Дневник памяти - Спаркс Николас - Страница 27

И я решил все изменить. Я стал Магелланом, Колумбом, исследующим невероятные загадки человеческого мозга, и мало-помалу нашел свой путь. Открыл то, что знает каждый ребенок: наша длинная жизнь – лишь совокупность множества маленьких жизней, каждая длиной в один день. И каждый день нужно прожить в любви и красоте, любуясь цветами и птицами, наслаждаясь стихами. День, проведенный в беседах, день, когда ты можешь любоваться закатом и ощущать прохладу ветра, нельзя назвать потерянным. Последнее время я считаю, что жизнь не прошла даром, если мне просто удается посидеть на скамейке с любимой, положив руку ей на колено.

– О чем вы думаете? – спрашивает Элли.

Подступают сумерки. Мы встаем со скамейки и идем бродить по тропинкам, свободно вьющимся вокруг здания, где нам приходится жить. Жена опирается на мою руку, и я сопровождаю ее в прогулке по окрестностям. Это она сама предложила. Видно, я ее очаровал. Или она боится, что один я где-нибудь упаду. В любом случае это приятно.

– Я думаю о вас.

Элли с благодарностью сжимает мою руку. В последнее время по ее поведению я научился угадывать, что она сделает дальше, даже когда Элли сама этого еще не знает. Я продолжаю:

– Знаю, что вы не можете вспомнить, кто вы такая, но я-то помню, и вы мне очень нравитесь.

Элли постукивает пальцами по моей ладони и улыбается.

– Вы очень добрый и милый. Наверное, мне и раньше было так же хорошо с вами, как и сейчас.

Некоторое время мы молча идем по дорожке. Потом она говорит:

– Хочу сказать вам кое-что.

– Говорите.

– Мне кажется, у меня есть поклонник.

– Поклонник?

– Да.

– Понятно.

– Вы мне не верите?

– Верю.

– Неудивительно.

– Почему?

– Потому что мне кажется… это вы.

Я обдумываю ее слова, пока мы в тишине, взявшись за руки, идем через двор и входим в сад. Он весь зарос цветами. Тут я останавливаю Элли и собираю букет – красные, розовые, желтые, синие цветы. Протягиваю жене, она подносит букет к носу. Зажмурившись, вдыхает запах цветов и шепчет:

– Как прекрасно!

Мы идем дальше, в одной руке Элли – моя рука, в другой – букет. Окружающие разглядывают нас, я знаю, что за спиной нас называют удивительной парой. В каком-то смысле они правы, хотя меня это мало радует.

– Так вы считаете меня вашим поклонником? – наконец-то переспрашиваю я.

– Да.

А почему?

– Потому что я нашла то, что вы подсунули.

– Что именно?

– Вот это. – Она протягивает мне кусочек бумаги. – Лежало у меня под подушкой.

Я читаю вслух:

– А еще? – спрашиваю я.

– Вот. В кармане пальто.

– Что ж, понятно. – Только это я и говорю.

Солнце садится, а мы все гуляем. Сумерки сгущаются. Мы беседуем о поэзии, и я в который раз очаровываю Элли, декламируя стихи.

Наконец мы возвращаемся. Я устал, и Элли это чувствует. На пороге мы останавливаемся, и она долго, пристально смотрит мне в глаза. Я отвечаю ей тем же и в который раз удивляюсь, как я постарел и сгорбился, – теперь мы с женой одного роста. Иногда мне даже нравится, что она не понимает, как я изменился.

– Что вы делаете? – спрашиваю я.

– Не хочу забыть вас и этот день. Пытаюсь сохранить в памяти ваше лицо.

Удастся ли ей? Конечно, нет. Но я не говорю об этом. Просто улыбаюсь в ответ:

– Спасибо.

– Я правда не хочу вас забыть. Вы не такой, как все. Не знаю, что бы я сегодня без вас делала.

У меня сжимается горло. В ее голосе звучит нежность, та нежность, ради которой я живу. Как бы я хотел снова стать сильным и подхватить ее на руки!

– Не говорите ничего, – предостерегает меня Элли. – Давайте просто запомним этот миг.

Я подчиняюсь с огромным удовольствием.

