Мама Стифлера - Раевская Лидия Вячеславовна - Страница 107

— Чо ты сразу панику подняла, а? Ко мне домой её привезут, не ссы. А ты на балконе спрячешься в шкаф с вареньем. Только не сожри там ничего, это стратегический запас на зиму. А потом вылезешь по моему сигналу, и мы Катьку пытать начнём. Где она Толясика подцепила, сколько раз он её употреблял вовнутрь, и, самое главное: как она его заставила хуй помыть? Это важно.

— Пытать паяльником будем? Или утюгом? — Я огорчилась. — Юлия, я не буду причинять боль бедной проститутке. Её наверняка узбеки в жопу ебут. Так что она давно своё получила сполна. Паяльник ей только в радость будет.

— Ну, зачем такие радикальные средневековые методы, Лида? — Юлька тоже огорчилась. — Что мы, звери что ли? Так, пизды дадим ножкой от табуретки, для острастки — и всё. Дальше она сама нам всё расскажет. Главное, не забыть узнать про хуй немытый… Так ты согласна?

— А у меня выбор есть? — Вопросом на вопрос ответила я. — Если я к тебе не приду, ты ж мне это подопытное жывотное на работу притащишь. Я угадала?

— Верно. Так что завтра устраивай себе выходной, и в час дня чтоб была у меня как штык.

Юлькин голос в трубке сменился короткими гудками, а я потушила сигарету, и отправилась обратно в кровать. Точно зная, что никакого анала с Брюсом Уиллисом мне сегодня уже не дождаться. Уиллис, сука, капризный. Теперь ещё долго не присницца.

***

— Ну что, готова? — Юлька открыла балконную дверь, и тыкнула пальцем в старый гардероб, который уже лет десять стоит на Юлькином балконе, и расстаться с ним Ершова не в состоянии. — Лезь в бомбоубежище. И сиди там тихо. Ты, кстати, завтракала?

— Не успела.

— Так и знала. На варенье даже не смотри, я предупреждала. Вот тебе сосиска, пожри пока. Только не чавкай там, чтоб за ушами трещало. Вылезать строго по сигналу. Понятно?

— Вот ты пидораска, Ершова…

— Я? Вот если б у меня были такие говённые ботфорты как у тебя — я б с тобой обязательно поделилась бы. Так что сама такая. Всё, сиди тихо.

Дверь гардероба закрылась, и стало темно.

Хуй знает, сколько я там сидела. Телефон остался в сумке, а часов я не ношу. Но время тянулось как сопля.

Наконец я услышала как хлопнула балконная дверь, и в глаза мне ударил яркий свет.

— Вылезай! — Заорала красная Ершова. — Хули ты там сидишь? Я ж сказала — вылезай по сигналу!

— По какому, блять, сигналу?! — Я, щурясь, выползала из чрева гардероба на свет Божий.

— Я кашляла! Ты чо, не слышала?

— Знаеш чо? — Я тоже заорала. — Залезь сама в это уёбище Козельского мебельного комбината, я тебя тут забаррикадирую, закрою балконную дверь, и начну кашлять! До хуя ты чо услышишь, сигнальщица плюгавая?

Юлька перестала орать и взмахнула ножкой от табуретки, зажатой в правой руке:

— Вон она сидит. Катя-Мяу наша. Чуть не обоссалась, когда я ей по горбу кошачьей миской дала. А палкой я её ещё не била даже. Это на крайний случай. Мы ж не звери.

Я захлопнула по привычке за собой дверь гардероба, и вышла с балкона на кухню.

Забившись в угол, поближе к помойному ведру, по стене размазалась крашеная блондинка с пикантными гитлеровскими усиками. Вот я хуею: если ты от природы брюнетка с пушкинскими баками, и с усами, которым Тарас Бульба позавидует — нахуя ж красицца в блондинку? Хоть бы усы с бакенбардами сбрила бы… Как я.

— Лесбиянка? — Грозно спросила я у возмутительницы Ершовского спокойствия. Надо ж было с чего-то разговор начать.

— Нет… — Прошелестело от помойного ведра. — Я только за деньги…

— Ты откуда Толясика знаешь, путана черноусая? — Юлька выступила вперёд, перекладывая из руки в руку девайс от табуретки, и быстро шепнула мне на ухо: — Ведём перекрёстный допрос.

— Какого Толясика? — Падшая женщина готовилась потерять сознание, и переводила взгляд с меня на Юльку.

