История советской литературы. Воспоминания современника - Леонов Борис Андреевич - Страница 33

163

О своем приеме в Союз писателей Иван Фотиевич Стаднюк рассказывал так.

Он оказался участником Второго совещания молодых писателей, которое проходило в 1954 году. Ему повезло, как он считал, с семинаром. Руководителями были Валентин Петрович Катаев, Сергей Сергеевич Смирнов, Савва Кожевников и Софья Семеновна Виноградская. Естественно, Катаев был коренником.

Да и состав семинара ему пришелся по душе: люди способные, интересные, уже заявившие о себе в печати. Среди них Владимир Дудинцев, Владимир Тендряков, Александр Андреев, Владимир Монастырев, Василий Вишняков, Борис Бурлак.

Когда на занятиях стали критиковать уже матерых Тендрякова и Монастырева, Стаднюк понял, что за свою так называемую повесть «Следопыты» он получит сполна. Почему так называемую повесть? Да потому, объяснял Иван Фотиевич, что записана она по заказу Издательства ДОСАРМ /позднее ДОСААФ/как пособие для будущих войсковых разведчиков. Представленная в разведуправление Генштаба на рецензирование, рукопись понравилась руководству и ее переслали в Воениздат. Для Издательства ШАРМ поручили написать брошюру о действиях войсковых разведчиков в различных видах боевой деятельности. И вышла она под названием «Разведчик».

А первоначальная рукопись стала именоваться приключенческой повестью, открывшей в Воениздате серию «Военные приключения».

Предчувствие серьезного критического разбора «Следопытов» не обмануло. Если Сергей Смирнов и Савва Кожевников пытались как-то смягчить разговор, доказывали, что Стаднюк в принципе перспективен для работы в литературе, Катаев был категоричен и неумолим. С заметной долей иронии он зачитал несколько отрывков из повести и заявил:

— Товарищ подполковник, литература — не ваше призвание. Пока не поздно — выбирайте себе для души профессию другую…

И самое главное: сам Стаднюк в основном был согласен с Катаевым в оценке «Следопытов». К сожалению, он представил к обсуждению только эту повесть. Но в портфеле оказались неопубликованные главы-рассказы из повести «Максим Перепелица».

После окончания очередного рабочего дня, печального для него, Стаднюк осмелился подойти к Софье Семеновне Виноградской и попросил ее почитать машинописные рассказы о хлопце Максиме…

Увидев Стаднюка на следующем занятии, Катаев недоуменно пожал плечами и объявил, что на обсуждение выносится повесть Александра Андреева. Но тут слова попросила Софья Семеновна, пожелавшая кое-что почитать семинаристам. И она начала читать отрывки из «Максима Перепелицы». И все по достоинству оценили проделки веселого хлопца из села Яблонивка, копии того самого села Кордышивка, в котором родился писатель.

Как ни странно, но больше всех развеселился Валентин Петрович:

— Это же здорово! Я вижу живого человека, непутевого, но со смекалкой. Больше того, я уже полюбил этого парня. — И тут же спросил:

— А что это вы нам читаете, Софья Семеновна?

Виноградская указала на автора, который тут же Катаевым был восстановлен в правах молодого литератора…

164

В начале 1990-х годов я работал главным редактором издательства «Отечество», которое было создано на базе типографии МВД. И мы с директором Масюниным Андреем Александровичем решили издать несколько известных произведений о буднях милиции. Одной из таких книг была повесть Израиля Моисеевича Меттера о служебной собаке «Мухтар».

Пожилой писатель дал свое согласие на переиздание и поведал историю публикации повести в журнале «Новый мир». Правда, до того он предложил рукопись в журнал «Юность», но оттуда пришел ответ, что повесть больше подходит для журнала «Пионер», потому как она слишком детская…

Но он поступил по-своему.

Весной шестидесятого года Меттер оказался в Москве и предложил повесть в «Новый мир». Журнал этот был для него не чужим: до того он опубликовал в нем: несколько рассказов. Рукопись была прочитана и тут же отправлена в набор.

