Родная страна - Голубев Глеб Николаевич - Страница 2

Вдвоем с Родионовым они быстро освободили и третьего пленника. Никто этого не заметил. И тогда они, стараясь не шуршать травой, задыхаясь и все время оглядываясь назад, поползли в ночную темную степь…

Рассвет настиг их уже на берегу Донгуза. Тут они упали в траву и сразу заснули. Проснулись только в полдень, когда солнце начало припекать. Напились мутной воды, чтобы хоть немного заглушить голод.

— Что дальше будем делать? — спросил Степан Родионов. Второй солдат — щуплый и рыжеватый мужик лет сорока — тоже смотрел выжидающе на командира.

Ефремов, прищурившись, глянул на солнце, прикинул направление. Потом решительно сказал:

— Пошли в Оренбург. Отсюда напрямую верст пятнадцать будет.

Но ушли они недалеко. Шагавший последним немолодой солдат вдруг по-бабьи испуганно вскрикнул. Ефремов и Родионов обернулись. Солдат, тараща глаза, показывал на дальний невысокий холм. Там виднелись силуэты каких-то всадников.

— Ложись! — скомандовал Ефремов, и все трое упали в траву.

Было уже поздно, их заметили. Всадники, погоняя лошадей, ринулись по склону холма к беглецам. Бежать бесполезно. Никуда не скроешься в открытой степи да еще безоружный.

Вмиг налетели, соскочили с лошадей, навалились на беглецов. Начали ломать руки. Это были киргизцы (Так называли в те времена всех жителей. Средней Азии. В данном случае это были казахи), Ефремов встречал их уже раньше, на пути к Донгузской заставе.

«Теперь пропал, — подумал сержант. — Даже языка ихнего не знаю. Угонят в степь. Убежали на свою голову из огня да в полымя…»

Подъезжали все новые и новые всадники в больших войлочных шапках, похожих на солдатские треуголки, смеялись над пленниками, что-то весело шумели по-своему. А потом Филиппа Ефремова с товарищами посадили на лошадей, связав им ноги для верности ремнями под брюхом лошади, и повезли на восток, в чужую, враждебную степь.

Два месяца прожили пленники в улусе на берегу маленького соленого озера. Здесь они нашли еще несколько земляков. Пользуясь мятежным временем, казахи по приказу местного хана совершали набеги на военные посты и казачьи станицы, угоняли людей в степь. Когда пленников набралось с десяток, хан приказал собирать караван в Бухару.

Ефремов сразу смекнул, что это значит: их продадут в рабство. Надо бежать, бежать во что бы то ни стало, пока еще не угнали далеко от родной стороны.

Но хитрый хан разгадал его намерения. Как-то вечером он приказал привести сержанта к своей юрте и, поглаживая реденькую бородку, кивнул на старого калмыка, который подбрасывал кизяк в костер.

— Ты знаешь, почему он хромает?

Ефремов пожал плечами.

— Он не всегда был такой. Когда мои люди поймали его в степи, он был молодой и сильный и бегал быстро, как заяц. Ему не понравилось у нас, и глупец решил убежать. Но мои люди поймали его. А чтобы он больше не бегал, ему разрезали кожу на пятках и натолкали туда, под кожу, мелко-мелко нарезанный конский волос. С тех пор он хромает. Видишь, как он ходит вокруг огня? Осторожно и тихо, ступая только на пальцы. Ты понял меня, урус?

Ефремов невольно передернул плечами. Только не это! Потеряешь здоровье — уже не убежишь.

— Понял, аксакал, — угрюмо ответил сержант.

— Тогда иди работай…

Филипп Ефремов решил ждать. Делал все, что прикажут: пас верблюдов, доил норовистых степных кобылиц, таскал воду для овец кожаным ведром из глубокого колодца. Овец у хана было много, а ведро маленькое и дырявое, как решето, — так намотаешься за день у колодца, что в глазах круги идут и замертво падаешь на горячий песок.

Старательно изучал сержант казахский язык: без него пропадешь в степи. И когда в начале осени пленных начали собирать в дальний путь, он уже вполне мог сойти за переводчика.

