Мама Стифлера - Раевская Лидия Вячеславовна - Страница 101

Я, например, кончила сразу.

Юлька, судя по слюнявому подбородку, и трясущимся ногам — тоже.

Мущщина смотрел на нас благосклонно, и даже приблизился, и поцеловал мою руку.

Жаль, я не умею испытывать множественный оргазм. А оно бы щас мне пригодилось.

— Евгений. — Сказал мущщина.

— Ыыыыыыыыыыыыыыы… — сказали мы с Юлей, и вновь стали похожими на свой портрет. Репин воистину был великим художником. Зря мы его обидели.

Вот так мы и познакомились.

Женька тоже приехал из Москвы, и врал, что неженат.

Но меня не в сарае пальцем делали, поэтому я быстро спалила белую полоску незагорелой кожи на безымянном пальце правой руки Евгения.

Да ну и хуй с ней, с кожей его, и с женой, которую он дома оставил.

Мы сюда за красивыми мущщинами приехали, а не за мужьями.

Поэтому, когда Женя сказал "А не хотите ли пойти ко мне в гости?" — мы очень сразу этого захотели, и пошли за ним, как крысы за дудкой.

Женька снимал двухкомнатный дом на Восточной улице.

Снимал его вместе с другом Пашей.

Конечно же, по всем законам жанра, Паша тоже должен был оказаться ахуенным Элвисом Престли в лучшие годы его жызни, но Паша был красив как Юлька на дружеском шарже Репина.

Мы с Юлой всю жизнь придерживаемся железного правила: мужиков в мире мильярды, а мы с ней такие одни. И ни один Ален Делон в мире не стоит того, чтоб мы с Юлькой из-за него срались. Наверное, на этом правиле и держится наша двадцатилетняя дружба.

В общем, сидим мы с ней, слюни на Женьку пускаем до пола, и ждём, когда он уже первый шаг сделает, и даст понять, кому же из нас отвалицца кусок щастья в виде его круглых сисег и всего остального такого нужного.

И Женька подошёл ко мне, и сказал:

— Рыбка моя, пойдём, я покажу тебе виноград…

Фсё.

И я перестала трястись как сопля на северном ветру, а Юлька криво улыбнулась, и прошептала тихо:

— Вот стервь… Песдуй уже, Жаба Аркадьевна, и без гандона не давай!

Я что-то пробурчала в ответ, и постаралась максимально величественно выйти в сад.

Но, естественно, споткнулась о выставленную граблю Паши, и смачно наебнулась.

Женя джентельменски подал мне руку, и мы вышли в сад.

И я стояла в зарослях винограда, и мацала Женю за жопу.

Но Женя почему-то не отвечал мне взаимным мацаньем, хотя я уже втихаря стащила с себя майку.

— Лида… — куда-то вбок сказал красивый мущщина Женя, и уже по его тону я поняла, что пять гандонов, лежащих у меня в заднем кармане джинсов — это лишнее… — Лида… Я хотел попросить тебя об одолжении…

Ну, приехали, бля… Теперь расскажи мне сказку про то, что тебя вчера ограбили хохлы, спиздили последнюю тыщу, и теперь тебе не на что купить обратный билет, а дома тебя ждёт жена и дочь-малютка, которая скучает по папочке, и давицца материнской сиськой. Ну, давай, рассказывай!

— Лида… — в третий раз повторил Женя. Чем изрядно заебал. Заело его, что ли? — Понимаешь… Паша — он очень стеснительный…

А-а-а-а… Вот где, бля, собака порылась! Щас должен последовать душещипательный рассказ о том, как Паше в деццтве нанесли моральную травму три прокажённых старушонки, съебавшихся в недобрый час из лепрозория, и натолкавших бедному Павлику в жопу еловых шишек, после чего Павлик стал импотентом и пидорасом, а долг Жени — вернуть его в нормальное состояние.

Щаз.

Нашёл альтруистку!

Я напялила майку, и сурово отрезала:

— Женя. Я очень сочувствую Паше, но ни я, ни даже Юля — в голодное время за ведро пельменей с Пашей совокупляцца не станем. И не потому, что он стеснительный, а потому, что он похож на Юлину покойную бабушку. Причём, после эксгумации.

