Изувер - Барабашов Валерий Михайлович - Страница 69

— Хорошо, — сказала она. — Я все поняла.

Отвезите меня домой. Я вам позвоню.

Глава 26

КОШМАРНЫЙ СОН

Дома Марину ждал еще один сюрприз.

Едва она открыла дверь, как в коридор выбежала Ксюша: в короткой красной юбочке и нарядной кофточке, с красным же бантом на голове. Радостная, счастливая, кинулась к матери на шею, затормошила:

— Мамочка! Мамочка! А мы с бабушкой давно уже приехали. Думали, ты дома, а тебя нет. Мама, а у бабушки Лизка четырех котят родила, я видела… ой, они все мокренькие были, слепые. Лизка их облизывала язычком, поняла? А можно, я потом сюда котеночка привезу? Один такой пушистенький, и хвостик у него пушистенький…

— Ну, пусть сначала подрастут, Ксюшснька, а там решим.

Вышла в прихожую мать — суровая, с аскетическим лицом, высокая старуха. Нежностей по отношению к Марине никаких не проявила, сказала без улыбки.

— Здравствуй. Что это ты бледная такая?

— Да голова что-то болит. Целый же день в киоске сидела, без свежего воздуха.

— Я там картошки почистила. Сварить или пожарить? Тебя ждали.

— Как хочешь. Мне все равно.

Мать ушла на кухню, загремела кастрюлями, а Марина, сняв верхнюю одежду, пошла с дочкой в комнату, слушала и не слушала ее лепет о котятах, курочках, о соседском мальчишке, который зимой кидал им в окна снежки. А бабушка потом пошла с хворостиной, и мальчик убежал…

Марина кивала головой, делала вид, что ей все это очень интересно, даже вопросы задавала, чтото уточняла и переспрашивала, поощряла дочку рассказывать, а сама была далеко-далеко…

Потом они ужинали, смотрели телевизор и после выкаблучиваний розового Хрюши и туповатого Степашки Ксюша пошла спать.

— Хочу в цирк! — заявила она уже в кровати, обнимая мать. — Бабушка сказала, что у вас тут кошечки выступают и собачки. Она это на афише прочитала, когда мы с автовокзала ехали, поняла?

— У «вас»! — улыбнулась Марина. — Это твой город, маленькая, твой цирк. Ты тут, в городе, родилась, это твоя родина. Поживешь, пока вырастешь, у бабушки, а потом домой приедешь, тут будешь всегда жить. Поняла?

— Ага. Ну это я так, мамуленька, я просто отвыкла.

Марина поцеловала дочку, закрыла дверь в комнату, пошла к матери. Та сидела перед телевизором, рассказывали про какого-то Березовского, который одной ногой вроде бы жил в Израиле, а другой в России, про украденных в Чечне журналистов. Выступал и генерал Лебедь, но в гражданском пиджаке, ревел в микрофон: «Главное, мы прекратили войну. А парней этих найдем. Это я вам гарантирую!»

Мать выключила телевизор.

— Голова аж гудит, кажный про свое. Как живешь, Марина, расскажи. Давно уж не видались, зима прошла. Ты что-то редко стала ездить.

Я и говорю Ксюшке: поедем-ка мать твою проведаем. Жива она там, аи нет?

— Да что со мной сделается!.. Грипп был, я не поехала, думаю, Ксюшу еще заражу… Потом у нас сразу две продавщицы бюллетенили, шеф меня попросил, я по двенадцать часов в ларьке сидела, с утра до ночи. Придешь, бухнешься в постель, поспишь, да к восьми опять на работу. Так вот и зима прошла.

— Ну а платит-то он тебе хорошо?

— Нормально. «Лимон», конечно, не получается, но около того. Я даже кое-что откладываю, для Ксюшки. Через год ей в школу, а теперь один ранец сто тысяч стоит. Сразу девке несколько «лимонов» потребуется… Вы-то как? Не болели?

— Ксюшка сопливила немного, дак я ее совсем на улицу не пускала. А я сама ничего, обошлось.

Мать, не торопясь, рассказала о деревенских новостях, о соседях и родственниках, о курах, которые стали что-то хуже нестись, о тех же котятах, каких Лизка принесла аж пять штук, и теперь надо думать, что с ними делать…

И снова Марина слушала и не слушала. Стоял перед глазами снимок Павла…

— Встречаешься с кем аи нет? — без всякой дипломатии, напрямую спросила мать. — Я Ксюшку-то могу и до школы подержать. Поживи одна.

