Преисподняя - Гоник Владимир - Страница 15

И если повезло, доберёшься без приключений и ждёшь, ждёшь, весь внимание, нервы напряжены, днём нет спасения от жары, солнце припекает, мозги плавятся, ночью замерзаешь — горы, мороз, но ждёшь, потому что другого не дано.

В такие минуты он вспоминал Звенигород, знакомые с детства места, и тугая смертельная тоска неизлечимо саднила в груди, будто сунули туда штык и забыли.

На перехвате каравана в горах пленных, как правило, не брали, если на то не было особого приказа. Ударяли разом по каравану из всех стволов и били без остановки, пока не замирало все, и даже малого движения было не заметить.

И как же гнусно, как отвратно было на душе потом: все эти люди, лежащие в разных позах, там, где их настигла смерть, могли жить, как жили прежде, если бы он сюда не пришёл.

…Галя встречала его на станции. Он позвонил домой из Термеза и добирался на перекладных. Она не знала, какой электричкой он приедет, и поджидала его с утра.

Когда Ключников увидел её, он не поверил глазам: не могло быть, чтобы после двух лет отсутствия встретить на дороге ту, по которой иссохся весь. Он решил, что она по своей надобности едет в Москву и ждёт электричку. Но она ждала его, забежала накануне к родителям и день провела на станции, встречая подряд все электрички из Москвы.

Они не виделись два года и без раздумий отправились в санаторий, где Галя работала медсестрой, сменщица пустила их в пустующую палату.

Дома за накрытым столом томились гости, исходили слюной, курцы толклись на крыльце, поглядывали на улицу и на своё отражение в бочке с дождевой водой.

Сергей и Галя пришли вместе, когда гости заждались и уже не надеялись: началось позднее застолье, Галя сидела рядом за столом как законная жена — мать изревновалась.

Они сошлись ещё в школе, в десятом классе, Галя жила по соседству в таком же старом срубе под железной крашенной крышей. Они легли в Новый год, уснули вместе под утро, а когда проснулись, все уже знали, вся родня, Звенигород — город маленький.

Сойдясь, они уже не смотрели по сторонам, — ни он, ни она. Их повсюду видели вместе и даже на тренировках по борьбе в местном «Спартаке», куда он ходил по вечерам три раза в неделю, она ожидала его — летом на улице, зимой в холле у входа в раздевалку.

Сергей успел сдать экзамены в институт и проучился немного, потом его призвали в армию — тогда студентов брали — и послали в десантные войска.

Как она его ждала! С его отъездом, точно штору задёрнули в светлой комнате, день превратился в сумерки. Галя даже на танцы перестала ходить, подруги решили, что она заболела. С её внешностью странно было хранить такую верность: стройная блондинка на хороших ногах, чистая гладкая кожа, которая, казалось, светится в темноте, и Сергей изнывал два года, вспоминая подробности свиданий.

Он вспоминал её тело, минуты страсти, вожделение изнуряло его, хотя с чего, казалось бы: их часть, как всю сороковую армию в Афганистане, держали впроголодь.

«Зачем я здесь?» — думал он, озирая иссушенную солнцем землю, каменистое нагорье, за которым поднимались горы. И почти неизбежно вспоминался Звенигород, сочная зелень окрестных лесов, церкви на холмах, их яркая белизна на солнце среди деревьев.

Для встреч они облюбовали сенной сарай на задворках дома, в котором жила Галя. Сена в нём давно не держали, но старое дерево помнило его запах

— впитало когда-то и теперь источало помалу: тонкий сенной запах смешивался с запахом сухого дерева.

Они устраивались на полатях, в сарае был помост, куда забираться надо было по приставной лестнице.

Под скошенной кровлей висели пучки целебных трав и связки кореньев, которые собирала бабушка Гали. Тесное сумрачное пространство было пропитано запахами. Пахло смолистым бальзамом берёзовых почек, чередой, хмелем, полевым хвощем, горицветом, пижмой, дягилем, чемерицей, кипреем, но сильнее всего и приятнее пах узколистный с маленькими красно-синими цветочками чабрец; когда крыша накалялась на солнце, воздух в сарае густел, настоянный на травах, и становился вязким, как сироп.

