Как это было: Объединение Германии - Горбачев Михаил Сергеевич - Страница 21

Но, увы, такой синхронизации добиться не удалось: германское объединение набрало уже невероятно быстрый темп. А после выборов в Народную палату ГДР 18 марта, на которых победил «Альянс за объединение Германии» (вместе с СДПГ почти 70% голосов), ГДР потеряла всякую способность сопротивляться объединению; на основе 23-й статьи Конституции ФРГ последняя ее просто поглощала.

Более того, правительство, которое возглавил Л отар де Мезьер, сознательно сделало ставку именно на такую форму объединения. Когда на встрече с ним в Москве 29 апреля 1990 года я критически высказался по поводу 23-й статьи, он мне возразил: «Мы по-другому оцениваем ситуацию. В своей предвыборной кампании мы прямо отдавали предпочтение этому пути к объединению и получили на это мандат наших избирателей.

…Наш подход учитывает то обстоятельство, что, скажем, при проведении референдума на эту тему шансы ГДР с ее 16 миллионами граждан добиться успеха не очень большие. Нам будет трудно убедить 60 миллионов западногерманских граждан в том, что они должны изменить свой Основной закон, при котором они, вообще-то говоря, жили довольно хорошо».

Еще до выборов я вновь встречался в Москве (6 марта) с делегацией Совета Министров ГДР во главе с Модровом. В ходе обмена мнениями Модров сообщил мне позицию своего правительства относительно сохранения прав жителей ГДР на собственность, которую они получили в результате конфискации ее у военных преступников и крупных помещиков в 1946 году.

Я хотел бы задержаться на этой теме, поскольку она стала впоследствии предметом очень острых споров в Германии. Я тогда никак не отреагировал на слова Модрова. Повторил только, что объединение поставит Германию, с точки зрения международного права, в равное положение с другими членами мирового сообщества.

Я и тогда, и потом считал, что упомянутый Модровом вопрос — внутреннее дело самих немцев. Во всех своих заявлениях этого времени я считал необходимым подчеркивать: во внутренние дела мы не вмешиваемся. Другое дело, что я и тогда, и сейчас считаю несправедливым и политически нецелесообразным лишение бывших граждан ГДР той собственности, которую они получили от советских военных властей по окончании войны. Кстати, эти акты были потом закреплены законодательством суверенного государства — Германской Демократической Республики.

Но, повторяю, этот вопрос для меня был и остается чисто внутренним, немецким. И никогда — в переговорах ни с Модровом, ни с Колем, ни с тем же де Мезьером — вопрос не ставился в контекст объединения как непременное условие. Модров 7 марта 1990 года с письмом на эту тему обратился ко мне и к Колю. Ответом на письмо с нашей стороны было заявление Советского правительства 28 марта.

Там подробно излагалось, каким образом и на основе каких принципов осуществлялась передача собственности по окончании войны. Было сказано, что Советский Союз выступает против попыток поставить имущественные отношения под вопрос в случае возникновения единой Германии, что Советское правительство разделяет позицию правительства ГДР — о необходимости строгого соблюдения защищенности социально-экономических прав и интересов миллионов граждан ГДР.

Формулы, как видите, недвусмысленные. Но все они исходят из того, что ГДР будет отстаивать эти позиции в переговорах с представителями ФРГ. А мы, Советское правительство, фиксируем свою поддержку гэдээровской позиции. Но нигде в документе даже намека нет на то, что, если власти ФРГ отвергнут такую позицию, мы пойдем на срыв всего процесса объединения. Такая постановка вопроса просто абсурдна. В одном из интервью по поводу таких обвинений, будто я позже, перестав быть президентом, «забыл о своем требовании», об «условии», якобы предъявленном Колю, и т. п., я сказал: здесь путают Божий дар с яичницей, то есть ставят в один ряд исторически несопоставимые вещи.

