Карибский сувенир - Иванов Юрий Николаевич - Страница 58

— А чего это американец здесь стоит?

— Медикаменты привез. Помните про пленных на Плайя-Хирон, мятежников? За их головы был назначен выкуп — шестьдесят два миллиона долларов. Вот в счет тех долларов американцы и везут на Кубу разные товары. В том числе и медикаменты. Ну, а что они вывозят отсюда, вы сможете видеть завтра. Встаньте пораньше, и всё увидите. Своими глазами. Насчет топлива и воды — к моему заместителю, к Дронову. Он все сделает.

Мы уходим на теплоход, а вечером уезжаем в советское посольство на лекцию о Кубе. После лекции в порт идем пешком.

По улице помор двадцать девять мы спустились к набережной. Там на специальной площадке, чуть ли не у самой воды, освещенные лучами цветных прожекторов парни, широкоплечие крепыши, и гибкие девчонки самозабвенно танцевали лихую кубинскую румбу, и «ча-ча-ча», и «конгу» — танец, требующий невообразимой подвижности всех суставов. Давно известно, что кубинцы очень любят танцевать. Стоит лишь послышаться танцевальной мелодии, как молодежь и солидные, пожилые люди начинают притопывать ногами и раскачиваться в ритме танца.

Музыка, разносящаяся над Малеконом, и танцующие пары. А чуть в стороне, у стен отеля «Насиональ», уставились в небо тонкие пушечные стволы. «Попробуй только сунься!» — как бы предупреждают они. «Попробуй только сунься!» — так написано на стенах многих домов; так написано на специальных значках, приколотых к рубашкам кубинцев. Нет, не посмеют. Не сунутся. И поэтому гремит музыка и самозабвенно танцуют смуглые парни и гибкие девчонки.

На теплоходе мы до глубокой ночи крутим кинокартины, взятые с «Олюторки». Смотрим превосходные фильмы — «Память сердца» и «Генерал Роверо».

Вместе с нами смотрел фильмы пожилой милисиано Франсиско Вега. После дежурства он так и пришел на теплоход: с винтовкой, опоясанный патронташем, с каким-то длинноствольным, по-видимому времен «золотой лихорадки», револьвером, подвешенным ремешками к поясу. Высокий, худой, сожженный и высушенный солнцем до черноты, он отчаянно дымил сигарой, такой едкой, что запах ее дыма после того вечера еще дня два витал над палубой судна. Он дымил сигарой, выпуская густые синие клубы из ноздрей, рта и, пожалуй, даже из ушей, восторгался фильмом, в котором показывался авиационный парад в Тушино, и выкрикивал:

— О, гуд… вери-вери мач!

При этом он размахивал длинными тонкими руками, и патроны в его патронташе зловеще позвякивали — того и гляди, взорвутся. Около запястья руки у него белел глубокий шрам. Заметив, что я остановил взгляд на шраме, он взмахнул рукой в сторону американского теплохода и крикнул тонким злым голосом:

— Контра!.. Гусапос!.. Ту мору!..

Завтра? Что — завтра? И при чем тут американский теплоход «Утренняя заря»?

«Завтра» было жарким и душным с самого раннего утра. Солнце вылезло из-за горизонта с явным намерением испепелить, сжечь своими раскаленными лучами весь мир. Какой-то беспутный, нервный ветер то налетал низинками на пирс, поднимая в воздух белую едкую пыль, то вздыхал тугим душным жаром, не освежая, а опаляя тело. На небе — ни тучки; голубым куполом оно опрокинулось над городом, бухтами, спокойным, словно озеро, морем.

С утра на дороге, ведущей в рыбный порт, к пирсу, около которого громоздилась черная туша «Утренней зари», появились вооруженные люди: бойцы из отрядов милисианос, офицеры регулярных частей. Дорогу перекрыли для движения транспорта и посредине ее поставили несколько столов, а возле них картонные мусорные корзины. Около одного из столов я замечаю Франсиско Бегу. Он пожимает мне руку, протягивает сигару. Говорит, кивнув головой в направлении уже раскаленной утренним солнцем бетонной дороги:

— Вот они. Те, кто вчера владел Кубой. Кто грабил народ. Кто грабил меня. Гляди. Они идут…

В конце улицы показалась толпа людей с сумками и чемоданами. Опустив головы, расстегнув воротники рубах, с волосами, прилипшими к потным лбам, они торопливо шли прямо посредине улицы к столикам. Первым торопливо семенил ногами лысый худощавый мужчина. В одной руке он держал пачку документов, другой придерживал закинутый на плечо синий, в пятнах заграничных отельных этикеток чемодан.