Шагая рядом со Степаном Родионовым впереди колонны (третьего их товарища, как хорошего кузеца, оставили в улусе), Филипп Ефремов старался получше запомнить дорогу. Наизусть заучивал расстояния между попутными улусами. Идет и шепчет, как молитву:

— От Тюс-Тюбе до урочища Каракадбаева два становища. От Каракадбаева до урочища Миргаева еще два становища…

— Напрасно стараешься, — вздыхал Родионов. — Ни деревца приметного, ни дороги наезженной. Пустая степюга кругом. Разве тут убежишь? Будешь плутать, пока с ног не свалишься или киргизцы нагонят…

Да, бежать здесь было трудно. Спрятаться беглецу негде, все видно далеко вокруг как на ладони. Нет ни озер, ни речек — помрешь от жажды.

А потом начались и совсем гиблые места. Караван вошел в сыпучие пески. Желтыми волнами тянулись они до самого края неба. Только изредка в ложбинах между барханами попадались редкие деревья, но какие-то страшные, уродливые. Сучья

у них кривые и голые, без листьев. Даже тени не дает такой саксауловый лес. Потом долго продирались через болотистые заросли, где тучами вились комары и слепни. В камышах стадами бродили кабаны. Их приходилось остерегаться. Рассвирепевший секач легко мог запороть лошадь своими кривыми клыками. По ночам шакалы оглашали камыши плачущим воем. Прислушиваясь к нему, караванщики говорили:

— Якши. Хорошая погода будет.

В воздухе посвежело, чувствовалась близость какой-то реки. Наконец увидели ее, мутную и быструю, в низких берегах. Это была Сыр-Дарья. Переплывать ее было трудно, сильное течение сносило лошадей. Пришлось привязывать к бокам каждой лошади надутые воздухом бараньи шкуры. А за рекой снова пошли сыпучие пески. Кости павших верблюдов валялись вдоль караванной тропы. Здесь от жажды и палящего зноя умерло трое пленных. Их никто не хоронил. Просто оттащили в сторонку, и караван пошел дальше.

Когда впереди, наконец, что-то зазеленело, не поверили пленники своим воспаленным глазам. Думали, что опять призрачное видение, какие часто мучали их среди песков: то озеро привидится, то какой-то город с башнями и высокими стенами, а подойдешь ближе, и все исчезнет — опять один постылый песок.

Но сейчас видение не исчезало. Уже можно было различить отдельные деревья, серые глиняные домишки, поля возле них. Начиналась Бухарская земля…

Их привели на базар. Тут Ефремова разлучили с Родионовым. Степана купил и увел за собой на цепочке, как собаку, какой-то важный толстый мулла в зеленой чалме. А Филипп Ефремов стал рабом хаджи Гафура, богатого купца, караваны которого ходили и в Персию, и в Китай, и даже в Индию.

Но прожил у купца Филипп только месяц. Хозяин подарил его правителю Бухары Данияль-бию. Это был хитрый и жестокий старик. Вступив на престол после смерти своего племянника, Данияль-бий не принял предложенный ему титул хана, а потребовал, чтобы его называли просто аталыком, правителем. Ханом же числился подросток Абулгази. От его имени издавались указы и чеканили монету, но правил всем хитрый Данияль-бий. Без его разрешения хан даже из дому выходить не смел.

Ефремова назначили в охрану аталыкова дворца. Тут было много чужеземцев: и туркмены, и воинственные джемшиды из Афганистана, и персы. Им аталык больше доверял, чем своим воинам: иноземцы чувствуют себя пленниками в чужой стране, значит, и побоятся восстать, не имея поддержки народа.

Пленный сержант исправно нес караулы, а в свободное время бродил по городу. Он изучал теперь местный язык, расспрашивал о городах и дорогах, мечтал о побеге. Но судьба готовила ему новые тяжкие испытания.

Однажды утром прибежал к нему служитель и сказал:

— Ступай за мной. Аталык зовет.

Войдя в парадные покои, где на груде подушек сидел Данияль-бий, Ефремов увидел рядом с ним еще одного человека — чернявого, с коротко подстриженными усами, в шелковом халате. Ефремов узнал его. Это был Ир-Назар-бай, который только вчера вернулся из Петербурга, куда ездил послом.

Из Петербурга! Сердце у Филиппа екнуло: «Может, ему толмач нужен для нового посольства… Вдруг возьмет в Петербург и удастся вырваться из плена?»

Данияль-бий, видно, понял по лицу Ефремова, о чем тот думает. Усмехнувшись, аталык спросил: