Пытливый странник - Голубев Глеб Николаевич - Страница 3

В одном из театров соревнуются два силача: черноусый француз, маленький и толстый, как бочка, и огромного роста итальянец с багровой, бычьей шеей. На шею ему положили бревно, к бревну привязали две пушки, и он их держал, наливаясь кровью от натуги. А француз в ответ, по-кошачьи шевеля усами, взял в зубы коромысло с двумя ведрами воды и прошелся козырем перед толпою, подбадривающей его улюлюканьем и свистом.

Итальянец тоже не остался в долгу. Схватив зубами за дужку огромный ушат с пивом, он поднял его и снова поставил на ковер, не расплескав ни капли.

Толпа ревела. И Василий в азарте бросал вверх шляпу и кричал вместе со всеми:

— Давай! Давай нажимай!

И вдруг кто-то потянул его за рукав и негромкий голос сказал по-русски:

— Никак земляк будешь? Здравствуй!

Григорович-Барский обернулся. Перед ним стоял седой человек в монашеской рясе.

— Здравствуй, отец честной. Откуда ты? — неуверенно ответил Василий, все еще сомневаясь, не карнавальный ли это подвох.

Старец назвал себя Рувимом Гурским. Приведя Василия в темную каморку, где он ютился, Гурский рассказал ему невеселую историю своих скитаний. Был он монахом в Софийском монастыре в Киеве, а потом по указу Петра I послали его учиться в Москву. Тут он, на свою беду, связался с попами и боярами из окружения опального царевича Алексея. После разоблачения заговора и казни царевича Гурский бежал в Польшу. А оттуда судьба пошла гонять его по чужим странам, пока не забросила сюда, в Венецию.

Трогательна была эта встреча двух земляков на чужбине. Целые ночи напролет вспоминали они родные края, златоглавый Киев, рассказывали друг другу о своих злоключениях. Вместе они решили и продолжать свой дальнейший путь. Василий предложил плыть морем в Грецию.

— Туда, в монастыри Афонские, много приходит богомольцев из России, — уговаривал он Рувима. — К. ним пристанем и скорее до дому доберемся. А через Австрию идти — пропадем без гроша.

Замысел этот зрел у Василия уже давно. Он, оказывается, завел дружбу с купцами и капитанами. И один из них, сербиянин Вукол, пообещал отвезти странников на остров Корфу, куда через несколько дней отправлялся его корабль.

Так и порешили.

Снова каменистая горная дорога. Желтеют вокруг виноградники. Но это уже не Италия, а Греция.

С горы хорошо виден город на берегу моря. Он напоминает Василию Рим: так же рассыпались по склонам холмов серые домики, крепостная стена опоясала город. Но улицы здесь узкие, дома теснятся один к одному, и маленькие они, не выше трех этажей, не то что в Риме: И, как копья, торчат над крышами круглые столбы минаретов, напоминая всем и каждому, что хотя Салоники город и греческий, но находится он под властью турецкого султана.

Плененный город приносит султану богатый доход, особенно за счет паломников, которые стекаются сюда, в знаменитые Афонские монастыри. На дорогах к ним выставлены заставы. Ни один богомолец не пройдет без уплаты дани мимо стражников с кривыми, как полумесяц, короткими саблями.

Не только турецкого султана кормят богомольцы. Подстерегают их и разбойники. Ведь иные паломники немалые деньги наживают подаянием. Они зашивают их в полы драных плащей или, еще хитрее, прячут в долбленые посохи.

Василий снова остался один на чужбине. Плавание было трудным и долгим. Опасаясь пиратов, маленький кораблик осторожно пробирался между скалистыми островками Адриатики, жался к самому берегу, где, цепляясь корнями за скалы, росли кипарисы и лавры. Порой ветер стихал, паруса безжизненно обвисали, и путешественники целую неделю стояли почти на одном месте. А потом налетел шквал.

Кораблик скрипел, проваливаясь в ложбины меж водяных холмов, трюм заливало, едва успевали откачивать. Во время шторма капитан приказал привязать пассажиров к мачтам, чтобы не снесло ненароком за борт.

Рувим Гурский сильно страдал от морской болезни. Он отощал, ослаб и, когда приставали к берегу, даже не сходил с корабля. Василий один карабкался на скалы, где висел над морем какой-нибудь монастырь, больше похожий на военную крепость.

