Душехранитель - Гомонов Сергей "Бродяга Нат" - Страница 81

Вспыхнула первая Радуга. Инпу остановился и, не оглядываясь, вопросил:

— Ты помнишь все? Ты готов произнести Исповедь Отрицания, смертный?

— О, да! Я помню все, Инпу! Я готов произнести Исповедь Отрицания, Инпу! — слабым эхом откликнулся тот.

— Приносил ты зло другим людям?

— Я не чинил зла другим людям…

Лязгнули клыки. Что-то навсегда вырвалось из единой сущности вновьприбывшего и растворилось в потоках света. Не замутился свет.

Инпу заскользил дальше, а новичка неудержимо повлекло за ним.

Вторая Радуга. Третья… Четвертая… Клочки сущности таяли в сияющем пространстве, и не отторгал свет данного ему.

— Я не поднимал руку на слабого…

— Я не делал мерзкого пред богами…

— Я не был причиною недуга…

— Я не был причиною слёз…

— Я не убивал…

— Я не приказывал убивать…

— Я никому не причинял страданий…

И лишь тень, слабая тень ступила в чертоги Зала Истины. Робкая тень скользила вслед за Инпу, разорвавшим ее сущность. Инпу вел новичка к чашам весов.

Небо алело, исходило потоками света на горизонте. Бурые тучи уносило вихрем, создавшимся из громоподобного рычания Зверя Дуата. Зверь был всюду, он бесновался и ждал…

Тень вновьприбывшего не помнила уже почти ничего.

— Говори! — сурово приказал Инпу, останавливаясь под золотыми весами Маат.

— Я чист, я чист, я чист, я чист! — заговорила тень, и вопль Зверя разорвал небеса. — Я зрел полноту Ока Хора в Гелиополе, Хора, сотворившего то, что не могут сотворить иные боги, Хор-са-Исет[41], Хора на Стенах Дома, тайного именем! Не случится со мной ничего дурного в этой стране, в Великом Чертоге Двух Истин, ибо я знаю имена сорока двух богов, пребывающих в нём, спутников великого бога Усира!

— Да будет так! — молвили голоса множества невидимых наблюдателей.

Но Инпу воздел вверх руку с тонкими сильными пальцами, и явили себя острые, загнутые, как у коварной Баст, когти. Зрачки желтых глаз бога стали огромны, подобно зрачкам разъяренного льва. Черны стали глаза Инпу. Не было зрелища страшнее оскала Инпу.

И вонзились когти в сердце, и не стало более тени смертного.

Только живое, страдающее, любящее, ненавидящее сердце, пульсируя, исходя кровью, упало на чашу весов. А на другую чашу, легкое, невесомое, струящееся в потоках воздуха, пало перышко, белоснежное перышко Птицы Богов.

Исчезли все звуки в мире.

Скользнул из разверстых небес луч Ра. Весы Маат вспыхнули золотом. Чаши качнулись.

Инпу молча ждал. Ждали и те, кто был в зале, невидимы оком.

Медленно, словно неохотно, стала опускаться переполненная кровью чаша с сердцем.

И торжествующий, голодный рев Зверя Дуата огласил Зал Истины, потряс преисподнюю.

— Лишь сердце не лжет! — прозвучал приговор Инпу. — Да вернешься ты вновь страдать и очищать себя на землю! Вернешься ничтожеством, пробыв заточенным в забвении девятьсот девяносто девять разливов Хапи! Да утратится часть памяти твоего Ка и Ба, пройдя через пасть Ам-Амат, за то, что не исполнил ты в срок этой жизни предназначенного тебе, а думал только о презренной плоти своей! Да будет так!

— Да будет так! — откликнулись голоса.

Человеческой, лишенной когтей, рукою выхватил Инпу сердце грешника из чаши и швырнул его в крокодилью пасть Ам-Амат, Зверя Дуата.

НАЧАЛО МАЯ...

— Можно?

Марго подняла голову, и тут же расцвела улыбкой. Влад заглянул — уж давно она с ним не виделась. По делам, конечно. Просто так он сюда не заходит.

— Привет! Сколько лет, сколько зим! Кофе хочешь?

А выглядит он плоховато. Может быть, что-то случилось? Женщина заколебалась: в деловой среде о таких вещах спрашивать не принято. Но с Владом они все-таки почти друзья.

— Что-то ты осунулся… — между делом, пока наполняла чашки, заметила Маргарита.

