Собачья площадка - Голубев Игорь - Страница 62

Женюсь.

Подтолкнул его к этому решению сон, и даже не сон, а наваждение, снившееся на протяжении двух недель, примерно с того дня, как его собаку сломал ивановский Зверь.

Он шпарил на своей «хонде» по городу, и вся служба ГИБДД была нипочем. Это удивляло, настораживало и радовало одновременно. Как так, в центре столицы Валерий Остапович Чуб мог делать что заблагорассудится? Он попробовал затормозить и припарковаться, но машина не только никак не отреагировала на педаль, руль начал жить своей отдельной от рук водителя жизнью.

И тогда он проснулся.

С тех пор и по сей день сон снился ему раз десять, и всегда действие начиналось там, где накануне закончилось.

«Хонда» мчалась по скалистой пустыне. Очень хотелось пить. На горизонте возникли настоящие горы, а кучка полуосыпавшихся под действием ветра скал расступилась, давая машине возможность последнего броска по ровной поверхности.

Он уже привык бояться во сне, и чувство это приобрело характер постоянной ноющей зубной боли. Не такой, от которой на стену полезешь, а именно занудливой. Но тут Чуб испугался всерьез. Скорость не падала. Наоборот, возрастала. Вот уже отвесная стена, гладкая, как слоновый череп через десять лет лежания на солнцепеке. Такая же бугристая и такая же крепкая.

Валерий зажмурил глаза и беззвучно закричал, ожидая удара. Но ничего не произошло. То есть произошло. Он оказался внутри скалы, как кокон в земле. Дышать нечем. Легкие стеснены. И двинуться нет никакой возможности. Хоть плачь. Так ведь и не заплачешь особо — камень кругом. И тогда начал молиться. Ни одной молитвы, надобной в подобных ситуациях, не знал, да и есть ли такие — случай из ряда вон, но когда-то в разговоре с умным человеком узнал, что молитва может быть любая, лишь бы шла от сердца.

Господи-боже, помилуй. Господи-боже, помилуй. Господи-боже, помилуй… Дальше-то что… Как?.. Не из-за денег одних обманывал, прости, я машины люблю… Если что, так и скажи… Хоть намекни. Все мы порченые. Хотим для себя. Я пить не буду… Только пусти. Женщину хочу, но что в этом плохого? Я не обманываю, я скажу — жениться не буду, так поживем. Бумага не главное. Я перед Тобой говорю, Боже, все деньги в дом приносить стану… Хочешь, верну этому за «хонду»? Знак подай только. Свечку поставлю… На все… К отцу съезжу. Он уже старенький. И мама… Что ж тебе ещё надо?.. Я ведь не так жить хотел, но кругом-то живут как живут. Грешны мы. Грешны все. Ты уж прости. Ты добрый. (Чуб хотел перекреститься, но каменный плен не давал, кроме того, он почему-то дернул левую руку, спохватившись, поменял, но каменный мешок все равно не пускал. И тогда он заплакал.) Я ж не верил как все. Не придуривался, будто верю. Я и сейчас с трудом… Ну хоть намекни…

И тут Чуб почувствовал, что слезы стекают свободно, пошевелил рукой и смахнул горячую влагу со щек. Побриться надо, совсем запустил себя, мелькнуло у него тут же, а перед глазами в расступившемся камне повисло лицо родного деда.

— Дед? Ты? Я думал, ты дед. А ты Бог? — удивился пленник. — Что ж ты меня драл по-мирскому, внушил бы как иначе…

В детстве его драли за всякий мелкий проступок, и это запомнилось на всю жизнь. Валерий даже слово дал, что своих детей бить до шестнадцати не будет. Вот после, когда хоть в крохотный разум войдут, пожалуйста, а так — зачем? Он и когда крестят не понимал — зачем? Человек в сознанке должен быть, выбирая религию.

Удивительно, но в стене торчал обыкновенный электрический выключатель. Он включил свет, который исходил прямо от стен, и обнаружил в противоположной стене дверь с кормушкой и глазком. Точно такую же, как в КВСП. Он заглянул в глазок и увидел по ту сторону спортзал: два кольца на щитах, ряды пустых скамеек по периметру и мяч. Настоящий баскетбольный мяч. Тот скакал по площадке, пересекал в разных направлениях, зависал на мгновение и переносился от щита к щиту. Так, словно играли две невидимые команды.

