Голгофа - Гомин Лесь - Страница 40

Десятник пожал плечами и начал работу. К полудню он наметил площадку под колодец на самом высоком месте двора — там, где и хотел Герасим.

— А все же, хозяин, здесь до воды не близко. Большие расходы придется вам нести.

— Хорошо, — тихо ответил Мардарь. — Делайте, как знаете: что нужно — говорите, мне недосуг.

— Так что же в первую очередь будем строить?

— Колодец, — тихо ответил Герасим. — Этим летом только колодец, а уж весной, бог даст, все остальное. За зиму свезу материалы, тогда уже попросим кончать.

Снова удивлялся десятник. Но удивление его перешло все границы, когда на утро по дороге к хате Герасима запылили телеги, груженные камнем, цементом, песком. А Герасим по-прежнему безучастно смотрел на все это, не интересуясь ни ценами, ни материалом, ни его количеством. Достал деньги, отсчитал поставщику и пошел прочь.

Михаил Васильевич переоделся и начал работу. Ему очень хотелось наплевать в похабную мужицкую морду этого богача, треснуть его хорошенько обеими руками по раздутым щекам, по этому высокому, суженному кверху лбу, в котором гнездился, очевидно, какой-то дикий, фантастический план, но он должен был отогнать все эти мысли и начать работу. Однако весь день он не мог избавиться от чувства какого-то оскорбления и даже обедать к Герасиму не пошел. Но вечером вынужден был обратиться к Мардарю по важному делу. Куда девать вырытую землю? Если ее оставить во дворе, то придется насыпать вокруг колодца высоченный курган.

— Куда будем ссыпать землю? — сосредоточенно переспросил Мардарь.

— Это действительно задача…

Подумав, Мардарь направился во двор, подошел к группе крестьян, отдыхавших после работы, отозвал в сторону одного из вчерашних помощников десятника и о чем-то долго с ним совещался. Потом они вместе вышли со двора, обогнули овраг, перерезавший поле как раз там, где кончалась усадьба Мардаря и начиналась земля Синики.

Михаил Васильевич обиженно ожидал решения. Чтобы убить время, сам вышел во двор. Расстегнул рубаху, потянулся и, закурив папиросу, двинулся прямо мимо риги в степь. За ним побежала собака. Десятник не спеша шагал по траве. Так он миновал ригу, еще какую-то ограду, вышел в степь у оврага и пошел над обрывом, поросшим терновником. Собака бежала рядом.

Вдруг собака остановилась. Потянула носом воздух и подалась вперед. Десятник тоже остановился. Холодок страха пробежал у него по спине. Он уже собрался было позвать собаку и вернуться назад, но вспомнил, что в кармане у него лежит его «Смит и Вессон», с которым он не разлучался, объезжая села Балтского и Тираспольского уездов. Он вынул его, присел и прислушался. Где-то вблизи скулила собака, словно узнав своего. Десятник снова прислушался, но, кроме воя собаки, ничего не услышал. Тогда он лег на землю и пополз. Полз осторожно, тихо. Зачем он это делал? Сейчас он не мог бы этого объяснить даже себе. Просто полз и все. Наконец остановился и прислушался. В нескольких шагах от него сидели двое и тихо о чем-то разговаривали. Он насторожился. Разговор велся шепотом. До него долетали только отдельные слова. Напряг слух.

— …Хорошо, так и скажу, — услышал он.

— Как пересыплем этот овраг, легко будет присоединить к твоей усадьбе и Синику. Он должен продать ее.

— Вряд ли… Я не знаю. Он любит свою землю.

Тот, что говорил вначале, тихо зашептал. А потом, видно, не соглашаясь, уже громче сказал:

— Клялся, так что делай, как говорю. Это от пэринцела Иннокентия, он так велел.

И снова зашептались. А затем опять тот, что упоминал Иннокентия, проговорил уже вслух:

— Ты ходишь такой надутый, что десятник уже заметил. Нужно быть веселее. Он, видно, уже думает, что бы это значило. Надо остерегаться.

— Не беспокойся, уберут, если потребуется.

Десятник невольно сжал оружие и еще плотнее прижался к земле. Но больше ничего не было слышно. Оба собеседника ушли. Напоследок услышал:

— Жаль овраг засыпать: пруд был бы.

Выждав некоторое время, Михаил Васильевич поднялся и пошел прямо в сад, чтобы не заметили. Из черной тишины ночи словно выглядывали чьи-то страшные рожи. Он никак не мог собраться с мыслями.