Марина вздохнула.

— Да ходит тут один…

Объяснять матери, наверное, больше ничего не стоило, она поняла, что у дочери новый брак пока что не намечается, не встретила, видно, подходящего человека.

Да, с дитем выйти замуж сложнее. Да и годов Марине уже немало, не девчонка. Охо-хо-о…

Поговорили еще — о здоровье, о парниках под огурцы, о погоде — да и разошлись по комнатам: бабка легла с внучкой, а Марина — в своей комнате.

…Где-то около полуночи в дверь позвонили.

У Марины екнуло сердце: «Павел!» Подхватилась, накинула халат, вышла в прихожую.

— Кто?

— Я. Открой, Марин!

Конечно, она узнала его голос. Сердце заколотилось, будто загнанное. Открывать — не открывать? Сказать через дверь, что не одна, гости, что лучше ему совсем теперь не приходить…

Звонок повторился — на этот раз длинный, нетерпеливый, раздраженный. Павел явно там, за дверью, разозлился на ее медлительность.

Она не выдержала, щелкнула замком.

Павел — пьяный, весь какой-то расхристанный, шагнул через порог, сразу же полез лапать ее.

— Тише ты! Мама с Ксюшей приехали! — Она сорвала с себя его руки.

Койот несколько притих, оглянулся на закрытую дверь в большую комнату, стал снимать куртку.

«Вот наглец! — думала Марина, с неприязнью глядя в спину Павла, не в силах унять мелкую противную дрожь в ногах. — Лезет в дом без всяких церемоний. Хоть бы разрешения спросил — не муж ведь! Должен хоть что-то понимать».

Однако крепко поддавший Койот ничего понимать не хотел и на выражение лица Марины не обращал внимания.

— Мы… тихо, тихо… — Он снова растопырил руки, и уже в носках, без ботинок, пошел на кухню. — Попить дай, Марин, в горле пересохло.

— Может, ты уйдешь? — с надеждой в голосе спросила она. — Неудобно все же.

— Куда же я ночью пойду, что ты! — Он дернул пьяной головой. — Объясни, что… живем…

Чего это ты так смотришь на меня? А? Будто я у тебя год назад «лимон» занял и не отдаю.

Он хохотнул, дурачился, но все же почувствовал в ней что-то новое, изучающий взгляд, насторожился. Чутье у Койота было звериное.

Марина отвела глаза.

— Назюзюкался, вот и смотрю. Чего это ты так напился? Рот вон набок съехал, и губы куда-то делись… Одна щель осталась, как…

Марина невольно прыснула, не договорила.

Действительно, сравнение показалось ей удачным.

Перекошенная щель Койотового рта сплюнула несколько слов:

— Что-то ты, пухленькая, кочевряжишься, а?

Полез к ней снова, сжал груди, но она сняла его руки решительно и поспешно. Но действия свои постаралась смягчить объяснением:

— Спать хочу, устала на работе. А ты разбудил.

— Сейчас, чаю попью и ляжем, — сказал Койот совсем по-домашнему.

Марина напряглась.

— Я нездорова, Паша, — сказала она. — Может, ты все-таки уйдешь? Я тебе денег дам на такси. Мать дома, ребенок. И вообще…

Он, конечно, никуда не пошел. Отыскал в холодильнике бутылку пива, выпил ее, посидел, покурил… Потом разделся до трусов, пошлепал в спальню…

Огромная, с обвисшими розовыми, почти достающими до земли сосцами сука, раскрыв зубастую, с желтыми клыкам пасть беззвучно и мощно кинулась на Койота. Она прыгнула издалека, метров с десяти. Конечно, никакая другая собака не способна пролететь по воздуху такое расстояние, но эта, лесная, пролетела. У нее вдруг появились между лапами, как у белки-летяги, перепонкикрылья, с их помощью она летела медленно, не торопясь, поворачивая оскаленную пасть туда-сюда, словно примеряясь к нему, Койоту, целясь, куда бы вцепиться побольнее и надежнее. На нее, на эту распластавшуюся в воздухе, с болтающимся розовым, сиськастым, увешанным будто сосульками, брюхом собаку даже смотреть было страшно. Особенно пугало это беззвучие — ведь собаки обычно рычат при нападении, лают, добавляя страха своему противнику, а эта летела молчком.

Койот закричал, но голоса своего не услышат, просто открывал и закрывал рот, инстинктивно схватившись обеими ладонями за горло. Он понял, почувствовал, что собака целит вцепиться прямо в шею, — выдавал взгляд.