Постоянное общение с паломниками, одинокая жизнь вдали от родины, полная опасностей и невзгод, сделали Василия религиозным. В одном из монастырей он постригся в монахи по примеру Рувима Гурского и стал посещать все «святые места» по пути.

В монастыре на острове Хиосе заинтересовали его древние рукописи, писанные еще на пергаменте. Так увлекся, разбирая их, что едва не опоздал на корабль.

А поднявшись на борт, увидел, что Рувим Гурский стал совсем плох. Старик уже не открывал глаз и к утру умер на руках у Василия. Бросить тело в воду по морскому обычаю Григорович-Барский не дал. Высадился с корабля на берег, сам выкопал могилу под большим кипарисом и похоронил земляка в каменистой греческой земле. Корабль его ждать не стал, ушел в море. А Василий двинулся в горы. Чтобы побольше видеть и избавиться от приставаний стражников, пошел он в Афон кружным путем, потаенными козьими тропами.

Завидел вдруг странник среди скал необычный родник. Он выливался звонкой прозрачной струйкой из-под огромного камня и падал в круглую ложбинку. Все дно и стенки этой ложбинки покрывали какие-то странные наросты, белые, точно мрамор. Эти наросты переплетались, как корни деревьев или ветви. Василий склонился над водой и хотел обломить кусочек белой каменной ветки. Вода была горячая.

«Что за притча? — удивился Василий. — Как же такова теплота от спудов земных истекает?»

И вдруг он увидел, что рядом с его тенью на воду легла еще чья-то… Василий обернулся. За его спиной стоял человек, голый до пояса, загорелый, голова повязана рваным платком, за широким кожаным поясом пистолет и нож с костяной ручкой, какие носят пастухи в горах. А из-за большого камня выглядывал второй — лохматый, с приплюснутым носом и рябинками на скуластом лице.

Тот, что в платке, подошел к Василию, оттолкнул его в сторону, заглянул в воду.

— Ты что там прятал? — хрипло спросил он Василия. — Золото?

— Видит бог, ничего.

— А что делал?

— Смотрел, как вода белые камни творит…

Разбойник недоверчиво засопел, протянул руку.

— Харач, — властно сказал он. — Харач давай!

Второй, которому надоело ждать, выскочил из-за скалы, отшвырнул Василия на острые камни. Из сумки пешеходца выпала толстая тетрадь в переплете из телячьей кожи. Лохматый коршуном кинулся к ней.

Василий опередил его и схватил тетрадь.

— Это что? Отдай! — сказал первый, кладя руку на пистолет.

— Записи мои о странах, которые видел. На что они вам?

— Отдай! — буркнул лохматый, пытаясь разжать руки Василия. Тот, забыв обо всем, вцепился зубами ему в плечо, лягнул его ногой. Разбойник поскользнулся на мокрых камнях, сбил с ног своего товарища, и тот с воплем рухнул в каменную чашу родника, обдав всех горячими брызгами.

А Василий метнулся в другую сторону и, прижимая к груди тетрадь, полетел куда-то вниз, ломая сучья, сбивая камни…

Поджав босые ноги, дремлет старый Бен-Юсуф в тени тростникового навеса у порога своей лавочки, где пылится на полках несколько никому не нужных глиняных кувшинов да в углу смутно мерцает горка медных подносов. Кто зайдет сюда, если совсем рядом, за глиняной стеной, шумит на всех языках базар? Бен-Юсуфу нет туда доступа, ему нечем заплатить за место.

Площадь пустынна и залита солнцем. Лениво шумит вдалеке море, облизывая синей волной гранитные подпоры набережной, поставленные, говорят, еще по приказу Александра Македонского.

Приоткрыв глаза, Бен-Юсуф видит торчащий посреди пыльной площади каменный обелиск. Кто и когда его поставил и испещрил странными рисунками, он не знает. Живет он в Александрии уже четвертый десяток лет и привык к этому непонятному столбу. Но с недавнего времени он стал по-новому интересен для старого купца. Вот уже третий день вокруг обелиска ходит какой-то человек в черной непривычной одежде. В первый день он долго измерял рукой толщину столба, прикидывал на глаз его высоту. Потом сел на камень, достал из сумки, перекинутой через плечо, толстую тетрадь, чернильницу и гусиное перо и просидел у столба до самого вечера, не обращая внимания на жару. И следующий день он снова провел возле столба.