От запахов кружилась голова, и казалось, сарай, наполненный травяным духом, как горячим воздухом воздушный шар, тихо отрывается от земли и, покачиваясь, бесшумно плывёт над оврагами, ручьями, покатыми косогорами, над вершинами холмов и церковными куполами.

В сумрачной, пропахшей травами укромной тесноте было уютно, и какое-то время они молчали и не двигались, как бы не веря, что уединились наконец. Потом они обменивались поцелуями и долго, медленно раздевались, чтобы растянуть ожидание, разглядывали друг друга, прежде чем прикоснуться.

Без одежды Галя выглядела почти невесомой. Кожа её светилась в полумраке, и могло сдаться, впрямь излучает свет. Иногда ему мнилось, Гали нет рядом, это память его кажет её, как случалось с ним на войне, но прикосновение возвращало её: она была здесь, с ним, ждала его и звала.

Из армии Ключников вернулся весной, с осени снова пошёл в институт. Пока он служил, Галя закончила медицинское училище и теперь работала медсестрой. Чтобы не мотаться каждый день по электричкам, Сергей поселился в общежитии, выходные проводил дома. В субботу собиралась вся семья: мать

— бухгалтер в соседнем финансовом техникуме, отец — мастер на фабрике игрушек и трое детей; младшие брат и сестра учились в школе. Мать всегда имела озабоченный вид, её одолевали мысли, как прокормить семью; если б не огород, ни за что не прожить бы.

Галя удивляла всех своим здравомыслием. Она была тихая, домашняя, рассудительная, с ней было спокойно и надёжно, как с преданной женой.

Они никогда не говорили о женитьбе, но само собой разумелось, без слов. Все, кто знал их, полагали, что это уже решено, о лучшей жене и мечтать нельзя было, понятно было, что кроме него ей никто не нужен. С ней он испытывал покой — никаких неожиданностей, все прочно, устойчиво, надёжно, как в мирном устроенном доме; ощущение благоразумия и рассудительности исходило от неё неизменно.

Сколько Ключников помнил себя, семья жила скудно. Особенно это стало заметно с тех пор, как он пошёл в институт. Иные студенты не задумываясь тратили суммы, превышающие бюджет его семьи, некоторые ездили на своих машинах и одевались, как кому вздумается, во всяком случае, мало кто так трясся над каждой копейкой.

Нет, он не завидовал, но поневоле заскучаешь, если не снимая таскаешь одни и те же джинсы и один свитер, а единственная твоя куртка подбита рыбьим мехом. И жмёшься, жмёшься в столовой, в магазине, кроишь-выкраиваешь и даже мечтать не можешь о сносной еде или одежде. Как говорится, со свиным рылом да в калачный ряд.

…было тихо. Отряд не двигался, все смотрели в просвет тоннеля, с пристрастием ощупывали взглядами каждый предмет.

Разумеется, отключиться сама по себе вентиляция не могла. Вентиляторы включались как в самой шахте, на месте, так и с пульта в центральной диспетчерской. И одно из двух: либо вентиляцию отключил диспетчер, либо… Сам собой напрашивался вывод: в шахте кто-то есть.

Все напряжённо вслушивались в окружающее пространство, было похоже, они с головой окунулись в тишину, как в тяжёлую жидкость, заполнившую тоннель. Непроницаемое беззвучие царило здесь, и пока они прислушивались, ни звука не было вокруг — рядом и вдали. Если и был здесь кто-то, то замер, затаился и ни звуком, ни шевелением не выдал своего присутствия. Могло сдаться, на земле вообще исчезли звуки, и теперь все обречены на беззвучие — отныне и впредь.

Першин отдал приказ, разведка тронулась с места. Теперь они двигались иначе, чем раньше: пятёрки попеременно выдвигались вперёд, пока одна группа находилась в движении, другая прикрывала её, держа тоннель под прицелом.

…после выписки Лиза встретила его на чёрной машине, за рулём сидел солдат.

— Куда мы едем? — поинтересовался Першин, но Лиза не ответила, и он охотно умолк, положившись на неё. Славно, когда о тебе пекутся: куда надо — доставят, когда надо — накормят, что надо — дадут. Просто, как в армии — радуйся, повезло!