Выбери любимый жанр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Любовник смерти - Акунин Борис - Страница 19


19
Изменить размер шрифта:

Вот это силища! Скорик так поразился, что даже кричать не стал – чего, мол, сироту обижаете.

А силач поднял точёные брови – вроде бы сам своей мощи удивился – и говорит:

– Интересно. Позвольте п-полюбопытствовать, откуда у вас эта штуковина?

Сенька ответил, как положено:

– Откуда-откуда, дала одна паскуда, велела сказать, что ей на вас…

Руки были, будто в кандалах, нипочём из железной петли не вытянуть, сколько ни елозь.

– Что ж, вы правы, – мирно согласился усатый. – Мой вопрос нескромен. Вы вправе на него не отвечать. Так где мои чётки?

Тут и китаец подошёл. Сенька зажмурился – сейчас будет бить, как Михейку с пацанами.

И само вырвалось:

– У Ташки! Подарил ей!

– Кто это – Тасъка? – спросил китаеза, которого франт назвал Масой.

– Маруха моя.

Красивый господин вздохнул:

– Я понимаю, неприятно и неприлично забирать назад у д-дамы подарок, но поймите и вы меня, Семён Скориков. Эти чётки у меня лет пятнадцать. Знаете ли, привыкаешь к вещам. К тому же с ними связано некое особенное в-воспоминание. Пойдёмте к мадемуазель Ташке.

За «мамзель» Сенька обиделся. Почём он знает, что его маруха – мамзелька? То есть, Ташка, конечно, мамзелька и есть, но ведь ничего такого про неё сказано не было. Может, она порядочная. Хотел Скорик заступиться за Ташкину честь, сказать оскорбителю грубость, но посмотрел в его спокойные голубые глаза повнимательней и грубить не стал.

– Ладно, – пробурчал, – пошли. Двинули назад по Подколокольному.

Желтомордый Маса держал прут, которым Сеньку повязали, за один конец, а второй мучитель шёл сам по себе, постукивал по булыге тросточкой.

Стыдно было Скорику, что его, будто собачонку, на поводке ведут. Увидит кто из пацанов – срамота. Поэтому старался идти поближе к китайцу, вроде как дружба у них или, может, общее дело. Тот понял Сенькино страдание: снял свой пиджачок, накинул сверху на стянутые руки. Тоже ведь человек, понятие имеет, хоть и нерусская душа.

Возле главного входа в Ероху, на углу, толпился народ. В самых дверях торчала фуражка с бляхой. Городовой! Стоял важный, строгий, никого внутрь не пускал. Сенька-то сразу понял, что за оказия – не иначе порезанных Синюхиных нашли, а в толпе говорили разное.

Один, по виду тряпичник, что ветошь по помойкам собирают, громко объяснял:

– Энто теперь вышло такое от начальства указание. Ероху закрыть и инфекцией опрыскать, потому как от ней на всю Москву бациллы.

– Чего от ней? – испугалась баба с перебитым носом.

– Бациллы. Ну, там мыша или крыса, если по-простому. А от них проистекает холера, потому что некоторые, кто в Ерохе проживает, этих бацилл с голодухи жрут, а после их с крысиного мяса пучит. Ну, начальство и прознало.

– Что вы врёте, уважаемый, только людей смущаете, – укорил тряпичника испитой человек в драном сюртучишке, не иначе из каляк, как покойник Синюхин. – Убийство там случилось. Ждут пристава со следователем.

– Ага, стали бы из-за такой малости огород городить, – не поверил тряпичник. – В «Каторге» вон нынче двоих порезали, и ничего.

Каляка голос понизил:

– Мне сосед рассказывал, там ужас что такое. Будто бы порешили детей малых, видимо-невидимо.

Вокруг заохали, закрестились, а барин, чьи бусы, навострил уши и остановился.

– Убили д-детей? – спросил он.

Каляка повернулся, увидел важного человека, картуз сдёрнул.

– Так точно-с. Сам я не лицезрел, но Иван Серафимыч из Ветошного подвала слышал, как городовой, что в участок побежал, на ходу приговаривал: «Детей не пожалели, ироды». И ещё про выколотые глаза что-то. Сосед мой – честнейший человек, врать не станет. Раньше в акцизе служил, жертва судьбы, как и я. Вынуждены прозябать в сих ужаснейших местах по причине…

– Выколотые глаза? – перебил Сенькин поимщик и сунул каляке монетку. – Вот, держите. Ну-ка, Маса, заглянем, п-посмотрим, что там стряслось.

