Домой до темноты - Маклин Чарльз - Страница 82

Просунув руку в штанину джинсов, я провел рукой по голени и ничего не обнаружил, но вдруг мои пальцы с чем-то столкнулись. В первую секунду я даже не понял, что это. Я снова потрогал свою находку и нащупал костлявые пальцы, намертво вцепившиеся в лодыжку Джелли.

Ошалевший, я отпрянул, треснувшись головой о бампер. Потом открыл глаза, и на мгновенье мрак осветился ярким бирюзовым светом, будто летним днем в бассейне. Я забыл, где я, не понимал, где верх, где низ. Потом сообразил, что хлебнул воды и галлюцинирую. Все ясно: рехнувшийся Страж нырнул вслед за мной, дабы увериться в гибели девушки. Теперь он казался не человеческим существом, а безжалостным чудищем из пучины.

Надо было прикончить его на берегу.

Осатанев от жгучей ярости, я ударил ногой, надеясь попасть ему в голову. В темноте я не видел даже его тени, но почувствовал, что пяткой угодил в нечто податливое — видимо в морду, — и саданул вновь. Однако выдернуть ногу Джелли из его хватки не получалось. Наверное, он за что-то держался. Страж представился мне гигантским угрем, который обвился вокруг камня или обломка кораблекрушения, чтобы утопить свою добычу.

Я отчаянно лягался, но в голове уже мутилось. Пришла мысль: все кончено, мы с Джелли погибнем, но тут что-то изменилось. Возле нижнего борта завихрилось сильное течение, и машина сдвинулась с места.

Может быть, Страж тоже это почувствовал, — во всяком случае, он выпустил Джелли. У меня еще достало сил схватить ее за руку и отпрянуть в сторону, когда тяжелая машина перевернулась вверх колесами и, сорвавшись с подводного гребня, соскользнула на дно глубинной протоки.

Мы всплыли. Я не помню радости от первых глотков живительного воздуха, ликования от вида ночного неба и ощущения счастья быть живым — запомнился лишь необоримый первобытный страх перед новой атакой из глубин. Я перевернулся на спину и погреб к берегу, стараясь держать голову Джелли над водой.

Потом я вытащил ее на берег и уложил на бок, но видел, что она уже не дышит. Я приложил щеку к ее губам, надеясь уловить хоть дуновение, я вглядывался, ожидая хоть секундного вздымания диафрагмы. Ничего. Я взял ее запястье — пульса не было, я прижался ухом к ее груди… и услышал слабое биение сердца. Жизнь в ней чуть теплилась.

Разматывать ленту было некогда. Подцепив край ногтями, я прорвал в ней щель. Потом запрокинул Джелли голову, зажал ей ноздри и, набрав воздуху, медленно и нежно выдохнул ей в рот. Через пару секунд я оторвался от нее и стал считать: одна тысяча… две тысячи… На «пятой тысяче» я вновь пригнулся и повторил животворный поцелуй. Джелли поперхнулась, изо рта ее полилась вода; потом она закашлялась и открыла глаза.

Говорить она пока не могла.

Обессиленные и продрогшие, мы сидели на пандусе, для согрева обняв друг друга. К моей радости, на другом краю бухты завыли сирены и засверкали мигалки полицейских машин, которые медленно приближались со стороны лодочного сарая.

Их прибытие означало, что Кэмпбелл жив и даже указал, где нас искать. Джелли пришла в себя, но я знал, что ей все равно потребуется медицинская помощь.

— Это ничего не меняет, — прошептала она.

— Ты о чем?

Она не ответила.

— Я вернулся за тобой, как обещал.

— Ты не особо спешил, — усмехнулась Джелли. Когда мы выбрались на берег, в реке что-то слабо плеснуло. Поди знай, что это было, но я задумался о том, почему Страж кинулся под воду. Наверное, он понял, что у меня есть шанс спасти Джелли, и ожиданье на берегу счел слишком рискованным.

В полицейском заключении сказано, что, по всей вероятности, он утонул и Гудзон унес его тело в океан. Чтобы не бередить Джелли, я не оспаривал эту версию, но останков Стража так и не нашли.

— Его больше нет, — тихо сказал я. — И слава богу.

— А вдруг…

— Я обещаю, что отныне…

— Не надо. — Джелли приложила палец к моим губам. — От того, что ты спас мою никчемную жизнь… О господи, я сама его впустила, Эд! — Она заплакала. — Я впустила его…

— Теперь все закончилось.

