Душехранитель - Гомонов Сергей "Бродяга Нат" - Страница 76

Тетка-украинка, которая, по ее словам, прежде жила в Черноречье — предместье Грозного — учуяв что-то тяжелое, повисшее над этой землей, немного присмирела и почти перестала донимать спутников рассказами обо всяких ужасах, творившихся в столице Ичкерии последние лет шесть. Но тишина продержалась недолго: людям было не по себе, и они ощущали потребность говорить, говорить, говорить, чтобы заглушить мрачную, тупую тревогу.

Первым нарушил молчание ученого вида щуплый плешивый мужичок в больших очках:

— Год там не был. В центре жил, над «Детским миром»… А весь центр теперь раскурочили. Помню, случай был, когда все начиналось. Там ведь от нас, неподалеку, сквер Чехова — ну, вокруг библиотеки[31]… И между елок на аллее стоял чеховский бюст — ну, Антон Палыч, знамо дело, в пенсне своем, с бородкой… Помните, да? — он взглянул на украинку, и та кивнула; тогда повествователь снова обратился к четвертому обитателю купе, вернее, обитательнице, которая, судя по всему, раньше в Грозном не бывала, а потому теперь не так уж сильно боялась. — Вот. К тому моменту памятник Ленину с площади уже сдернули и в Сунже[32] утопили. Сразу после путча в 91-м то было… Угу… Мы и так-то каждое 23 февраля[33] ждали, что русских резать начнут, а тут как-то иду на работу — глядь: а у Чехова голову отломали… Ну всё, думаю, вот оно и поехало. И в отделе у нас все, кто видел, о том же шушукались. А что? Идешь по городу — навстречу тебе тип в гражданском, ничего себе так, представительный. А через плечо — автомат. Как так и надо… Всё, всё могло быть. Но тогда забавнее все оказалось, ни в жизнь не догадаетесь. Джигиты-то наши, дюже просвещенные, на тот момент еще только с коммунизмом боролись. Ну и перепутали Чехова со Свердловым. Ну как же: тоже бородка козлиная, тоже пенсне. Как тут не перепутать? Неважно, что бюст прямо на аллее против Чеховки стоял… Совершили, мягко говоря — грубо выражаясь, «акт вандализма»… Так-то вот… А в Черноречье вашем до последнего тишь да гладь была, что вы мне ни говорите… — мужичок махнул сухонькой ручкой, хотел снова нырнуть в газету, однако с зашоренным окном в купе было слишком темно для чтения, а свет не включали.

Ту-тук — та-так… Туки-туки — таки-таки… Ту-тук — та-так… Поезд шел неторопливо, сбивчиво, будто спотыкался.

— Доча, а шо ты одна-одинешенька едешь? Не страшно тебе? — осмелилась поинтересоваться тетка-украинка: общая тревожность сблизила путешественников.

Четвертая пассажирка купе — женщина довольно молодая и прилично одетая — пожала плечами:

— Страшновато, конечно. Да не одна я. В соседнем вагоне друзья мои едут. Работа такая…

Что у нее за работа, женщина объяснить не успела. Состав дернулся, противно заскрежетал колесами и встал. Вагоны, ударяясь друг о друга, пропустили звуковую «волну» в самый хвост поезда. И упала тишина.

Попутчики переглянулись.

— Приехали? — свешиваясь с верхней полки, хрипловато спросил Роман и, вытащив из-под подушки часы, попытался разглядеть, сколько времени.

— Та нет ще… — отозвалась украинка.

— Да, рано… — согласился мужичок и, аккуратно отогнув дерматиновую шору, посмотрел в окно. — Не видно никого.

— Пийду, побачу до других.

Тетка поднялась и, покряхтывая, вынесла свое грузное тело в коридор.

Комаров зевнул:

— Так а что стоим тогда?

— Кто знает… — мужичок сел на место и принялся нервно протирать стекла очков, в полутьме — совершенно бесполезных.

Женщина, четвертая пассажирка, молчала, зябко натягивая на плечи белоснежную шаль, которая в глубоком сумраке купе выделялась смутно-белым пятном.

— Взрывов, вроде, не слыхали… — продолжал утешать сам себя очкастый. — Знать бы еще, где мы сейчас…

— И что тогда? — тихо спросила пассажирка.

