История советской литературы. Воспоминания современника - Леонов Борис Андреевич - Страница 31

Не обращая внимания на изумление писателя, дама продолжала:

— Да еще в конверт сунул какой-то газетный клочок и вывел на нем крупно свое имя.

— Откуда это ты знаешь?

— А мой муж работал в ГПУ, и твое письмо доставило ему немало хлопот. Письмо перлюстрировали, сняли с него фотокопию и долго изучали текст клочка газеты, пока не поняли, что ничего серьезного в письме нет. Просто Зощенко болен звездной болезнью…

153

Владимир Алексеевич Солоухин рассказал, как он «помог» однажды писательнице Наталье Иосифовне Ильиной в ее переводческой деятельности.

Встретив как-то Владимира Алексеевича, она попросила его составить ей протекцию в издательство, где он занимается переводами с национальных языков союзных республик. Попросила, чтобы с его подачи ей предложили какой-нибудь роман потолще: очень нужны деньги.

Пообещав, Владимир Солоухин позвонил в издательство и как бы от себя высказал все, о чем просила его Наталья Иосифовна.

Выполнил просьбу и естественно обо всем позабыл…

А когда примерно через полгода встретил Ильину, он как бы между делом спросил:

— А что, Наташа, дали вам тогда что-нибудь для перевода?

— Да, спасибо тебе, — замялась Ильина. — Они прислали мне подстрочник. Я прочитала.

— И что?

— Я прочитала и сказала себе: «Лучше смерть!..»

154

Однажды Маргарита Иосифовна Алигер, автор известной поэмы «Зоя», посвященной подвигу Зои Космодемьянской, выступала перед молодыми литераторами. И в своем выступлении вспомнила про Самуила Яковлевича Маршака, который считал одним из самых драгоценных качеств в человеке — талант.

— За это качество, — говорила Маргарита Иосифовна, — он мог простить человеку его прегрешения. Но именно таланту он предъявлял самые высокие требования. Талант, считал Маршак, не имеет права на болтовню, на развязанность и безответственность.

И в качестве примера привела такой случай.

— Как-то пришла к нему бандероль с книгой стихов молодой поэтессы. Маршак о ней уже слышал, а потому обрадовался подарку. Держа книжку в руках, он приговаривал: «Какая чудесная обложка! А какое симпатичное название! И лицо поэта хорошее! А послушайте, как музыкальны стихи! Смотрите, как умело она извлекает содержательность из междометий „ах“, „ох“, „о“…

Так празднично говорил он пока не дошел до стихотворного посвящения Пушкину. Стихотворение это страдало поверхностностью, развязанностью и словесной неряшливостью. Читая его вслух, Маршак мрачнел, сердился и, дочитав до конца, окончательно рассвирепел. В этом состоянии он вновь перелистал книжку в обратном порядке.

И теперь из его уст слышалось: «Какая же пустота! Да ведь ей решительно нечего сказать людям, кроме „ахов“ и „охов“. И потом — какое же невыразительное лицо! Какое манерное название! И вообще никчемная обложка!»

Теперь поэтессе уже ничто не могло помочь для восстановления собственной репутации в глазах Маршака.

155

Известно, что в начале 1920-х годов стали, как грибы, возникать литературные группировки. В их манифестах, декларациях, заявлениях очевидным было стремление не только к оригинальничанию, но и стремление перещеголять друг друга в представлении себя новым словом в революционном искусстве.

В каждом из подобных заявлений проступал прежде всего формализм.

Скажем, несколько «новаторов» в Ростове-на-Лону, образовав группу «ничевоков», на своем «знамени» начертали:

Ничего не пишите!

Ничего не читайте!

Ничего не говорите!

Ничего не печатайте!

Другая группировка, назвавшая себя «фуистами», проповедовала «мозговой разжиж».

«Биокосмисты» превращали землю в космический корабль, который будет управляться «умудренной волей биокосмиста».

