Преисподняя - Гоник Владимир - Страница 52

Самолёт в Москву вылетал из Нью-Йорка, Джуди через всю Америку полетела с Бирсом из Лос-Анджелеса в Нью-Йорк, чтобы побыть вместе лишний день. Она улыбалась сквозь слезы — улыбалась, потому что не могла не улыбаться, а слезы наворачивались у неё на глаза, потому что расставаться всегда грустно.

Джуди всплакнула, когда пришло время прощаться, Бирс прислушался к себе и понял, что ему ни с кем не было так хорошо, как с этой рыжеволосой смешливой американкой, которая в праздничном своём существовании знать не знала, не подозревала даже, что такое жизнь в России.

А теперь она прикатила за тридевять земель, и он даже по телефону угадывал её улыбку и ясный взгляд.

Бирс примчался к ней в гостиницу «Националь», она выслушала его и неожиданно решительно поднялась.

— Поехали! — объявила она железным голосом.

— Куда?! — опешил Бирс.

— К тебе!

— Но… я же тебе объяснил… Ко мне нельзя, у меня мама больна…

— Я буду ухаживать за твоей мамой, пока ты будешь занят.

— Джуди… — он хотел объяснить ей, что это невозможно, но она отказалась слушать и заставила отвезти её с вещами домой.

По дороге они заехали в валютный магазин, где Джуди накупила продуктов, а дома принялась тут же хлопотать по хозяйству, и он не мог поверить глазам: она была настоящая хозяйка, откуда что взялось.

Стоя на пороге, Бирс смотрел, как по-русски, по-бабьи, подоткнув подол и расставив длинные ноги, эта беззаботная богатая американка ловко моет пол на кухне. Можно было подумать, что она всю жизнь только этим и занималась; видно, сказывалось плавание, теннис и роликовые коньки.

— Джуди… — позвал он тихо.

Она разогнулась, дунула на себя, выдвинув нижнюю губу, взбила дуновением чёлку, вытерла локтем раскрасневшееся лицо.

— Джуди… — повторил он медленно. — Скажи… Зачем тебе это нужно?

Она улыбнулась бесхитростно.

— Я очень хочу стать твоей женой, — ответила она без всякого притворства, и это было настолько естественно и просто, что он обескураженно молчал, не в силах ничего сказать — да и что тут скажешь?

…было непривычно видеть напарника не в комбинезоне с автоматом в руках, а в нарядном пиджаке с галстуком, Ключников видел Бирса таким только по телевизору. В гостях Бирс появился с рыжей веснушчатой американкой, которая доброжелательно всем улыбалась и непринуждённо болтала с гостями.

Ключников сразу понял, что Бирс здесь свой. Внизу, под землёй они были ровней, и когда они бок о бок прочёсывали тоннель, когда друг за другом лезли по отвесной лестнице шахтного ствола или в кромешной темноте вели бой, Ключников забывал, что Бирс известный журналист и доверял ему, как себе. Кроме того, под землёй все равны, опасность подстерегает каждого — что одного, что другого. Здесь, наверху, Бирс был знаменитостью, с которой всяк норовил потолковать или перекинуться хотя бы словом.

Антон познакомил Ключникова с Джуди и сказал, что они вскоре женятся.

— А жить где будете? — поинтересовался Ключников. — Здесь или там?

— В дороге, — засмеялся Бирс, перевёл сказанное Джуди, она тоже засмеялась и сказала, что в этом у них большой опыт.

Ключников с завистью подумал, как им весело и хорошо вдвоём и как они подходят друг другу. Аня удивилась, что он знаком с Бирсом, они посудачили о Бирсе, о его американке, даже издали было заметно, как те радуются друг другу.

— Представляешь, какие у них будут дети? — заметила Аня.

— Какие?

— Красивые.

— Почему?

— В любви зачатые.

— А у нас? — спросил он неосторожно из чистого любопытства. Он не знал, что для женщины это больная тема, не терпящая слова всуе.

Аня не ответила, глянула внимательно и как бы оценила про себя: в шутку сказано или всерьёз?

— Ты ещё сам малыш, — улыбнулась она с каким-то тайным сожалением, погладила его по щеке, как маленького, и отошла.