Женька громко заржал, и даже присел на корточки.

А я всё равно была сурова как челябинский мущщина и двадцать восьмой панфиловец в одном флаконе.

Женя отсмеялся, встал, подошёл ко мне сзади, и обнял меня за плечи.

На всякий случай, я дёрнула плечом, и скинула с себя его руку.

Прям на свою сиську, которую незамедлительно начали мацать.

Сознание моё разделилось на две части.

Первая часть кричала о том, что Женя усыпляет мою бдительность с целью подбить меня на совершение акта доброй воли в отношении Паши-Гуимплена, а вторая растеклась поносом по асфальту, и настойчиво уговаривала меня поскорее достать из кармана все пять контрацептивов.

И я с трудом пришла к компромиссу. Одной рукой я полезла в карман, второй — к Жене в штаны, но при этом суровым голосом спросила:

— И что там Паша?

Женя, в темноте расстёгивая ремень, на одном дыхании выдал:

— Пашка своей жене купил купальник. Но размер знает только на глаз. Если ошибётся — жена его с говном сожрёт, она у него такая. У неё сисек нет совсем. Как у…

Тут Женя запнулся, а я побагровела, убрала контрацептивы в карман, и свирепо поинтересовалась:

— Как у кого? Как у меня? Ну, бля, знаете ли… Если мой второй размер у вас называется "Нету сисек" — то вы определённо зажрались!!!

Повисла секундная пауза, а потом ремень загремел снова, и Женька закончил:

— Как у Юльки… В общем, ты можешь сделать так, чтобы она померила этот сраный купальник, и при этом не обиделась? — и тут ремень перестал громыхать, что-то зашуршало, и Женькины губы ткнулись мне в нос: — Только попозже, ага?

"Ага" — мысленно ответила я, и в третий раз полезла в карман…

Через час, поломав нахуй весь виноградник, и напялив задом наперёд заляпанную раздавленными виноградинами футболку, я лёгкой походкой влетела в дом, и застыла на пороге…

Судя по всему, уговаривать Юльку померить купальник Пашиной жены не придётся…

В темноте явственно слышалось подозрительное сопение, которое может издавать только Юлька, со своей тонзиллитной носоглоткой, и Юлькин же бубнёж:

— В рот не кончать, понял! У меня однажды так ноздри слиплись, да…

Закончился первый день нашего отдыха…

Всю последующую неделю мы вчетвером выполняли мой план, написанный ещё в поезде "Москва-Феодосия".

Нам с Юлой не дали с утра нажраться, и поэтому мы с ней увидели картины Айвазовского.

Мы съездили на Кара-Даг, и купили бусы и шляпу.

В четыре руки наши с Юлькой тушки намазывали кремом для загара, и к концу недели мы стали чисто неграми.

А последний, зачёркнутый пункт, мы с Женей выполняли на бис ежедневно по три раза.

Отдых удался!

В Москву мы с Юлькой уезжали раньше своих мучачей, о чём сильно печалились. Особенно, я.

Запихнув в купе наши чемоданы, Женька прижал меня к себе, сказал ожидаемые слова про то, что "Ах… Где ты была три года назад, и почему я не встретил тебя раньше?", и попросил непременно позвонить ему через три дня.

Поезд тронулся.

Я смотрела на Юльку.

Юлька — на меня.

Я шмыгнула носом.

Юла — тоже.

Не моргая, Юлька наклонилась, достала из пакета бутылку домашнего вина, выдрала зубами пробку, и протянула мне пузырь:

— На, Жаба Аркадьевна… Ёбни чарочку… Отпустит…

Я сделала три больших глотка, вытерла губы, и спросила:

— А что мы в Москве делать будем?

Юлька протянула руку, взяла у меня бутылку, присосалась к ней на две минуты, а потом шумно выдохнула:

— А потом — в Болтино, к карамелькам нашим гомосексуальным!

Я щелкнула пальцами, давая отмашку, и мы хором завопили:

— В бассейн и на биде!!!

Дуры, хуле…