А в доме пахнет лекарством, горелой кашею, болит висок и сердце стучит все глуше и… И он опускает голову, нервно кашляет и хрипловатым голосом: «Я вас слушаю…»

* * *

В этом городе птичий полет шелестит быстролистыми кленами,

В этом городе море поет, тычет в пристань губами зелеными,

Но весна не открытий полна - открывашек, тоски да обманчиков.

Я больна, черт возьми, я больна, мне не снятся красивые мальчики,

Мне не снится горячая мгла, мне не снятся лесные красавицы,

Мне - луна, тяжела и кругла, все в открытые руки бросается.

Я стою, растопырив глаза и раззявив ослабшие пальчики.

Я-то что, мне бы лучше назад, мне бы все-таки вечер и мальчики,

Или жить, или пить допьяна, мне б июль Будапешты с Варшавами,

Но луна тяжела и полна и щекочет боками шершав ыми…

И я не знаю, что стало вдруг,

Какой сломался рычаг,

Но есть лишь пара дрожащих рук -

И те от боли кричат.

Обратно время крутят года,

Мотают века за день,

И мне теперь уже никуда,

Замри, струну не задень.

Фонарь-аптека-остановись,

Я путаюсь в падежах,

Осталось только - ни шагу вниз

И заповедь - удержать.

И бьется в потных ладонях свет,

Полынный, горький на вкус,

И вот сейчас бы немножко вверх -

А я как раз отвлекусь,

И разбиваются в кровь слова,

Течет ручейком тоска,

Гудит горячая голова,

И нет ничего в руках.

Незваный ветер застыл в дверях,

Расширен ночной зрачок,

И значит, рукописи горят,

Которые не прочел.

А век за веки рванет - проснись,

Мол, время-то истекло,

Моя луна полетела вниз.

Рассвет. Простыня. Тепло.

И вы не верьте, не верьте мне,

Делите слова на два,

Пока еще не начнет темнеть,

Я даже вполне жива.

И ты звони, весели, шали,

Играй с открытым огнем,

Ведь я не знаю, случится ли

Проснуться будущим днем.

Дура. Пока живешь - значит, пока нормально.

Твой кареглазый еж щурится из кармана.

Все хорошо - к тому ж наша земля вращается,

Твой сероглазый муж осенью возвращается.

Тоже спасибо, для тех, кто в каске - выживу, дотяну

Плачет принцесса в забытой сказке: «Мама, хочу луну.»

Пыльный усталый загар на плечи - будто бы плащ - пажу.

Да, я готова. Включайте вечер. Может быть, удержу.

* * *

Никто меня не толкал, не бил меня по рукам,

изящно не намекал, и яда не лил в бокал.

Но дрогнул сквозняк в груди - исчезни, не навреди,

мне просто стало понятно, что мне пора уходить.

Все те же сидят, едят, глазами в глаза глядят,

за всеми вокруг следят, басами в ушах гудят.

А я взгляну на луну, оставшимся подмигну

и серой прозрачной змейкой за темный порог скользну.

И вот за спиной мешок, дорога гладка, как шелк,

и если идти, не думая, то даже и хорошо.

Ни добрых, ни злых вестей, и можно под нос свистеть,

луна разделяет небо на семь золотых частей.

Я левой босой ногой ступаю на путь благой,

а правой босой ногой чешу свой живот нагой.

Не тронет меня беда, иду я по городам,

и если хотите счастья, то я вам его продам.

И день погоняет днем, и едет другой на нем,

и солнце луну меняет горячим своим огнем.

А я себе все бреду, бреду на свою беду,

и если совсем печально - меняю на сны еду.

А нынче - ушла тоска, и боль ушла из виска,

по небу гуляет ветер и дымные облака.

Я глянул - к глазам рука: весна стоит у ларька

и держит большую чашку холодного молока.

Смеется щербатым ртом, пушистым трясет хвостом

и гладит ларек по стенке, как если б он был котом.

И плещутся тополя, и травы растут в полях,

лохматые жеребята по этим полям пылят.

Ну что, говорю, весна, привет, говорю, весна,

теперь мне малы все шапки и куртка совсем тесна.

Что делать теперь, скажи, ловить ребятню во ржи,

а может, найти принцессу и к ней поступить в пажи?

Она же хитрит, молчит, на ветках сидят грачи,

а сердце мое как будто на сковороде скворчит.

Конечно, зачем слова, раз кружится голова,

раз можно кричать и бегать, и всех вокруг целовать…

Какая уж там беда, какие мои года,

сердца - они бьются к счастью, сегодня и навсегда.

И сколько меня ни бей, ни ябедничай судьбе,

весна обнимает город, а я поспешу к тебе.

А может быть, ты ко мне, у нас еще сотни дней.

И змейки - узором тонким среди голубых камней.

* * *

Замылим, потом замолим,

в сонате одни бемоли,

в кабак ли сейчас, домой ли?

В шкафу пристанище моли,

соседка посуду моет,

художник рисует море,

всю жизнь он рисует море,

зелено-синее море, атласно-шютное море,

солено-горькое море.

Художник мешает краски,

зеленую с темно-красной,

вот так вот - почти прекрасно,

но все-таки так бесстрастно,

что даже немножко страшно.

Пельмени давно сгорели,

соседи шуруют дрелью,

ах, кто бы закрыл бы двери, звонок, я зайду в апреле,

вот здесь чуть-чуть акварелью…

Эх, кто бы принес еды бы?

Селедочные ряды бы,

петрушечные хвосты бы, под каменной серой глыбой

художник рисует рыбу.

Соседи за стенкой шутят,

у них несмешные шутки,

художнику не до шуток, он нежно кисточкой щуплой

рисует рыбе чешуйки.

Он чутко дрожит руками,

а рыба бьет плавниками,

считая всех дураками, плывет куда-то на камень

и молвит там по-шакальи:

Художник, в твоей квартире,

(четырнадцать на четыре)

Теперь поселилось море, солено-горькое море,

атласно-синее море.

Живи теперь в нем, не плакай,

грызи по утрам салаку,

ее заедай салатом, хшхи подводные клады,

не жалуйся на зарплату…

Художник башкою вертит -

вот верьте теперь, не верьте,

а в окнах июнем светит, какой-то гуляет ветер

и радостно скачут дети.

Он справится, он же сильный,

он мажет по рыбе синим

и капельку апельсинным, и сверху тоской трясинной,

и сверху листвой осинной.

И снова рисует море,

без рыбы рисует море,

квартирно-мелкое море море, атласно-плотное море,

солено-горькое море.

Такое страстное море, такое страшное море,

июньски-нежное море. Художник рисует море.