Прислушиваясь к разговорам, Ключников бродил по квартире. Он размышлял, как эта жизнь отличается от той, какую он знал. Все, кого он встречал до сих пор, изо дня в день думали о куске хлеба, добывали в поте лица пропитание, заботы их состояли в том, как прожить, как вырастить детей и как удержаться на плаву. Ни о чём ином они не помышляли. Но оказалось, это не все, чем жив человек, как много ему требуется — конца края нет: чем дальше идёшь, тем больше нужно.

На кухне был накрыт стол, вокруг которого стоя ели гости. Ключников налил себе чай и взял бутерброд с ветчиной. Он ел, когда рядом появилась Аня.

— Ты знаешь, какой сегодня день? — спросила она.

— Какой?

— Медовый Спас. Пост, а ты скоромное ешь.

— Я не соблюдаю, — признался он.

— А ещё православный, — упрекнула его Аня.

Это был справедливый упрёк.

Как почти всякий человек в этой стране, он был насильно изъят из природной жизни народа. Впрочем, весь народ был отторгнут от себя и, задавленный, измордованный политическим режимом, долгое время, похоже, отсутствовал, не принадлежа себе и естественному ходу истории. Иногда мнилось, что это и не народ вовсе, а муравьиное скопище людей в пространстве; избавясь и очистившись от режима, покаявшись, им ещё предстояло снова стать народом.

Ключников с рождения жил неосознанно — как придётся. Какая пуповина связывала его с народом? Что общего, неизменного во времени было у него с человеком, жившим на этой земле задолго до него? Какие свойства, присущие народу, соединяли их сквозь века? Он не знал ответа и не домогался — тяжкий труд, никчёмная затея…

Джуди, Бирс и Аня оживлённо болтали по-английски, Ключников почувствовал себя лишним: им и в голову не пришло, что он не понимает ни слова. Впрочем, знай он язык, что с того? Как ни ряди, он был здесь не ко двору — чужак! — стать своим ему было не суждено.

Что отличало его от них? Откуда в них эта непринуждённость, отчего с такой лёгкостью они судят о том, в чём он ни бельмеса не смыслит? Да и вздумай он высказать суждение, как не попасть впросак, не стать посмешищем?

Похоже, он и впрямь был здесь лишним: Ключников незаметно открыл дверь и ушёл, не прощаясь.

Он одиноко брёл по безлюдному, охваченному страхом городу. Из проезжающих иногда машин на него с удивлением поглядывали ездоки: с наступлением темноты пешеходы спешили убраться с улиц, гулять было опасно, а тем более в одиночку.

Москва выглядела фронтовым городом в осаде. Никто не объявлял комендантский час, но было безлюдно, страх действовал лучше всякой комендатуры.

На бульварном кольце было пусто, горели редкие фонари. Ключников медленно шёл по бульвару, всю дорогу его донимали горькие мысли.

С Аней он узнал многое, чего не знал раньше. В сравнении с его жизнью, это была как бы другая земля. В ней хватало никчёмных пустых людей — где их нет? — но существование здесь было исполнено смысла, который был чужим для него, он просто его не понимал.

Конечно, он не прочь был стать своим, надо было набраться ума и знаний, но этого было мало, следовало неуемно, с долгим тщанием заниматься напряжённой мыслительной работой; некоторые это свойство приобретали по наследству — из семьи, из прошлых поколений, а иные сами, как написано на роду.

Было темно, свет фар проносившихся мимо автомобилей быстро скользил вдоль бульвара, отражаясь в тёмных окнах домов. Ключников пришёл в отряд, когда все уже надели комбинезоны и натягивали бронежилеты.

— Куда ты пропал? — спросил его Бирс. — Я мог тебя подвезти.

— Ничего, я прошёлся, — Ключников стал торопливо переодеваться.

Ночь отряд провёл в поисках под Ивановской горкой. Из подземных галерей древнего соляного двора один ход шёл на Лубянку, другой в Ивановский монастырь. В тридцатые годы в монастыре располагался лагерь для заключённых, в подвалах соляного двора расстреливали людей.

Галереи имели три уровня, но лишь в верхний можно было попасть свободно, в нижние доступа не было, все люки и спуски оказались забитыми землёй и камнями.

Галереи соляных погребов сообщались с подвалами домов, образующих в соседнем переулке замкнутый двор, где на месте нынешней юридической школы находилась когда-то школа разведки для иностранных коммунистов.