Примерно в таком же ключе заявляли о себе «миминисты», «неоклассицисты» и др.

19 сентября 1922 года Валерий Яковлевич Брюсов выступал в Москве с лекцией о современной литературе.

Среди записок ему пришла и такая: «Что за течение „экстрактивизм“, представителям которого являются поэты Бур, Чарский и Орловский»?

В ответ Брюсов заявил о своем невежестве, ибо не только не знает поименованных товарищей, но и о самом понятии «экстрактивизм».

О тех годах Михаил Светлов в автобиографии писал: «Я с горестным удивлением вспоминаю тогдашнюю Москву. Чего только не было! Не говоря уже об имаженистах, были еще и „фуисты“, и „ничевоки“ и еще какие-то течения. У меня и сейчас сохранилась книжица „Родить мужчинам!“ Даже болея менингитом, нельзя написать такое…»

156

Одним из самых близких друзей А.С.Пушкина был Антон Антонович Дельвиг. Они вместе учились в Лицее, издавали «Литературную газету». В «Старой записной книжке» Петра Вяземского читаем: «Дельвига я знал мало. Более знал его по Пушкину, который очень нежно любил его и уважал. Едва ли не Дельвиг был, между приятелями, ближайшая и постояннейшая привязанность его».

Ранняя смерть унесла Антона Дельвига. И Пушкин был одним из инициаторов издания сборника воспоминаний о дорогом его сердцу товарище. Сборник не состоялся, но сохранились фрагменты воспоминаний Пушкина о нём.

Вот один из них.

Как-то у Александра Сергеевича собрались его близкие друзья и знакомые. Пили шампанское, вспоминали давние дни и, в частности, юношеские любовные похождения.

Когда речь зашла о таковых в жизни Пушкина, Дельвиг неожиданно заявил, что между Сашей и одной молодой графиней были интимные отношения. Хотя знал, что друг относился к ней всего лишь с уважением.

— Да, были отношения! — настаивал разгоряченный Дельвиг. — Вы же знаете, что мой девиз — резать правду!

Пушкин, выждав тихую минуту, спокойно произнес:

— Бедная, несчастная правда! Скоро совершенно ее не будет существовать, потому что ее окончательно зарежет Дельвиг.

157

Директор Дома литераторов Борис Михайлович Филиппов вспомнил, как он с друзьями оказался в театре «Аквариум», где давали пьесу-пародию «Ой, не ходи, Грицю — на заговор императрицы» в исполнении театра Сатиры. Это была пародия на пьесу Алексея Толстого и Павла Щеголева «Заговор императрицы».

Неожиданно для себя среди зрителей Борис Михайлович увидел авторов высмеиваемой пьесы.

— Мне, конечно, было интересно, как они реагируют на происходящее на сцене. И потому все время поглядывал на них. И как ни странно, они весело я громко смеялись, аплодировали наиболее удачным местам в пародии…

После спектакля я вместе с друзьями — Смирновым-Сокольским, Давидом Гутманом и другими оказался за кулисами, чтобы поблагодарить актеров за их талантливый «кураж». И опять же был удивлен, увидев среди актеров авторов пьесы «Заговор императрицы».

Помню, представляясь Толстому, Смирнов-Сокольский, которого все знали как заядлого собирателя книг, сказал Алексею Николаевичу, что очень бы хотел получить от знаменитого писателя книгу с автографом.

Толстой громогласно пообещал:

— Всенепременно! Когда вы купите на развале мою книгу «Князь Серебряный» я ее вам надпишу.

И заразительно захохотал.

Потом сказал растерявшемуся Николаю Павловичу Смирнову-Сокольскому:

— Не обижайтесь! Я ведь тоже мог бы обидеться на то, что весь вечер господа сатирики мерзавили. И кого? Автора «Царя Федора Иоанновича»!

Он назвал очередное произведение своего однофамильца и тезки Алексея Константиновича Толстого. И опять заразительно засмеялся.