И пошёл прямо к двери ночлежки. Китаец потянул Скорика следом. Вот уж куда Сеньке ни за какие ковриги идти не хотелось, так это в Ветошный подвал.

– Да чего там смотреть? – заныл Сенька, упираясь. – Мало ли чего набрешут.

Но барин уже к городовому подошёл, кивнул ему – тот и не подумал такого представительного господина останавливать, только под козырёк взял.

Спустившись по ступенькам вниз, в подвал, франт задумчиво пробормотал:

– Ветошный подвал? Это, кажется, налево и потом направо.

Знал откуда-то, вот чудеса Господни. И по тёмным колидорам шёл быстро, уверенно. Очень Сенька на это удивился. Сам-то он сзади волочился и всё канючил:

– Дядя китаец, давай тут его подождём, а? Ну дядя китаец, а?

Тот остановился, повернулся, легонько щёлкнул Скорика по лбу.

– Я не китаец, я японец. Поняр?

И дальше за собой потащил.

Надо же! Вроде китаец ли, японец – один хрен рожа косоглазая, а тоже вот различают между собой, обижаются.

– Дяденька японец, – поправился Сенька. – Устал я что-то, нет больше моей мочи.

И хотел на пол сесть, вроде как в изнеможение впал, но Маса этот кулаком погрозил, убедительно, и Сенька умолк, смирился с судьбой.

У входа в Синюхинскую квартеру стоял сам Будочник: прямой, высокий, как Иван Великий, руки сзади сцеплены. И лампа на полу горела, керосиновая.

– Будников? – удивился барин. – Вы всё на Хитровке? Надо же!

А Будочник ещё больше поразился. Уставился на франта, глазами замигал.

– Эраст Петрович, – говорит. – Ваше высокородие! – И руки по швам вытянул. – А сказывали, вы сменили расейское местопроживание на заграничное?

– Сменил, сменил. Но наведываюсь иногда в родной город, п-приватным образом. Вы как тут, Будников, пошаливаете, как прежде, или остепенились? Ох, не добрался я до вас, не успел.

Будочник улыбнулся, но не широко, а чуть-чуть, деликатно.

– Годы у меня не те, чтоб шалить. О старости подумать пора. И о душе.

Вот те на! Господин-то этот, оказывается, не просто так – сам Будочник перед ним навытяжку. Никогда Сенька не видывал, чтобы Иван Федотыч перед кем-нибудь этак тянулся, хоть бы даже перед самим приставом.

Покосился Будочник на Сеньку, косматые брови сдвинул.

– А этот что? – спрашивает. – Или напакостил вам чем? Только скажите – я его в труху разотру.

Тот, который Эраст Петрович, сказал:

– Ничего, мы уже решили наш к-конфликт. Правда, Сеня? – Скорик закивал, но интересный барин смотрел не на него, а на дверь. – Что тут у вас случилось?

– Так что уголовно-криминальное зверство, каких даже на Хитровке не видывали, – мрачно доложил Будочник. – Каляку одного со всем семейством вырезали, да ещё изуверским манером. А вам, Эраст Петрович, лучше бы уходить отседова. Про вас ещё вон когда велено было: кто из полициантов увидит, сразу по начальству доносить. Неровен час пристав с господином следователем застанут… Уж пора им прибыть.

Ишь ты, соображал Сенька, а человек-то этот, похоже из деловых, да не обыкновенный, а какой-то разособенный, против которого московские – сявки драные. Ну, попутал лукавый у этакого фартового принца-генерала памятную вещь утырить! Вот оно, сиротское счастье. А Будочник ещё сказал:

– Приставом у нас теперича Иннокентий Романыч Солнцев, которого вы под суд хотели. Оченно на обиду памятны.

Если он мог самого пристава под суд упечь, то, выходит, не фартовый? Сенька вовсе запутался.

Эраст Петрович предупреждения нисколько не напугался.

– Ничего, Будников. Бог не выдаст, свинья не съест. Да мы быстренько, одним г-глазком.

Будочник не стал больше перечить, посторонился:

– Если свистну – выходите скорей, не подводите.

Хотел Сенька снаружи остаться, но чёртов японец Маса не дозволил, хоть бы даже под Будочниковым присмотром.

Сказал:

– Отень сюстрый. И бегаесь быстро.

Как внутрь вошли, Сенька на покойников смотреть не захотел (будет, налюбовался уже), стал глядеть на потолок.

В комнате теперь светлее было, чем раньше – на столе лампа горела, тоже керосиновая, как в колидоре.