«Что за чертовщина? При чем здесь Иннокентий? Что это значит — „уберут“? Какие тайные планы могут быть у этого вахлака?»

Мороз снова пробежал по коже. Ускорил шаг и вновь очутился под развесистыми яблонями Герасимового сада. Прошел немного и внезапно остановился. Перед ним, прямо на земле, лежали двое и, кажется, спали. Он обошел их и направился к дому, оглядываясь назад. Ему показалось, что один из них поднялся и пошел за ним. Впрочем, он не мог этого утверждать наверняка и выругал себя за трусость.

«Эхе-е! Трусишка. Уже начинаются, видно, галлюцинации. Нужно взять себя в руки».

Откуда-то явилась решительность. Он ощутил желание приняться за более пристальную слежку, разоблачить это дело и узнать, какое отношение имеет к нему Иннокентий. Но, подумав, махнул рукой.

«На черта они мне?»

Когда пришел домой, Герасим уже ожидал его, ласковый, приветливый.

— Гуляли? Правда, хорошо у нас? Не то что в городе. Здесь тихо, как в лесу.

Михаил Васильевич посмотрел на него и решил: «Ну вас к чертовой матери. Делайте себе, что хотите, моя хата с краю».

И вдруг остановился.

«Постой, постой! Но какой-то частью этой тайны я уже владею? Нужно использовать. Попытаюсь». И, улыбнувшись, так же приветливо ответил:

— Да так, знаете, ходил осматривать двор, куда бы землю ссыпать, смотрел.

Герасим насторожился.

— Ну, и что же вы решили?

— Решил, что если у вас нет желания сооружать пруд, то землю можно было бы ссыпать в овраг. Вы б тогда засыпали этот яр и получили прямую дорогу в поле. Жаль только пруда. Впрочем, когда разбогатеете, купите у вашего соседа землю, тогда пруд ниже можно будет устроить.

Герасим кивнул головой.

— Я тоже так думал. Сыпьте землю в овраг, заровняете его от повети и до сада, а там, возможно, бог даст, это и пригодится.

Утром десятник проснулся, свободный от ночной тревоги, и бодро принялся за работу. Но ему хотелось поближе рассмотреть овраг. Подошел, осмотрел и поразился. Овраг перерезал два больших участка равнины, землю добрую и жирную. А на той стороне оврага, как и здесь, притаился такой же молчаливый, хмурый и суровый двор кулака.

И вдруг вспомнил ночной разговор.

Иннокентий. Гм-м, здесь и монастырь Балтский заинтересован. И он еще раз осмотрел раздольную степь, раскинувшуюся за оврагом. Степь, на которой буйно росли неизмеримые урожаи двух хозяев — Мардаря и Синики. Подсчитал, сколько здесь должно быть земли.

«Не меньше как десятин триста».

Вернулся к землекопам, отдал кое-какие распоряжения и пошел к цементникам, готовившимся цементировать яму. Осмотрев работы и дав указания, десятник нашел Мардаря и сухо сказал:

— Хозяин, давайте подводы — землю возить. И поставьте там человек пять утрамбовывать ее. Иначе первый же дождь унесет землю и попортит вам виноградник.

Герасим тотчас же направил какого-то долговязого деда в село за подводами. А десятника спросил:

— Когда будет готов?

Колодец? Месяца через два.

— Долго. Нужно через месяц… Вода нужна.

Михаил Васильевич снова вспомнил ночной разговор и решительно ответил:

— Постараюсь окончить раньше. Только придется и ночью работать. А это дорого обойдется.

— Ничего. Работайте ночью. За платой не постоим.

Десятник кивнул головой и вышел. Этот разговор его встревожил, и он решил побыстрее избавиться от хлопот. Стоял возле землекопов хмурый и сосредоточенный. Работа его не удовлетворяла.

«Уберут… — непроизвольно вертелось в голове. И невольно подумал: — Нужно пересмотреть патроны в револьвере».

А день звенел над ним тысячью звуков. Монотонно гудели пчелы, и хотелось спать.

27

Сегодня на удивление быстро закончилось богослужение в липецкой церкви. Отец Милентий, любивший доводить паству до изнеможения, сейчас торопился. Да и проповедь у него сегодня какая-то необычная. Он не задирал голову вверх и не вытягивал слов из-под сводов, а выскочил, как воробей, встрепенулся перед паствой и пискливым голосом произнес: