Княжич - Гончаров Олег - Страница 71

— Здраве буде, Ольга, дочь Асмуда, — сказал я. — Я, Добрын Малович, сын своего отца, князя Древлянского, с дарами и разговором к тебе. Дозволь, мы гостями войдем в город твой, отдавая честь и славу земле твоей и богам твоим. — Всю дорогу от Коростеня до Киева мы с Гостомыслом разучивали эти слова.

Я услышал, как ведун на ладье тихонько кашлянул, значит, я сказал все правильно.

— Проходите, гости дорогие, — ответила Ольга. — Каган Святослав Игоревич вас в терем свой приглашает.

Я обернулся. Махнул рукой своим. Они спустились на землю. Гостомысл, Побор, Путята и еще два десятка дружинников малой дружины. Ярун и Смирной были среди них. Куда Путята, туда и они…

Дружинники за собой три больших сундука с ладьи сняли. В тех сундуках дары от отца лежали. Серебро и золото. Куний мех сороками[195]. Для Святослава кольчуга маленькая, на его рост…

Подошли. За спиной моей стали. Поклонились Ольге.

Она им в ответ поклон отвесила.

— Плоходите, гости дологие, — очень серьезно сказал Святослав.

Ольга развернула коня и пошла в город. Мы пошли за ней. Я оглянулся на затаившуюся толпу. Увидел довольные лица киевлян. И вошел в ворота.

— Как бы ладью нашу не растащили, — вздохнул Гостомысл.

— Не волнуйся, — сказал Побор. — Я с грузалями договорился. Они ее обратно к пристани спустят…

Баня, в которую нас отвели попариться с дороги, была, по коростеньским меркам, огромной. Мы все за один раз в нее поместились.

Четыре печи жарко горели по углам парной. Десяток банщиков и пять холопов поддавали пару.

— Это для дружинников баня, — пояснил ключник. — Каган с домочадцами в своей моются. Она прямо в тереме приспособлена.

— Вот сейчас подопрут дверку да огнем подпалят, — сказал Ярун, пользуя меня дубовым веником.

— Не подопрут, — ответил я. — Асмуд знает, что я здесь. Он скорее костьми ляжет, чем позволит над нами дурное сделать.

— Это почему? — удивился Ярун.

— Долг у него передо мной, — сказал я. — Ложись, я тебя похлещу…

— И потом, — добавил Смирной, — если они баню подпалят, так весь Киев выгорит. Путята, — крикнул он болярину, —спину мне потри!..

Попарились мы на славу. В чистое переоделись. На белый свет вышли. Хорошо. А нас уже ключник ждет.

— Госпожа велела вам в терем идти. Она в горнице вас ждет. Там уж и столы накрыты.

Мы в горницу вошли. Красота вокруг. У нас-то дома деревянные. Из дуба срублены. И детинец, и подворья, и град Коростень. А здесь терем каменный. Беленый. Разрисован красками яркими. И Перун Громовержец, и Белее Учитель, и сам Сварог с Ладой своей словно живые на стенах предстают. И Ирий Пресветлый, и Пекло страшное. Смотреть можно на чудо это и глаз не отводить.

Да только некогда нам. Не за красотой мы приехали. За невестой для отца, а мне за мачехой.

Вот и она. И вправду пригожая. Под стать терему разукрашенному. И лицом хороша, и станом. Не такая красивая, как Любава, конечно. Ну, так краше моей любимой во всем свете не сыскать.

— С легким паром вас, гости дорогие, — сказала она.

— И тебе, госпожа, благодар от нас.

— Где же отец твой, Асмуд? — спросил Путята.

— Приболел он. Старый уже. Не к отцу вы приехали — к кагану Киевскому. Я мать его и в своем доме хозяйка. Так что со мной все разговоры ведите.

— Как скажешь, госпожа, — склонил голову Гостомысл. — Просто болярин хотел старого знакомца повидать.

— Еще повидаются. А пока садитесь за столы, гости дорогие. Поешьте снеди, для вас приготовленной, попейте медов пьяных да пива пенного…

— Отведаем и снеди, и хмельного, — сказал Гостомысл. — Только позволь нам вначале подарки от господина нашего, Мала Древлянского, тебе передать. Смирной, — позвал он, — несите, что привезли.

Взглянула Ольга на гривны серебряные, на кубки золотые, на меха куньи и отвернулась. Вздохнула тяжко. Платочек шелковый к глазам поднесла.

— Это вира[196] за Ингваря, — сказал Гостомысл. — Знаем мы, что малая это плата за содеянное. Только, видно, уж так угодно было богам. Муж твой, как волк, землю нашу расхищал и грабил. Села жег. Города палил. В Малине-граде всех подчистую вырезал. Старого с малым не пожалел. Повинен был в гибели княгини Древлянской. От его рук Беляна Вацлавна с Явью простилась. За то и смерть от нас принял. Честно принял. И вину перед Древлянской землей своей кровью смыл. Нет у нас боле обиды ни на него, ни на Киев.

— Мужа мне моего уже не вернуть, — сказала Ольга. — Виру вашу я принимаю. Зла на землю

Древлянскую больше не держу. Но докатилось до меня, что вы на Русь не только долги отдать, но и взять что-то пришли.

Гостомысл кивнул Побору. Болярин вышел вперед и притопнул ногой.

— Мы охотники заезжие, — скороговоркой заговорил он, — за зайцем серым гнались, в ваш удел забежали. Быстрый заяц от нас улепетывал, через тын-частокол перепрыгивал, схоронился в дому твоем, девица, дозволь отыскать его, красавица…

— Погодите. — Ольга взмахнула платочком. — Я не красна девица, я вдова безутешная. Не нужны мне зазывы и уговоры. Вы, значит, сватами ко мне приехали?

— Да, госпожа. — Побор был немного разочарован. — Князь Древлянский тебя в жены просит.

— Что ж… за столы ласки прошу… тут и поговорим…

Еда и питье были отменными. Отроки яства быстро меняли, подливать мед пьяный не забывали. Да и разговор клеился.

— Пойми, госпожа, — говорил Гостомысл, — трудно тебе без опоры мужской.

— Так-то оно так, — отвечала Ольга, — да боюсь, меня киевляне в Коростень не отпустят.

— Не гневи богов, госпожа. Киевляне тебя за ворота не выпускают. Печенеги земли полуденные рвут. Кривичи снова голову поднимают. Еще немного, и развалится Русь. Враги только того и ждут. Коршунами в грады и веси бесприглядные вцепятся. Мал Нискинич дельное предлагает. Замирим Перуна с Даждьбогом на веки вечные.

— Да, — согласилась Ольга, — трудно одной. Только Мала Нискинича я не знаю совсем. Как же я могу ему женой стать, если не люб он мне?

— Не о любви речь ведем, но о выгоде, — продолжал ведун наседать. — Ты же сама говоришь, что уже не девка красная. Да и он уже не вьюнош. Смотри, какой сын у него, — кивнул он на меня. — Дочка есть, Святославу погодка…

— Отец Святослава как родного примет, — вставил и я словечко. — Малуша ему сестрой будет названой. Я братом старшим…

Ольга внимательно посмотрела на меня. О чем-то своем подумала…

— Ты не сомневайся, госпожа. — Гостомысл к ней ближе придвинулся. — Никто ни тебя, ни сына твоего обижать не собирается. Как была хозяйкой Киева, так и останешься, а Русью вам вдвоем с князем сподручнее будет править. Мал Нискинич рода древнего. Его и восход и закат уважают. Непросто будет врагам против него выступить. И ты за ним, как за стеною, будешь…

— Разумны слова твои, человек Божий, — наконец сказала Ольга. — Только и вы меня поймите. Такие дела с наскоку не решаются. Обдумать все надо. С умными людьми посоветоваться…

— Никто не торопит тебя. — Гостомысл был доволен. — Мы не сразу ответ твой получить хотим. Ты подумай. Взвесь все внимательно. А потом и отклик свой дай. Стань нам госпожой законной. А Добрыну, — вновь он кивнул на меня, — матушкой.

Ольга вновь взглянула мне в глаза, а потом улыбнулась вдруг:

— На том и порешим, гости дорогие. Вам уже покои приготовлены. Вы же устали с дороги. Вот и отдохнете. А я как надумаю, так и знать вам дам…

4 мая 946 г.

Долгими показались нам те семь дней, что мы ответа от Ольги ждали. Она-то из Киева уехала. Святослава с собой забрала. Ключник сказал, что в деревеньке она своей, в Ольговичах, заперлась. Думу думает. Терем свой нам оставила. Холопы были услужливы. Девки сенные к дружинникам древлянским приветливы. Стража городская не злобная. Только в посады нас не выпускали. Сказали, что там опасно нам будет. Больно злы киевляне.