— Пысу шаловливую! — Взвизгнула Ершова, и, сделав неожиданный выпад вперёд, ткнула Катю-Мяу палкой в рёбра. — Толясика с небритыми яичками! Гадину ползучую, с кривыми ногами!

— Лесбиянка ли ты? — Гудела я вслед за Ершовой. Чота другие вопросы мне в голову не шли. — Не стыдно ли тебе по чужим пилоткам шарить-вынюхивать? Изволь ответ держать, нечестная женщина!

— Заткнись. — Рявкнула Ершова, и тоже ткнула меня в жопу палкой. — Не о том речь идёт, дубина. Спрашивай у неё, как Толика заставить хуй помыть!

— И отвечай заодно, как заставить Толика хуй помыть! — Добавила я на автомате, и постаралась сделать хищное лицо.

— Вы про Толю-молдавана спрашиваете? — Проститутка вдруг перестала бледнеть, и в её голосе зазвучала уверенность. — Такой волосатенький, с добрыми глазами, и который всегда пьяный?

— И с кривыми ногами. — Тут же уточнила Юлька.

— Как его заставить хуй помыть, отвечай! — Я, следуя правилам, давила на путану провокационными вопросами.

— Он хороший… — Вдруг погрустнела Катя-Мяу, и добавила: — У нас все девочки знают, что у Толика жена-пидораска, у которой сисек нету. И ещё она готовить не умеет, поэтому Толик постоянно пьёт, чтобы перебить во рту вкус протухшево горохового супа. А ещё она…

Договорить бедная девочка не успела, потому что Юля, с криком: "Ах, он пидор! Я, блять, покажу ему "сисек нету" и "жену-пидораску"!" кинулась на только что купленную женщину, и приналась её мутузить.

— Нехорошо быть лесбиянкой… — В последний раз пожурила я Катю, и бросилась оттаскивать от неё Ершову. — Была б ты нормальной проституткой — ты б сюда не попёрлась, и пизды бы не получила.

— Вот тебе! Вот! — Кричала Юлька, таская свою покупку за бакенбарды. — Пыса шаловливая! Сисек нету! Суп мой, блять, ему протухший! Лидка, неси паяльник!

— Ершова, ты её убила. — Грустно констатировала я факт, и, воспользовавшись тем, что Юлька разжала руки, быстро отпихнула её в красный угол ринга. В синем углу осталась лежать изодранная тушка путаны.

— Совсем, что ли? — Юлька посмотрела на свои руки, а потом на израненного врага. И глаза её увлажнились: — Ты хоть успела у неё спросить, как заставить Толика хуй помыть?

— Спросить успела. А вот ответить она уже не смогла. Ты убийца, Юлия. Смотри мне в глаза. Ты убийца.

— Он его не моет… — Раздалось из помойного ведра, и мы с Юлькой обернулись на голос.

— Так и знала. — Совершенно человеческим голосом ответила Ершова, и всплеснула руками: — Сорвался такой план… Разрушилась вдребезги такая надежда… Путан Воскресе.

— Воистину Воскрес. — Ответила на автомате, и отвесила Юльке подзатыльника: — Не богохульствуй, нехристь. Ты убийца, не забывай.

— Да какая убийца… — Ершова поднялась из красного угла ринга, хрустнула поясницей, сделала шаг к синему углу, и неожиданно протянула руку: — Вставай, Катька. Супу хочешь горохового? Только попробуй сказать, что он протухший. Клевета это. На жалость Толясик давить горазд. Как ты вонь эту терпела только, а? Я даже трусы его никогда в руки не беру. Я их на веник заметаю, и в мусорку сразу. А ты, поди, в руки его брала… Бедняга…

— И в рот… — Послышалось откровение из помойки. — И в рот…

— Господи, помилуй… — Ершова вдруг ринулась к балкону, распахнула створки своего гардероба со стратегическим запасом, и достала оттуда банку: — Варенья хочешь, а? Клубничное, сама варила. В рот… Щас сблюю. Поешь варенья, поешь. Лидка, что ты встала? Возьми, вон, себе домой пару баночек, да побольше. Что я, жадина что ли? Кстати, дай ботфорты?

— Хуй тебе, Юля, а не ботфорты. А варенья я возьму. И даже три баночки. Я ж это заслужила. И четвёртую мы прям щас и откроем. И вкусим клубники душистой. Катька, вставай, отметим твоё чудесное спасение.

Через пять минут три столовых ложки со звоном воткнулись в пятилитровую банку клубничного варенья…