Бросив его около одного из столиков, он протянул документы девушке в голубой куртке. Та просмотрела их, разорвала и бросила в корзину. Мужчина схватил чемодан и не пошел, почти побежал к американскому теплоходу.

Вега наклонился над девушкой, она что-то ему ответила.

— Владелец ресторана. Такого… номерного. Только для белых, — передал он мне.

Номерного? Да, номерного. Существовали в Гаване при Батисте такие клубы и рестораны, над входом в которые висело не название, а просто номер. В такие места мог заходить только белый. Черного, да и такого бронзового мулата, как Вега, туда бы не пустили.

Владелец ночного ресторана. Бывший владелец. Такие на Кубе не нужны. Они не хотят работать. Они мечтают о тех днях, когда Республика погибнет. И тогда на острове станет все, как было при диктаторе Батисте. Опять можно было бы грабить кубинский народ беспощадной эксплуатацией их труда на заводах, фабриках, плантациях. Тогда можно было бы опять черпать деньги из бездонных карманов богатых туристов, прибывших в Гавану поразвлечься. И тогда можно было вытолкать в шею негра или мулата, пожелавшего выпить в ресторане для белых стакан вина.

Но нет. Эти планы бывших никогда не осуществятся. Поняв бесплодность своих надежд, бывший, как и спешащая за ним толпа других разных бывших, бежит с Кубы. Ну что ж, скатертью дорога. Без вас тут будет легче!

Бывшие, бывшие, бывшие… Бывший владелец крупного универсального магазина, бывший бизнесмен, бывший плантатор, концессионер. Они идут молчаливой толпой, опустив головы. Бывшие кубинцы. Люди, предавшие свою родину. Люди, ради денег, нажпвы покидающие землю, на которой они родились, в которой лежат их предки. Многие из них заблаговременно продали свои предприятия и перевели денежки в Америку. Многие из них имеют в США состоятельных родственников и рассчитывают неплохо там устроиться.

Хочется крикнуть: «Люди! Вы же покидаете родину! Разве можно родину сменять на деньги, на роскошный особняк, на прекрасный автомобиль?..»

Нет. Кричать не нужно. Это же бывшие дельцы, коммерсанты, бизнесмены. Этих не перевоспитаешь, не переучишь. Среди «этих» американцы-черпают резервы для контрреволюции. Кто знает, может, в этой толпе идет тот, кто заложил мину в теплоход «Ла Кувр», или тот, кто поджег в апреле месяце Центральную сельскохозяйственную станцию, на которой погибли ценнейшие материалы, или те, кто пытался уничтожить электростанцию в городе Санкти-Спиритус? А может, те, кто из-за угла стрелял в коммунистов, кто вешал за ноги председателей кооперативов или выжигал звезды на спинах девушек-учительниц?.. Ведь в мае среди тех, кто пытался покинуть остров, было арестовано четырнадцать главарей разгромленных в провинциях бандитских шаек.

Но что это? Чей-то крик, проклятия. Молодая женщина рвется прочь от картонной корзины, тянет за руку плачущего мальчугана. Но того крепко держит за руку полный, красный от гнева мужчина. Женщина и мужчина, бросивший свой баул, тянут ребенка каждый в свою сторону. Потом краснолицый отпускает детскую руку, с отчаянием кричит что-то вслед женщине, но она идет прочь, покачиваясь и зажимая уши руками… А вот еще какой-то старик, уронивший тросточку и шляпу, лихорадочно роется в корзине, отыскивая свои документы. Но документов не найти, а те, другие, злыми хриплыми голосами кричат на него. Нет, документов не найти, и старик отходит в сторону, садится прямо в пыль, и я слышу его кашляющий плач. Да, ведь это все же родина.

Бывшие. Они уходят на американский теплоход, и он вскоре покидает порт. Ну что ж, без них, без бывших, воздух на Кубе будет чище.

По дороге вслед за последними переселенцами в «американский рай» проходит, деловито постукивая двигателем, большая машина. Она вращающимися металлическими щетками подметает асфальт и спрыскивает его испаряющейся на солнце водой. Вновь появляются легковые автомобили, авторефрижераторы. Ничего не осталось от той толпы на этой земле. Словно тени, промелькнули они мимо нас, словно злые, переполненные ненавистью духи прошлого, одетые в современные костюмы, простучали они подметками ботинок и туфель по асфальту, совершив свой последний позорный путь по земле, которую они когда-то грабили, по земле, которая теперь отказалась от них.