаковывать в пластиковый контейнер остатки торта. Для Боковского папы.

Упаковала, и торжественно вручила пакет Бокову:

— Контейнер потом верни.

— Обязательно.

— Когда теперь приедешь?

— А когда нужно?

— Всегда.

— Тогда я остаюсь.

— Хуй тебе. Иди к папе. Давай через недельку приезжай, а?

— На тортик?

— Да размечтался. На пиво. Пиво с тебя, хата с меня.

— А ночевать оставишь?

— В маленькой комнате, с собакой. Будешь там спать?

— Буду. Мы с ним давно подружились.

— Ну, тогда дай я тебя хоть поцелую…

Едва касаюсь губами Динькиных губ, задерживаюсь ровно настолько, чтоб успеть отпрянуть в тот момент, когда Динькины губы начнут приоткрываться, и распахиваю дверь.

— Домой придёшь — позвони.

— Хорошо.

— Я люблю тебя, Боков…

— И я тебя. Не скучай.

Я закрываю дверь, и возвращаюсь на кухню.

Я мою посуду и плиту.

Я подбираю с пола обрывки изоленты и отвёртки.

Я вытираю стол.

И почему-то плачу…

Божественная комедия

16-08-2008 02:05

У меня есть сестра. Младшая. Красивая такая дефка с сиськами, но но это сейчас. А лет пятнадцать-семнадцать назад она была беззубой лысой первоклашкой. Ради справедливости скажу, что я тоже была в то время лысой пятиклассницей. И вовсе не потому, что мы с Машкой такие красивые от рождения, а потому, что у нас, к щастью, были охуительные соседи: дядя Лёша, тётя Таня, и трое их детей. Тётя Таня с дядей Лёшей были ахуеть какие профессионалы в плане бухары, а их дети были самыми вшивыми детьми на свете. В прямом смысле. В общем, в один прекрасный день мы с Машкой повстречали всю эту удалую тройку возле песочницы, куда вшивые дети регулярно наведывались с целью выкопать там клад, и неосторожно обозвали их «пиздюками», за что и поплатились. Завязалась потасовка, в результате которой соседские дети отпиздили нас с Машаней своими лопатками, и наградили нас вшами. Пиздюли мы соседям ещё простили бы, но вот вшей — хуй. Ибо наша мама, недолго думая, тупо побрила меня и сестру налысо. Ну, почти налысо. Так, газончик какой-то оставила, для поржать. Я, например, стала ходить в школу в платочке, за что получила в классе погоняло баба Зина, а Машаня вообще получила психологическую травму, когда улыбнулась в зеркало своему лысому и беззубому отражению.

В общем, вся эта предыстория была рассказана для того, чтоб сказать вам: Машаня с горя записалась в секцию карате. Типа, раз уж я уёбище, то буду хотя бы сильным и ловким уёбищем. Наш папа был только рад такому повороту, патамушта всегда мечтал о сыне, а наплодил бабский батальён. С горя он пристрастился к алкоголю, за каким-то хуем отдал меня в кружок мягкой игрушки, и бросил пить, когда увидел какого я сшила зайчега из старых папиных трусов. Но это другая история. А щас разговор не об этом. В общем, папа с огромной радостью начал водить Машку на занятия, шить ей всяческие кимоно, и перестал постоянно отдавать меня в танцевальные и музыкальные школы, поняв, наконец, что за пятьдесят рублей в месяц я научилась танцевать только гопак и мазурку, и то как-то хуёво.

Тренерами у Машани были мужик и баба. Муж и жена. Мужик тренировал пацанов, а жена его, соответственно, страшных девок, вроде Машки. С виду приличные такие люди. Каратисты, хуё-моё. Уважаемые люди. Но как мы фатально ошибались.

Однажды папа пришёл домой после Машкиной тренировки задумчивым и пьяным. Он погладил меня по лысине, многозначительно посмотрел на потолок, и сказал:

— Блять.

Я была совершенно солидарна с папой, но вслух ничо не сказала.

Папа вздохнул, перевёл взгляд на меня, простучал мне пальцами по плешке «Чижыка-Пыжыка», и добавил:

— Скоро мы все умрём.

— Ты пропил зарплату?! — Выскочила в прихожую мама, и в воздухе запахло грозой. — Нам будет нечего жрать?!