Переговоры на эту тему шли между самими немцами. 15 июня 1990 года было принято Совместное заявление правительств ФРГ и ГДР об урегулировании открытых имущественных вопросов. Председатель Совета Министров и министр иностранных дел ГДР де Мезьер и министр иностранных дел ФРГ Геншер проинформировали 12 сентября 1990 года Шеварднадзе об этом Заявлении в своем письме. Там сказано буквально следующее: «Изъятия имущества, проведенные на основе прав и верховенства оккупационных властей (в 1945 — 1949 гг.), являются необратимыми. Правительства Советского Союза и Германской Демократической Республики не видят возможности пересмотреть принятые в то время меры. Правительство Федеративной Республики Германии, учитывая историческое развитие, принимает это к сведению. Оно придерживается мнения, что за будущим общегерманским парламентом должно быть оставлено право принять окончательное решение о возможных государственных мерах по компенсации.

В соответствии с п. 1 ст. 41 Договора между Федеративной Республикой Германии и Германской Демократической Республикой об установлении единства Германии от 31 августа 1990 г. (Договора об объединении) упомянутое совместное заявление является составной частью этого Договора. В соответствии с п. 3 ст. 41 Договора об объединении Федеративная Республика Германии не будет принимать правовых актов, которые противоречили бы процитированной выше части совместного заявления».

Шеварднадзе в качестве министра иностранных дел СССР принял это письмо к сведению. Не более того. И никаких официальных решений в Москве на этот счет никто не принимал, что совершенно понятно.

Как видно из процитированного документа, договоренность об имущественных отношениях, о которых идет спор, состоялась между самими немцами, и ни в какие документы, подписанные официальными лицами Советского Союза, эти положения никогда не включались.

Чтобы поставить последнюю точку на этой теме, хочу еще раз напомнить о следующем: кроме вышеупомянутой фразы Модрова в беседе со мной 6 марта, этот вопрос не поднимался никогда ни канцлером Колем, ни Геншером, ни де Мезьером, сменившим 12 апреля Модрова на посту премьера ГДР. Естественно, сам я, по названным выше соображениям, никогда не ставил и не мог ставить его, тем более в качестве условия своего согласия на объединение Германии. Все претензии на этот счет я категорически отвожу.

Однако вернусь к главной теме.

5 мая начались переговоры по формуле «2+4» в Бонне. Участники изложили свои позиции по внешним аспектам строительства немецкого единства. Согласована была повестка дня работы этого «института» из четырех пунктов: 1) границы; 2) военно-политические вопросы с учетом подходов к приемлемым структурам безопасности в Европе; 3) Берлин; 4) окончательное международно-правовое урегулирование и ликвидация прав и ответственности четырех держав.

Согласован календарь следующих встреч в рамках «2+4»: июнь — в Берлине, июль — в Париже, сентябрь — в Москве. Решили пригласить Польшу на парижскую встречу (по вопросу о границах).

Попытки Шеварднадзе на встрече в Бонне отстоять предписанную ему в директивах Политбюро позицию по вопросу о невхождении единой Германии в НАТО никто не поддержал.

Приближалось 45-летие Победы в Великой

Отечественной войне. Мне предстояло выступать в Кремле на торжественном собрании, посвященном этой дате, с которой едва ли не у каждой советской семьи были связаны глубокие переживания. Я решил именно в этот день объяснить народам СССР нашу политику в отношении Германии и обрисовать перспективу, на которую эта политика дает нам возможность рассчитывать. Вот что я, в частности, сказал тогда:

«Мы с сочувствием относимся к понятному желанию немцев ГДР и ФРГ жить единой семьей. Настала пора перевернуть эту послевоенную страницу в истории Германии.

Убежден, что выражу общее мнение, сказав: советские люди за сотрудничество с этой новой Германией. Сохранение и расширение экономических связей, взаимодействие двух наших великих народов на почве науки и культуры, политический диалог между ними могут многое дать цивилизации и послужить одной из опор хельсинкского процесса.

Но нужны надежные гарантии, что при объединении двух германских государств не будут нарушены интересы нашей безопасности, как и других народов, стратегическая стабильность в Европе и мире.