Тогда умирает футбол - Голубев Анатолий - Страница 22

«Кружка пивка не помешает…»

После шестой кружки Дональд пойдет домой. У него аппетит, как в дни былых тяжелых тренировок, когда он играл за «Манчестер Рейнджерс». По дороге он решит, что неплохо бы поиграть с сыном и соседскими детьми. Отец, он знает, должен проводить время со своим сыном.

Вдруг он замечает, что Ричард не особенно хорошо координирован в движениях. Плоховато бежит, еще хуже прыгает. Легко теряется в простейшей игровой обстановке. Быстро устает и садится отдыхать.

Дональд, расстроенный, идет в дом, чтобы посоветоваться с женой. Он спрашивает, когда мальчик в последний раз был у врача.

«Месяц назад… А почему ты спрашиваешь?»

«Он бежит, как старик. Очень быстро устает и совсем не интересуется спортом. Ведь мы-то с тобой интересовались!»

«Таков возраст! Ребенок сейчас растет!»

«Конечно, растет, – огорченно соглашается Дональд, – но он какой-то подавленный».

«Не больше, чем все дети… Со временем пройдет».

«Возможно. Но когда я был в его возрасте…»

«Когда ты был в его возрасте, ты бегал в школу за три мили, а по вечерам еще торговал газетами. Я знаю, как тяжело было раньше. Но наши дети совсем не должны делать то, что делали мы. И ты серьезно хочешь, чтобы Дика осмотрел врач?»

Тихий голос Барбары действовал на Дона усыпляюще. Он выпустил ее руку и осторожно повернулся набок.

– …Однажды я решила поступить в колледж. Такое не могло прийти даже в голову моей сумасбродной матери. Отец был в армии, а сама она работала носильщиком на книжном складе за восемь фунтов в неделю. Так что в доме не водилось и лишнего пенса. Я до сих пор как огня боюсь вновь столкнуться с нуждой. Все что угодно, только не нужда…

Когда я сказала матери о своем решении, она обомлела. Но спустя день, после мучительного раздумья, сказала мне твердо:

«Барбара, ты будешь учиться в колледже!»

Она нашла работу за двадцать фунтов в неделю, фантастическую для того времени сумму. Она подрядилась мыть машины на стоянке возле вокзала. Это была грязная, тяжелая даже для мужчины работа. Но мать не отступала.

Не зная физического труда, я никогда не задумывалась над тем, что мать расплачивается годами жизни за мою тщеславную мечту о колледже.

Училась я старательно. И вообще выглядела, как любая студентка, о которых так любят писать в добропорядочных журналах, – «дочь хорошо воспитанной матери, которая до замужества была не то школьной учительницей, не то работала в библиотеке».

Однажды, когда мне надо было возвращаться в колледж после каникул, мать посетовала, что не может меня проводить – заступала ее смена.

Когда поезд тронулся, я увидела огромный двор, забитый машинами. И среди блеска сверкающих лимузинов – фигуру моей матери. Я вскочила на сиденье и начала судорожно махать рукой. Но мать не заметила меня. Я же, пока могла, смотрела на нее – неуклюжую, в высоких резиновых сапогах, в перчатках с длинными резиновыми крагами… И мне так вдруг захотелось сказать матери, что я люблю ее больше всех людей на свете. Но увидеться уже не пришлось. Она умерла, когда я была в колледже.

Спустя несколько месяцев после ее похорон ко мне неожиданно подошел незнакомый мужчина и спросил:

«Нет, этого не может быть?! И все же я уверен, что ваше имя Кэтти Гринхей!»

«Нет, это было имя моей матери!» – ответила я.

Он поднял палец.

«О, так вы ее дочь! Я знал Кэтти еще ребенком. Играл в футбол с ее братьями. Знаю всех Гринхеев. Это настоящие люди».

Он кивнул головой и улыбнулся.

«Да, вы дочь Кэтти Гринхей! Вы красивее вашей матери. Но все-таки я узнаю вас везде».

Я засмеялась и сказала:

«Спасибо вам. Это самый лестный комплимент, который мне когда-нибудь говорили!»

Последних слов Барбары Дональд уже не слышал. Он спал.

15

Каждый понедельник собирался «Совет богов». Уставшие после воскресных поисков новых талантов, огорченные или обрадованные исходом субботних матчей, тренеры и секретари сходились в Розовом холле и сносили в «копилку» все, что требовала система «Олд Треффорд».

