Когда крепости не сдаются - Голубов Сергей Николаевич - Страница 126

— Как можно так говорить? У вас это и умно получается, и понятно очень, и красиво… Даже — красиво. Замечательно!

Надя жила на Старо-Московской улице, у сквера, от которого начинается Скобелевская площадь. Доведя ее до дома, Карбышев и Юханцев еще долго бродили по площади вдвоем.

— Подмастерье, — упрямо повторял Карбышев, — только подмастерье… А какие у тебя, комиссар, есть указания насчет того, что с нами, подмастерьями, делать?

У него была манера внезапно спрашивать о неожиданном — огорашивать вопросами. Происходило это и от скорости, с которой обычно разворачивалась его мысль, и от того еще, что свое участие в разговорах с людьми он подчинял не столько общему течению всегда более или менее медленной беседы, сколько этой именно быстроте в развитии своего собственного разумения. Но Юханцев давно привык к особенностям Карбышева и застать себя врасплох не позволял.

— Конечно, есть указания, — спокойно сказал он, — ленинские: перековать, перевоспитать, превратить в советских специалистов — в верных помощников партии, в слуг народа.

Карбышев кивнул головой.

— Так-с. Ну, и как же ты будешь меня перековывать?

— Да я считаю, что уже на половину перековал. Только ты не заметил.

— Ловко!

— Будь спокоен!

— И что я теперь должен делать?

— Готовься: когда-нибудь настоящим большевиком станешь.

— Хм!

Несколько минут Карбышев шагал молча.

— Значит, хребты ломать, — задумчиво проговорил он, — да?

— И это — тоже. Только не в одиночку, а об руку с партией. Азанчееву, например, или Лабунскому…

— Азанчеев — профессор.

— Все под одним Цека ходим, — засмеялся Юханцев, вспомнив верное слово Романюты, — это мне трудно Азанчеевых на свежую воду выводить, потому что ни в каких академиях не бывал. Только и гляжу: эка диковина — рыба сиговина. А тебе — плевое дело. Где подперто, там и не валится. Еще попомни: быть тебе самому в профессорах.

Они колесили и колесили по площади. Мало-помалу разговор сместился. Юханцев опустил голову. Глаза его упирались в землю, под ноги. Он боялся взглянуть на Карбышева и радовался темноте февральской ночи.

— Прямо скажу: двух третей не слыхал. То есть, и голос твой, и слова твои слышу, а чтобы понять, о чем, — нет меня. Вот какое дело!

— И все — Надежда Александровна?

— Она…

— И давно это так?

— С первого глазу. Как увидел в семнадцатом, так и… Четыре годика!

— А в Питере?

— Слыхал от Глеба: «сестра, сестра», но видать не случалось. На фронте она была… сестрицей.

Слово «сестрица» Юханцев произнес с такой обжигающей нежностью, что Карбышев вздрогнул.

— С семнадцатого и я все знаю, — засмеялся он. Юханцев тоже вздрогнул.

— От кого?

— От тебя.

— Да разве я когда…

— И не надо. Коли человек влюблен, так его с затылка видно. Дело нетрудное. Еще в Рукшине разглядел.

— Ишь ты какой!

— При чем я?

— Ни при чем, — смиренно согласился Юханцев, — я тебе голую правду скажу, до чего дошло. Услыхал я недавно, будто на Путиловском в Питере новые бронепоезда строить начали, и затосковал по заводу, страсть. Ну что я, в сам-деле, за военный взялся? Я рабочий, а не военный. И место мое там. Так нет же… Сколько раз собирался и рапорт строчить, и с Михаилом Васильевичем, — никуда. Не могу без нее…

Словно бы весь мир полон ею. А ее нигде нет. Как повстречал здесь у вас, так и пропал с головой, сгинул…

— Да ты не отчаивайся!

— А что мне теперь осталось? И прежде, конечно, бывало: за сердце брало, туда-сюда вертело, крученый я человек. Что греха таить, — жат, пережат. Но чтоб этак… Ровно младенчик, ей-ей! Что же мне теперь?

— Увидим, — загадочно сказал Карбышев, — главное, не томись! Живи, чтобы уцелеть!

Тактические занятия с применением проволочных заграждений происходили под городом, в дачном месте Померках. Выезжали на занятия рано утром. Возвращались в полдень. Подъезжая к городу, Карбышев сказал Юханцеву:

— Сегодня вечером лекция, комиссар.