Ромальцев не отреагировал, резкими движениями вынимая из кейса прозрачные папочки и вытряхивая из них документы.

Хозяйка офиса решила не настаивать. Не хочет общаться — дело его. Она уселась за стол сверить бумаги.

— Угу. Можно выписывать счет-фактуры. Зайди в кабинет, отсюда — вторая дверь направо, тебе там наберут и распечатают…

Влад поднялся и вышел…

…Набором документов Маргарита еще два месяца назад посадила заниматься свалившуюся ей как снег на голову Сокольникову. Нет, Марго была рада увидеть подругу детства живой, относительно здоровой, с мужем и даже ожидаемым вскоре прибавлением. Но что-то во всем этом ее настораживало. Временно Николай и Рената жили у нее: Рита с сыном Левой — в одной комнате, эта парочка — в другой. В тесноте да не в обиде. Марго шутила, что Гроссман может гордиться, живя в квартире сразу с двумя женщинами. Да еще и какими женщинами! Она очень устала от одиночества, и эти двое хоть как-то развлекли ее постылую жизнь, смысл которой сводился к скучной формуле: «работа — сын — работа».

Беспокоило другое. За день до их приезда в кабинете Маргариты раздался телефонный звонок. Мужчина. Голос приятный, баритон, с сексуальной такой хрипотцой (Рита была сильно озабочена проблемами интимного характера, и потому всех представителей противоположного пола рассматривала и выслушивала прежде всего через призму «привлекателен или нет»). Собеседник представиться не соизволил.

— Я говорю с Маргаритой Валерьевной Голубевой? — спросил он таким тоном, что Марго поняла: этот господин привык отдавать распоряжения; догадалась и о том, что он имеет непосредственное отношение к «крыше», прикрывающей ее небольшое предприятие (пришлось однажды сдаться), но стоит настолько выше по иерархической лестнице относительно тех братков, которые имели дела с директрисой Голубевой, что ей даже и не снилось.

— Да.

Он помолчал, но у Маргариты не возникло и мысли нарушить это молчание первой. Она и так нервно подскочила, а теперь сидела на краю стола, в тревоге покачивая ногой.

— Маргарита Валерьевна, у меня к вам небольшая просьба по поводу ваших старых знакомых. Которые вскоре появятся у вас…

Маргарита выслушала его, а потом еще долго в глубокой растерянности смотрела на динамик своего телефона, издающего короткие однообразные гудки.

Она была женщиной умной. Сильные мира сего за ослушание наказывают строго, но зато и за верную службу награждают щедро. Марго никогда и ни к кому не шла с протянутой рукой, но если уж так обернулось, что один из таких «князей-ферзей» сам попросил у нее помощи…

И в то же время Рита как мать, которая охраняет свою неполную и зиждившуюся лишь на ней семью, почуяла опасность. «Время покажет», — мудро порешила она, и время показало. Оно показало Николая, каким никогда не видела его Маргарита: в густых смоляных волосах — проблески седины, тени под большими, некогда прекрасными черными, как очи врубелевского Демона, глазами, резко очерченные скулы, порывистые и дерзкие, но в то же время нервные движения. Время показало и Ренату, повзрослевшую, немую, ни капли не похожую на ту новосибирскую школьницу-хохотушку или счастливую невесту, какой запомнила ее подруга. В глазах — что-то тяжелое, что уже не сотрешь, не изживешь, и в то же время ироничное. Марго поняла: Николай почти сломался, Ренка — нет. Гроссман не стал объяснять подробности, да Голубева и не просила. Рассказал о том, что произошло, в общих чертах. Рита пыталась сопоставить, кем же доводится им позвонивший человек, но не могла. И сказать об этом Николаю тоже не имела права. Теперь она чувствовала себя обязанной тому неизвестному. Хуже: вынужденной плясать под чужую дудку.

Она помнила момент, как Николай и Рена вздрогнули и чуть было не шарахнулись в сторону от паркующегося у бордюра черного «Ландкрузера», из которого затем выпорхнула белокурая дамочка в норковой горжетке и направилась в банк.

— Я теперь видеть не могу этого скорпиона, — признался Коля, указав на никелированный логотип «Тойоты», стилизованную «Т».

И впервые в жизни Марго обратила внимание, что это начертание и в самом деле напоминает схематичного скорпиона: овальное тело, перехлестнутое дугой, концы которой с полным успехом могли бы венчать две клешни.