Карибский сувенир - Иванов Юрий Николаевич - Страница 3

Капитан нервно шагает по рубке. Подняв воротник куртки, выходит на крыло мостика, озабоченно осматривает борта теплохода — краска счищена, как будто кто-то большой и сильный усердно поработал гигантской металлической щеткой.

Валентин Николаевич не спал всю ночь. Веки его глаз опухли, покраснели. Пойти бы полежать. Но какой тут сон, когда в проливе сорваны или сняты все навигационные знаки? А фарватер узкий, опасный.

— Последнего лоцмана забрал, — говорит капитану старший помощник капитана, высокий белокурый парень, Виктор Литун. Говорит и кивает на идущий впереди шведский грузовой теплоход «Орландер».

На его борт только что вскарабкалась из лоцманского катера маленькая, цепкая фигурка.

Капитан поднимает бинокль, внимательно осматривает чистую в этом месте воду. Да, лоцманских судов больше не видно… Что же делать? Ждать? Но сколько времени уйдет на ожидание? Нет, ждать нельзя. Пожалуй, следует рискнуть.

— Давай за «Орландером», — говорит он Литуну, — держись за ним. Проскочим. Кстати, он и лед нам разведет.

Старпом удовлетворенно кивает головой и переводит ручку машинного телеграфа на «полный вперед». Внизу, в машинном отделении, раздается сигнал: дзннь-дзииь, и теплоход, быстро набрав скорость, пристраивается к «Орландеру». Тот уже опять вошел во льды и ломает, раздвигает их своей широкой серой грудью, оставляя позади узкую кашеобразную дорожку, по которой пробираемся мы.

Днем проходим мимо Копенгагена. Он раскинулся по левому борту судна. Столица Дании так близка, что отлично видны улицы города, ярко раскрашенные дома, рекламы, вереницы автомобилей и толпы датчан, спешащих по улицам и площадям. Но вот дома, зеленые шпили кирх и замков Копенгагена остаются позади. Их сменяет поросший лесом высокий берег, по откосам которого сбегают к воде виллы, коттеджи, а наверху раскинули свои руки-крылья ветряные мельницы.

Вскоре домов становится больше, виллы уступают место многоэтажным домам и административным постройкам. Видны суда, портовые краны. А вот и гранитная набережная. На ней стоят люди и бросают в полыньи хлеб: тысячи чаек мечутся над водой, падают в нее, дерутся из-за каждой корки. Суровая, необычная зима стоит в этом году, и птицы голодают.

От ярко раскрашенного причала с большой светящейся надписью «Благодарим вас за посещение Дании» отваливает сверкающее стеклом и белым металлом не совсем обычное судно — короткое, широкое, с громадным залом посредине. Зал ярко освещен, и нам хорошо видно, что в нем стоят легковые автомобили и небольшие автобусы. Это теплоход-паром. Через каждые полчаса такие паромы отходят от датского берега или пришвартовываются к нему, вплывая в специальные туннели, из которых автомобили, сгруженные с парома, выезжают прямо на одну из площадей города. Паромы курсируют по строгому расписанию между шведским и датским берегами, и их опасаются капитаны всех судов: паром мчится напрямик, не уступая никому дороги, лишь сердитыми гудками предупреждая всех о своем приближении.

Паром проносится мимо, расшвыривая со своего пути льдины, а мы, несколько сбавив ход, чтобы уступить ему путь, отстаем от нашего «Орландера». Тот врезается в новое ледяное поле и с каждой минутой уходит от нас все дальше и дальше.

Вечереет. В быстро наступающей темноте мы теряем дорожку, пробитую во льду серым «Орландером», и вскоре застреваем. Рядом с нами стоят вмерзшие в лед еще десять польских и немецких траулеров. На них, как видно, люди примирились с участью — ждут утра. Утром, наверное, придет спасательный буксир и разобьет, разрушит белое поле. А пока на одном из траулеров пиликает губная гармошка, двигатели молчат, отдыхая от схватки со льдом.

Пришел капитан. Он несколько часов отдохнул и немного посвежел… Походил по рубке, вышел на крыло мостика, долго смотрел на лед, обдумывая что-то, невесело хмыкнул: вот ведь история, опять завязли… Где-то там, севернее, пробивает лед советским судам спасательный буксир «Гермес». Сюда он сможет вернуться к обеду следующего дня. Опять потеря времени, простой. Собственно говоря, что в этом особенного? Вон ведь, стоят теплоходы… гармошка играет. Ничего не поделаешь — стихия! Против нее не пойдешь. Вмерзли — и точка: жди буксира. А пока можно картину прокрутить, например «Самогонщики». Это же такая штучка, что живот от смеха болеть начинает… Или в шахматишки сгонять… А завтра придет буксир — и потащились за ним потихонечку.