— Какая? Ничего нынче нет.

— Нет есть, — моя лекция. Я тебе буду читать теорию того, что мы сейчас на практике в Померках видели.

— Это… зачем же?

— Надо. Помнишь, как ты у Котовского с лошади репу копал? Так оно и во всем получается, если комиссар не знает того, что положено знать командиру. Неизвестно, когда на Путиловский вернешься. А пока ты — комиссар инженерных войск. Фортификация неумелых ездоков сбрасывает с себя не хуже норовистой лошади. Я тебе об этом еще в Умани говорил, и ты соглашался…

— Я и теперь не против, — взволнованно сказал Юханцев, — ничего не скажешь…

— Вот и отлично. Утром — практика, вечером — теория. Да еще и кон на кон.

— То есть?

— Я тебе — инженерное дело, ты мне — марксизм-ленинизм, — двойная подковка. А потом и сойдется. Хорошо?

Действительно, так оно и пошло. И даже месяца через два, совсем уже близко к лету, когда практические занятия велись по взрыву рельсовых путей, Карбышев все еще не пропускал ни одного «академического часа». Вечерние лекции комиссару окончательно вошли в обычай, внедрились в рабочий обиход. Но иногда Юханцеву приходилось туго. Он просил:

— Дмитрий Михайлович, уволь!

— Не могу!.. — решительно отказывал Карбышев, — некогда!

— Что за спешка? Чай, не капуста, — все равно, не вычерпаешь до пуста…

— Говорю: некогда. Да знаешь ли, комиссар, что бы я с тобой сделал, будь моя власть?

Юханцев устало махал рукой, удивляясь веселой неутомимости Карбышева.

— И знать не хочу…

— Тебе видней… Жаль, власть не моя!

Дня через два после этого странного разговора Юханцеву пришлось быть у Фрунзе. Покончив с очередными делами, Фрунзе спросил:

— Учитесь?

— Так точно.

— Очень хорошо.

— Надо бы лучше, да…

— Трудно? Ничего, ничего, товарищ Юханцев, — налегайте. Скоро понадобится.

Комиссар вспомнил непонятную торопливость Карбышева. И Фрунзе — тоже: «скоро». Что такое?

— А почему — скоро, товарищ командующий?

— Как почему? Разве Карбышев вам не говорил?

— Н-нет…

Фрунзе засмеялся.

— Значит, сюрприз затеял. Да ведь он вас не просто в таинства науки посвящает, а готовит на курсы при Инженерной академии. Хотим мы из вас военного инженера сделать. Плохо?

Юханцев стоял бледный, стараясь кое-как собрать разбегавшиеся мысли и положительно не зная, что сказать.

Пришло лето — время учений и разъездов по частям.

— Чему учить?

Фрунзе отвечал:

— Прежде всего уставу, ибо в нем отражен бой.

На ученьях командующий добивался не только уменья владеть оружием, но и взаимодействия между родами войск. Он хотел, чтобы стрелки научились производить перемену огневого рубежа не иначе, как в полной согласованности с действиями своей артиллерии. Войска Украины переживали время нововведений. Формировались егерские бригады, подвижные группы. Боевой опыт 1914-1922 годов привел к пониманию будущей войны как войны маневренной. Возникала мысль о необходимости создания таких войск, которые обладали бы не только очень большой подвижностью, но еще и громадной ударной силой, то есть мотомехчастей. Особенно много внимания уделял Фрунзе огневым ротам. Так назывались учебные части, готовившиеся к групповому бою, который должен был прийти на смену прежнему бою, волнами. Карбышев очень интересовался огневыми ученьями, так как, судя по опыту французского фронта мировой войны, был убежден в грядущем торжестве группового боя. Мишенную сторону огневых учений он брал на себя и устраивал ее всегда мастерски. Так как ученья эти очень интересовали также и Фрунзе, Карбышев часто сопровождал командующего.

Полк, которым командовал теперь Романюта, стоял в лагерях под Чугуевом, на унылом и пустом месте. Извилистая ленточка Северного Донца тянулась между песками, а столетние сосны гляделись в реку. В полку была опытная огневая рота. Ученье заключалось в том, что рота наступала, ведя самый точный огонь. Питание огнеприпасами было одним из существеннейших вопросов, которые практически решались в этом примерном бою. Прочее относилось к тактической стороне…