Это была гордость Криса Марфи. И чтобы понять зту гордость знаменитого ныне менеджера, надо было прежде всего узнать старика Марфи, представить себе его долгую, целиком отданную футболу жизнь. Творцом системы мог стать только человек, проживший жизнь Криса Марфи.

…Он родился в маленькой деревушке Барбистон, что лежит недалеко от Белсхила и Матервелла. И несколько дальше от Глазго. Впрочем, бесполезно объяснять, где этот Барбистон. Чем меньше деревушка, тем дольше и труднее растолковывать, где она находится.

Еще сложнее вообразить, что представлял собой полутемный, в две комнаты шахтерский дом. В тот будничный вечер одноглазый доктор Бургас, как громко величали старика шахтеры, изрек пророческие слова. Он был единственным медиком, практиковавшим в округе, и выполнял все функции – от хирурга до акушерки. Делал все добротно, с одинаковым успехом и одинаково дешево, что особенно ценилось в шахтерских семьях. Принимая недоношенного восьмимесячного карапуза, доктор произнес, глядя в потолок:

– Сегодня в ваш дом пришел знаменитый футболист!

Отец, только что вернувшийся из забоя, грязный, усталый, но довольный, что родился сын, смущенно махнул рукой. Мать лишь тихо улыбнулась.

В Барбистоне по-своему относились к футболу. Вообще в деревне интересовались лишь тремя вещами. Угольными шахтами, когда не было работы. Футболом, если удавалось плотно набить желудок. Подружками, когда заканчивались футбольные матчи.

Если судить по современным стандартам, порожденным телевидением и автомобилями, то, конечно, жизнь в Барбистоне показалась бы монотонной.

Но когда родился Крис, а это было накануне первой мировой войны, барбистонцы считали иначе. Все лежавшее за пределами их родного Барбистона казалось далеким, загадочным и не стоящим внимания.

На отца Криса, когда он, чтобы попытать за океаном счастья, купил билет на пароход, отправлявшийся в Америку, смотрели как на сверхъестественного человека. И только задержка с визой, а потом война помешали отъезду.

Домик Марфи выглядел не лучше и не хуже других. Две комнаты были слишком тесны для отца, матери и четырех детей. Ванная в деревне считалась роскошью. И, возвращаясь с работы, отец долго отфыркивался, полоскаясь в тазике на каменном полу кухни. Таз с теплой водой был единственной радостью для всех членов семьи, которые собирались к вечеру в грязных одеждах, покрытых угольной пылью, проникавшей, казалось, во все поры.

Отца Криса забрали в армию в первые дни войны, и вскоре он был убит снайперской пулей где-то под Аррасом. Мать осталась с четырьмя крошечными детьми, старшему из которых исполнилось шесть лет. Его и звали Крис.

Пока у матери была работа, все обходилось, хотя жили трудно. Но когда началась угольная депрессия, матери пришлось совсем худо – она подалась на сталелитейные заводы. Она делала все, чтобы у мальчишек был кусок хлеба и крыша над головой.

Крис Марфи никогда не плакался, вспоминая тяжелые годы детства. Лишь любил подчеркивать:

– Трудности заставляют человека хорошенько подумать о жизни, помогают прочнее стать на ноги и более трезво судить о своих успехах. А заодно напоминают, что горькие времена в жизни никогда не уходят чересчур далеко от благополучных и имеют дурацкую привычку неожиданно возвращаться.

В школе Крис был способнее своих сверстников, хотя учился и не бог весть как. Он усердно занимался футболом и гораздо меньше времени уделял учебе. Однако Крис понравился директору, и тот принялся уговаривать мать оставить мальчика в школе до восемнадцати лет. Директор клялся, что сделает из ее сына доброго учителя.

Мать отмалчивалась. Времена изменились. Если когда-то отец выглядел едва ли не Магелланом, пытаясь отправиться на заработки в Америку, то теперь большинство вдов мечтало поехать за океан и попытать счастья! Любой шанс на улучшение жизни надо использовать.

И мать Криса уже давно была душой в далекой поездке, но все ждала, когда старший сын станет немножко взрослее – тогда легче пуститься в путь. В ее планы не входило прозябать в Шотландии. Даже перспектива, что Крис будет школьным учителем, а это немалый успех для шахтерского сына, совершенно не прельщала ее.