— Да ничего. Мож, спокойней бы было…

Роман отбросил одеяло, содрогнулся от холода нетопленного вагона и торопливо нырнул в свитер.

Ручка двери повернулась, дверь с шумом и лязгом отъехала, пропуская вернувшуюся женщину из Черноречья:

— Тихо все. Стоим, — сообщила она.

— Да понятно, что стоим… — согласился дядька. — Хоть бы свет дали, совсем уж ни в какие ворота…

Комаров взял со столика термос, налил еще довольно горячего чая и уселся с чашкой возле мужичка. Роману все казалось, что сейчас к ним в купе сунутся цыганки в грязных лохматых кофтах и многослойных юбках и затянут что-то вроде: «Сами мы не местные, отстали от нашего поезда. Позолоти ручку, молодой-красивый, всю правду скажу!» А привязанные к их груди младенцы будут дико вопить, заставляя пассажиров откупиться от несносно шумной оравы.

В коридоре послышались голоса. Молодой человек узнал чеченскую речь. Неприятные ассоциации, тем более, что говорят громко, по-хозяйски, и в этом чувствуется какая-то угроза. Горская речь гортанна, в ней много «придыхательных», «каркающих» и, наоборот, глухих звуков. Когда все это сочетается, создается эффект ругани. Возможно, русскоязычным жителям Чечни неприязнь к вайнахскому наречию вошла в подсознание, тем более, сейчас, во время затянутой гражданской войны.

— Глянуть бы, что там… — пробормотал мужичок, но сам не сделал и движения к двери, лишь с надеждой слегка покосился на молодого спутника.

Комаров пропустил его слова мимо ушей: лично ему это было не нужно. Да и что увидишь в темноте?

Дверь с грохотом отъехала и клацнула. В проходе возник мужской силуэт, затем вспыхнул фонарик, и люди невольно прищурились от внезапно яркого света. Роман успел заметить на вошедшем камуфляжную форму. Холодный блик скользнул по строгому черному боку автомата, висевшего на груди незнакомца.

— Документ давайте! — с сильным акцентом приказал человек.

В коридоре крикнули по-чеченски. Мужчина в камуфляже слегка отклонился назад и ответил:

— Мича[34]?

Невидимый собеседник повторил фразу. Чеченец издал отрицающий звук и добавил:

— Со в’ух-веара цигара. И д’авахийтина юха веара. Хьо пхойалг’а вагончу хьажа[35] А?.. Йокх! — а затем, вновь шагнув в купе, обратился к пассажирам: — Документ доставай!

Роман и его спутники зашевелились. Луч фонарика метнулся по вещам. Чеченец беглым взглядом окинул купе, полностью проигнорировал подобострастный и никчемный вопрос тетки-хохлушки: «А шо шукаете, хлопци?», взял протянутый паспорт очкастого мужичка.

— Зачем едешь?

Мужичок долго и путано объяснял что-то о работе. Парень слегка поморщился, отдал ему документы и отодвинул с дороги. Тот явно перевел дух и, плюхнувшись на полку, постарался сделаться совсем невидимым.

— Ты! — светя в лицо Комарову, сказал чеченец.

Роман отдал ему паспорт. Военный замешкался, переводя взгляд с фотографии на молодого человека, прикрывающегося рукой от направленного прямо в глаза луча. Пролистал, посмотрел прописку:

— Бахчисарай давно уехал?

— Лет двенадцать назад.

— Зачем теперь едешь Грозный?

— Я в Гудермес. За матерью и сестрой…

— Вещи бери, колидор выйди, — парень положил паспорт Романа в нагрудный карман и небрежно указал за спину большим пальцем.

— Что-то не так? — переспросил Комаров и краем уха услышал шепот спутницы-украинки: «Чи приняли за кого-то?»

— Вещи бери, колидор выходи! — повторил чеченец и потребовал документы у женщин.

Роман сдернул с самой верхней, багажной, полки свою сумку и, с трудом разминувшись с чеченцем, вышел в коридор.

— Муслим! — крикнул тот, выглядывая вслед за Комаровым. — Цу’нан машиначхьа дига[36]!

По коридору заметался лучик еще одного фонарика. Тяжелые шаги приближающегося человека — и перед Комаровым возник высокий грузный бородач.

— Му’лха[37]?