И в тот момент, когда уже верстался номер с повестью, Меттера неожиданно вызвали в Москву. Твардовского в Москве не было. А верстку, которую ему показали в отделе прозы, разукрасили всевозможными знаками вопросов, восклицаний, вычеркиваний. Некоторые места были самодельно переписаны.

— Кто это сделал? — спросил Меттер.

Ему назвали Дементьева Александра Григорьевича, который был заместителем Твардовского.

Все это вызвало возмущение автора, и он заявил, что отказывается подписывать верстку в печать.

— Я уже оплакивал горючими слезами своего пса и наладился домой в Питер, — вспоминал Израиль Моисеевич, — но в день моего отъезда мне позвонили из редакции отдела прозы, сообщив, что Твардовский вернулся в Москву, узнал о происшедшем с версткой и назавтра собирает всю редакцию для разрешения конфликта. На заседание пригласили и меня…

И вот когда Меттер появился в кабинете главного, все уже были в сборе. Твардовский сухо поздоровался с ним. Никаких вступительных слов. Сразу же поднялся Александр Григорьевич Дементьев и, держа верстку в руке, сперва стоя, а затем расхаживая по кабинету произнес не слишком длинную, но достаточно раздражительную речь. Смысл ее заключался в том, что главный герой повести младший лейтенант Глазычев — фигура мелкая и вряд ли автору следовало на нем заострять внимание. Больше того, Дементьева занесло в негативных суждениях и он договорился до того, что повесть вообще не следовало публиковать.

И тут неожиданно прозвучал глуховатый голос Твардовского:

— Что значит — мелкая фигура?.. А как же тогда быть с капитаном Тушиным?..

Через паузу последовали слова:

— Я никоим образом не уравниваю автора с Толстым. Но деление литературных героев на мелких и крупных я не понимаю. Вся русская классическая литература протестует против подобного делания…

А затем Твардовский попросил изменить название повести. Увидев удивленное лицо автора, пояснил:

— В прошлом номере нашего журнала был напечатан рассказ Мухтара Ауэзова. Я не хотел бы, чтобы у Ауэзова возник хоть мелкий повод обидеться.

И Мухтар был переименован в Мурата в журнальном варианте повести…

165

С киноведом Ростиславом Николаевичем Юреневым я познакомился во время работы во ВГИКе. Запомнился его рассказ, связанный с кинофильмом «Поезд идет на восток».

Фильм Юлия Яковлевича Райзмана откровенно ему не понравился, и он, Юренев, поддавшись первому восприятию от просмотра, написал рецензию, которую предложил в газету «Советская культура».

Но главный редактор газеты заметил:

— Вряд ли мы будем ее публиковать. «Правда» и «Известия» вроде бы положительно оценили работу маститого режиссера. А вступать в полемику нам вроде бы ни к чему.

Ростислав Николаевич забрал свою рецензию, в сердцах бросил в какой-то ящик письменного стола и забыл про нее…

И вот однажды ночью раздался телефонный звонок.

Ростислав Николаевич взял трубку и услышал голос главного редактора «Советской культуры»:

— Срочно нужна в номер ваша рецензия. Машину за вами я уже послал. При встрече все объясню.

Одевшись, судорожно начал поиски рецензии. Наконец-то отыскал ее и вышел из дома. Возле парадного его ждала редакционная машина.

Вскоре Ростислав Николаевич вошел в кабинет редактора, который, буквально выхватив из его рук рукопись, начертал на ней: срочно в номер!», передал секретарше и только тогда предложил Юреневу кресло.

— Так что же случилось? — спросил Ростислав Николаевич.

— Ах, да! — всплеснул руками главный редактор. — Вчера фильм показывали в Кунцево. Присутствовал на просмотре и режиссер-постановщик. И вот во время просмотра, в том месте, где герои отстают от поезда, товарищ Сталин неожиданно спросил у Райзмана: «Скажите, что это за станция?» «Товарищ Сталин, это условная, символическая станция», — ответил режиссер. «Символическая? — переспросил Сталин. И добавил: — Ну я на ней и выйду».