Но нет, время не ждет. И так скорость во льдах ни к черту. И пускай на других судах пиликает гармошка, люди смотрят фильмы, играют в шахматы. Нам нужно идти.

— Давай потихоньку назад, Виктор Александрович, — говорит он вахтенному штурману, — а потом разгончик и вперед… Будем пробиваться.

Малый назад… Колотый, мелкий лед, прихваченный вечерним заморозком, густ, как круто сваренная каша. Он сердито шипит и неохотно пропускает корму. Десять метров назад… двадцать… еще пяток. Теперь — вперед! Разрезая ледяной пудинг, теплоход бросается вперед, наскакивает на толстую ноздреватую льдину, подминает ее под себя, давит. Льдина всхлипывает, кряхтит и звонко лопается. Появляются длинные черные трещины. Со скрежетом обломки льдины теснятся к корпусу судна, сдирают своими острыми краями краску.

— Неплохо! — говорит капитан. — А ну-ка, повторим!..

И снова тот же маневр: назад… разбег… бросок на ледяное поле. На стоящих рядом судах смолкла гармошка. На палубе появились плечистые люди в свитерах и цветных шерстяных колпаках. Они наблюдают за нами, смеются, что-то кричат. А «Олекма» упрямо бьет, давит, режет форштевнем льды. И вскоре черные коробки «норвежцев» остаются позади. А потом мы увидели, что один из вмерзших в лед траулеров зашевелился, застучал двигателем и неуверенно двинулся вслед за нами.

Да, труд наш не пропал даром: через несколько часов «Олекма», вырвавшись из ледяных тисков, нащупала в темноте дорогу, оставленную «Орландером», прибавила ход и благополучно миновала Зунд, а затем и другие датские проливы: Каттегат и Скагеррак.

Северное море удивительно тихо и спокойно: волнение полтора-два балла, чуть заметный ветерок гонит лохматые клочья тумана и дружески подталкивает судно в корму. Я поднимаюсь на верхний мостик и, спрятав нос в меховую шапку, с подозрением вглядываюсь в светло-зеленые, такие миролюбивые и добродушные сейчас волны. Просто не верится, что в эту зимнюю пору Северное море способно быть таким тихим и кротким. Проходит день, сутки — море все такое же спокойное. Как видно, старик Нептун, изо дня в день раскачивающий его штормами и бурями, утомился и успокоился, прикорнув где-нибудь в уютном уголке между осклизлыми валунами в зеленой морской глубине. Ну что ж, спи, старикан, отдыхай, а «Олекма» пересечет Северное море… Мы идем по нему хорошим ходом с северо-востока на юго-запад, торопимся к Ла-Маншу…

И уже не просто идем, а работаем. Лишь только «Олекма» миновала проливы, в ходовой рубке включили специальный гидроакустический прибор — эхолот. Это глаза рыболовного судна. Эхолот глядит вниз, в морскую глубину. Он тщательно просматривает водную толщу, и, как только обнаружит в ней косяк рыбы, на движущейся в приборе ленте появляются зубчатые штрихи: прибор, как говорят промысловики, «пишет» рыбу. На этой ленте видно все: рельеф дна и глубину, на которой находится косяк.

Рядом еще один прибор. Называется он «фишлупа». Принцип его работы тот же, что и у эхолота: посылаемый из прибора электросигнал, встретив на своем пути в воде какое-либо препятствие, возвращается обратно на судно. Но если в эхолоте косяк рыбы «зарисовывается» на бумаге, то в фишлупе он изображается на экране в виде яркого электрического всплеска. В отличие от эхолота, фишлупа может просматривать рыбу не только по вертикали, то есть те косяки, что находятся под теплоходом, но и те, что оказываются в водной толще впереди ищущего рыбу судна.

Но пока эхолот не «пишет» рыбу. Ее, по-видимому, здесь нет. Ну, а если приборы обнаружат плотные косяки, то мы проведем контрольные траления и сообщим в порт координаты, где была найдена рыба. Эти сведения передадут на суда, работающие в Северном море, и они придут, обловят косяки.