— Правда?

— Лучше помолчи, — шепнул я.

Париж. Ноябрь

После начала концерта я выждал, пока оркестр подберется к завершению шопеновской части программы, и лишь тогда, тихо отворив дверь, вошел в партер.

Стоял ранний вечер, и задние ряды Органного зала со сцены были почти не видны. В маленьком подземном амфитеатре было полно свободных мест (давали неофициальный студенческий концерт), но я спрятался за колонной, ибо не хотел, чтобы она знала о моем присутствии.

Вытянувшись в струнку, Джелли сидела за концертным роялем; она похудела и выглядела повзрослевшей — казалось, черты ее стали резче, — но все равно была так же красива. После нашей последней встречи в Нью-Йорке мы изредка переписывались, но прежний контакт разладился. Она черкнула о своем поступлении в консерваторию, и мне было приятно узнать, что из кошмара, в который я ее втянул, вышло хоть что-то хорошее.

По возвращении из Штатов я дал Лоре самый полный отчет обо всем, что случилось. Откровенно говоря, причин что-то утаивать не имелось, и потому я был перед ней абсолютно честен. Отклик был неожиданным. Когда я закончил, она лишь грустно улыбнулась и сказала:

— Все равно ничуть не легче произнести то, что я должна тебе сказать, Эд.

Затем она ошарашила меня новостью: в ее жизни есть другой человек, и началось это давно, еще до гибели Софи. Лора хотела аннулировать наш брак — то есть получить католический развод на том основании, что наш союз не законен, ибо нас не венчал священник. Забавно.

Но примириться с этим я еще не успел.

Оркестр добрался к финалу полонеза; струнные смолкли, давая отзвучать последним парящим нотам рояля. Публика выразила свою благосклонность скрипачу и виолончелисту, вышедшим на поклон. Джелли осталась за инструментом; аплодисменты смолкли, два других музыканта покинули сцену.

Дождавшись, когда зрители угомонятся, Джелли начала сольную пьесу. Медленный и грустный экспромт Шуберта, в котором плавная тема воспаряет над фразами, полными мрачной страсти, она исполняла с таким изяществом и чувством, что остаться равнодушным было невозможно. Очарованный, я забыл о времени и лишь потом спохватился, что опаздываю на условленную встречу. Я выскользнул из зала, бесшумно притворив за собой дверь.

В темном коридоре я на секунду задержался. Сжимавшая сердце лапа переместилась и сдавила горло. Пришла мысль дождаться окончания концерта, чтобы просто поздороваться… ну может, пригласить ее где-нибудь выпить…

Поменять свои планы не составило бы труда. Но что-то во мне противилось. Я не хотел все начинать заново, хотя чувства мои остались прежними, тогда как семейное положение изменилось. Не знаю почему, но я решил, что лучше оставить все как есть.

Из зала приглушенно донеслись восторженные аплодисменты публики. На бис Джелли выдала яркую композицию Скотта Джоплина, которую прежде я не слышал. Лихой и бесконечно радостный кабацкий джаз заставил меня улыбнуться. Я начал подниматься по узкой лестнице, изгибавшейся меж отделанных черным сланцем стен и выходившей в центральное фойе. Я почти добрался до верхней площадки, когда увидел на ней знакомую высокую фигуру.

Вся одежда человека — костюм, рубашка, галстук и даже туфли — была моей или же точно такой, как у меня. Лишь когда он одновременно со мной коснулся перил, я понял свою ошибку: на площадке никого не было, просто я шел навстречу своему отражению в большом зеркале на створке приоткрытой двери.

Наконец-то я отправил письма родителям Сам Меткаф и близким второй девушки — Линды Джек. Мне было легче писать теперь, когда я мог сообщить, что справедливость до некоторой степени восторжествовала и отмщение настигло убийцу их детей.

Месть пробуждает первобытные чувства. Я не смакую удовлетворение, какое она доставила, однако не могу притворяться, будто не рад тому, что Эрнест Ситон по прозвищу Страж исчез с лица земли. Лучше других понимает и разделяет мое чувство Андреа Морелли (он как-то сказал, что его бабка родом с Сицилии). Я его недооценивал. Если б не его тихое упорство и грубоватая, но сострадательная душа, результат мог быть совсем иным. Роль инспектора в розыске убийцы трех иностранцев была отмечена, и, я слышал, его ждет повышение.