Болезнь прогрессирует, сейчас Элли чувствует себя гораздо хуже, чем вначале, и все-таки отличается от других больных. Здесь таких еще трое, и я пытаюсь наблюдать за ними. У всех более тяжелая стадия болезни Альцгеймера, они вообще ничего не помнят, даже соображают с трудом. До бесконечности повторяют одни и те же слова, действия. Двое уже и поесть-то самостоятельно не могут, видимо, скоро умрут. А третья все время уходит и теряется. Однажды ее нашли в чужой машине довольно далеко отсюда. С тех пор бедняжку привязывают к кровати. Иногда они злятся, а иногда плачут, как беспомощные дети. Почти не узнают ни медперсонал, ни своих родных. Страшная это болезнь: и их, и наши с Элли дети всегда уезжают отсюда с тяжелым сердцем.

У Элли свои проблемы, которые, боюсь, обострятся с течением времени. Она страшно напугана по утрам, плачет, никак не может успокоиться. Видит каких-то маленьких человечков вроде гномов, пытается выставить их из комнаты, чтобы не подсматривали. Кричит на них, гонит прочь. С удовольствием моется, а вот ест плохо. Очень похудела, и я пытаюсь ее откормить, когда выпадают удачные дни вроде сегодняшнего.

На этом ее сходство с остальными заканчивается. Окружающие считают чудом то, что иногда, пусть и очень-очень редко, когда я читаю ей с утра, ее состояние улучшается. Объяснений этому нет. Врачи говорят: «Такого просто не бывает. Наверное, это не болезнь Альцгеймера». Нет, к несчастью, именно она. Большую часть времени, особенно по утрам, в этом нет никаких сомнений. Все признаки налицо.

С другой стороны, откуда тогда улучшения? Почему Элли меняется после моих чтений? Я говорил врачам, что дело не в науке, а в душе. Они не хотят верить. Уже четыре раза к нам приезжали специалисты из находящегося неподалеку Чапел-Хилла. Уже четыре раза они возвращались ни с чем. «Ни одна книга, ни один учебник не объяснят вам, что происходит с Элли», – пытаюсь втолковать я, но они лишь твердят: «Болезнь Альцгеймера не изличима. Пациент не может даже поддерживать разговор, не то что чувствовать улучшение, тем более в течение одного дня. Так не бывает».

А у нас бывает. Не каждый день, довольно-таки редко, и, к сожалению, чем дальше, тем реже. Но бывает же! В такие дни у Элли не работает только память, вроде как при амнезии. А чувства и мысли – все как у здорового человека. И тогда я понимаю, что все делаю правильно.

К моменту нашего возвращения в комнате Элли сервирован ужин. В такие дни, как сегодня, врачи разрешают нам есть прямо тут, а мне только это и надо. Здесь работают очень хорошие люди, я не устаю их благодарить.

Приглушенный свет, две свечи на столе и негромкая музыка. Стаканы и тарелки, правда, пластиковые, а в графине яблочный сок. Ну, правила есть правила, да Элли и не замечает. Широко раскрытыми глазами она оглядывает стол:

– Это вы все устроили?

Я киваю и пропускаю ее внутрь.

– Просто замечательно!

Я предлагаю жене руку и провожаю в комнату. Она не пытается освободиться, ей это даже нравится. Как приятно стоять вместе у открытого окна, любоваться чудесным весенним вечером, чувствовать на лице дуновение легкого ветерка. На небо выкатывается луна, мы молча наблюдаем, как все кругом озаряется ее серебристым светом.

– Никогда не видела такой красоты, – говорит Элли.

– Я тоже, – соглашаюсь я, глядя, впрочем, не в окно, а на жену. Она понимает, что я имею в виду, улыбается и шепчет:

– По-моему, я знаю, с кем осталась Элли.

– Знаете?

– Да.

– С кем?

– С Ноем.

– Точно?

– Уверена.

Я смеюсь и киваю.

– Так и было, – подтверждаю я, и Элли заливается счастливым смехом.

Я с трудом отодвигаю для нее стул. Она садится, я – напротив. Элли протягивает мне руку, я беру ее и чувствую, как один палец поглаживает мою ладонь, совсем как раньше. Я молча смотрю на жену и вспоминаю нашу жизнь, день за днем, и эти дни становятся ярче и ближе, словно и не исчезали никуда. Даже горло сжимается, и я в который раз думаю о том, как люблю свою Элли.