— Дед, что это? — обратился к Богу внук.

— Это мертвые, — зазвучал в голове хриплый дедов голос, — играют…

— Как же они играют, они же души, а мяч настоящий? — снова спросил он у деда.

— А это все, кого мы помним. Хочешь, вызови, — предложил дед.

— Разве можно?

— Можно.

— Леня… — позвал он.

Чуб не видел армейского друга много лет и, скорее, просто подсознательно давно хотел увидеть, а вовсе не потому, что знал о его смерти. Наоборот, ничего такого Валерий не подозревал и испуганно прикусил язык. Но произошло колебание воздуха, и перед дверью появился армейский друг.

— Леня, прости, я не знал, что ты умер.

— Ничего. Спасибо, что вспомнил.

— Я совершенно случайно.

— Нет. Ты давно обо мне думал, только не понимал.

Только теперь Чуб заметил, какой друг бледный.

— И что, вас здесь много?

— Все, кого помнят не только родные.

— Так это Рай?

— Рая нет. Просто те, кого помнят. Ты вспомнил баскетбол, мы тебе и явились на площадке. Я уже месяц почти играю. А другим помнюсь по-другому. Чем лучше помнишь, тем нам сподручнее играть. Мы даже ошибки не свои, а твои делаем.

Чуб всмотрелся в публику на скамейках, и ему вдруг стало неприятно, так как увидел там и Чикатилло, и бомжа Фишера, и… А их бы не помнить. Вычеркнуть из памяти народной, как в прежние времена вычеркивали напрочь память о душегубах с большой дороги. Их даже не судили наши предки, а кончали на месте преступления и зарывали в дорогу, а потом пускали табуны лошадей или стада по месту захоронения, чтобы никто, даже ближайшие родственники, не смогли прийти на могилу, а проезжающие телеги своими колесами не давали покоя.

— А здесь…

— Нет. Не скучно. И потом, мы одновременно в Других местах. Каждый помнит по-своему.

— А невинно убиенные, они же могут мстить, раз осязаемы?

— Нот. Потому что мы знаем Истину. И ты её знаешь. Только она не может открыться. Ты не готов её принять. Для тебя она — пустой звук. Но иногда поступаешь по Истине.

— Это Совесть? — догадался Валерий.

— Совесть, Благородство, Любовь, Ненависть, Зависть, Месть — все это ЕЕ составляющие. А уж пропорции каждый устанавливает свои…

Валерий Остапович Чуб очнулся. Лицо было залито слезами. Видение, сон ли, однако он не выходил из головы уже много дней. Стоило в течение дня, готовил ли он глазунью для себя или бульон Геркулесу, припомнить какой-то момент, как забывал про кухню и погружался в продолжение.

Думалось почему-то о продавщице Маше.

Валерий вошел на территорию гаражей, где в отдельном боксе стояла его машина.

У соседнего гаража Бубнов подметал бетон перед входом. В открытую дверь за ним наблюдали фары «пятерки» Ольги Максимовны. Они приветствовали друг друга кивком головы и не сказали даже пары слов. Чувствовалась обоюдная неловкость, как будто оба слямзили что-то по мелочи. И одновременно подумали: кроме бесцельно потраченного времени, ничего. Тем не менее обычные человеческие слова застревали в горле.

— Слышь, Семен, а я жениться иду, — вдруг, круто развернувшись, сообщил Чуб.

Строгое лицо отставника, готовое к любым подначкам, расплылось в улыбке.

— А я уже.

— Вижу.

Ольга Максимовна затаилась за машиной в глубине бокса и прислушивалась к разговору. На какую-то секунду её посетило странное чувство. Этот седой, пожилой человек теперь имеет право говорить от её имени. Пузырь мыслей поднялся изнутри к поверхности и лопнул. Она вышла на свет.

— Еще не «уже», — бросила она и пошла к крану, чтобы сменить воду, — действие совершенно ненужное, ибо второе пластиковое ведро с чистой водой стояло рядом.

Соломон Погер снял с полки книгу, открыл наугад и прочитал: «Человек, от которого нет проку, поневоле честен».

Он задумался и какое-то время смотрел на мирно спящую Рашу, потом достал телефонную книгу, позвонил секретарю Московской коллегии адвокатов и условился о встрече.