Светорада Медовая - Вилар Симона - Страница 68

Наверное, в ее голосе зазвучали металлические нотки, так как Овадия опустился на ковер подле ее ног и, не спуская с нее глаз, заговорил о том, что он ни за что не будет ее неволить.

Он убеждал княжну, что сдержит свои чувства и подождет до тех пор, пока она не поймет, что ей не так уж плохо рядом ним. И еще шад заверил Светораду, что готов на многое пойти, и, если она захочет, он будет ей просто другом. Нежным другом, всегда ожидающим от нее того искрометного взгляда, каким она некогда приманивала и мучила его, буду недосягаемой для него при дворе Эгиля Смоленского.

– Неужели вы не понимаете, моя дивная царевна, что я хочу быть вашим избранником – не господином, а возлюбленным? И я готов ждать вашей любви, сколько бы вы ни пожелали.

– И вы ничего не потребуете от меня, шад? – медленно произнесла Светорада, чуть склоняя голову и испытующе глядя на него.

Овадия смотрел на нее, любуясь и чувствуя, как сильно хочет ее, хочет эти пухлые манящие уста, эти нежные руки, хочет коснуться ее изящной шеи, провести пальцем по ложбинке между ключицами, заметной сейчас в вырезе ее легкого желтого одеяния…

Светорада даже в полумраке увидела его жаркий взгляд, отвела глаза, и ее рука, сжимавшая чашу, так задрожала, что она едва не расплескала вино. Поставив чашу на маленький столик, и не зная, что делать с забрызганными пальцами, Светорада просто слизнула капли вина. Овадия, возбужденный этим зрелищем, кинулся прочь. Даже проведенная в любовных утехах предшествующая ночь не могла избавить его от желания обладать этой манящей славянкой. Подвластной ему, но еще такой дикой.

Светорада слышала его тяжелое дыхание. Он стоял у противоположной стены, его шаровары были заправлены в полусапожки, мощный торс несколько раз обернут шелковым поясом, белая рубаха расстегнута у горла, где чуть поблескивал амулет на цепочке. Он вдруг показался ей привлекательным, даже его непривычно бритая голова с заправленной за ухо длинной прядью не казалась больше варварской. И все же она не хотела его и потому вновь почувствовала неприязнь.

– Если вы сохраните мое пребывание в тайне, если не сообщите моим братьям на Русь, где я… Это будет означать только то, что я ваша пленница и…

– Перун в помощь! – крикнул попугай, и оба вздрогнули от неожиданности.

Овация приблизился к ней мягким, почти кошачьим шагом, что как-то не вязалось с его грузной комплекцией.

– Все, чего бы я хотел, – это узнать вашу тайну, проведать, как вышло, что вы не стали княгиней на Руси, а оказались у ловцов людей.

Светорада прикрыла глаза. Ее тайна… Ее сладкая и запретная тайна.

– Это больно вспоминать, Овадия.

Накрыв ладонью ее руку, он смотрел на нее своими темными блестящими глазами.

– Это больно хранить в себе. И если моя Светлая Радость позволит другу выслушать ее историю и тем самым облегчит свою душу, то, может, мы вместе решим, как нам быть дальше.

Светорада горько улыбнулась. Он сказал «друг». Но она не сомневалась, что как раз другом он и не хочет быть. Что ж, она готова рассказать ему о своей тайне… О своей великой любви, которая живет в ее сердце, несмотря на то, что человека, к кому была обращена ее любовь, уже нет в этом мире…

Прикрыв глаза, Светорада стала рассказывать, как жила все это время. Голос ее звучал почти спокойно, но из-под ресниц выкатывались медленные тяжелые слезы. Эти воспоминания… Она словно вновь переживала все, вновь любила и была любима. Ранее она запретила себе упиваться прошлым счастьем, но сейчас опять окунулась в него.

Овадия молча слушал, и его переполняла грусть и даже глухая ярость, оттого что какому-то простому парню удалось пробудить в душе Светлой Радости такое сильное чувство, столь отличное от той легкой приязни, какой сам он когда-то добился от смоленской княжны. А ведь именно это игривое расположение княжны дало шаду надежду, что он ей небезразличен, и оставило в душе осадок от неисполнившейся мечты. Сейчас же, когда Светорада говорила о том, другом, ее лицо светилось одухотворенной красотой, и она казалась ему необыкновенно прекрасной. Овадия зачарованно смотрел на княжну, но при этом думал о том, как скрыть от Светорады, что именно по его приказу ее отыскали и вырвали из счастливой жизни с каким-то Стрелком, которого она любит и по сей день.

Когда Светорада поведала, как Стема умер у нее на руках, ее спокойная речь прервалась рыданиями. Овадия осмелился подсесть к ней и негромко сказал:

– Я уважаю вашу печаль, Светорада. Я понимаю, что не смогу заменить в вашей душе того, кого вы любили, но я могу оберегать вас и постараться обеспечить вам приятную жизнь. Даю слово – слово сына кагана! Однако и вы должны понимать, что тоска и печаль не изменят вашей судьбы. Я же всегда буду рядом, буду петь про ваши лучистые глаза, про нежную тень, про звон ваших браслетов, когда вы идете, легкая, будто пантера… Но вы никогда не почувствуете ни нажима, ни властности с моей стороны.

Наверное, именно эти слова ожидала услышать от него Светорада. Ей так хотелось защиты, так хотелось изжить свои страхи в мире, где она осталась совсем одна! И княжна даже склонилась к Овадии, положила головку ему на плечо, а потом как-то так вышло, что она лежала у него на коленях, он держал ее в руках, покачивая и баюкая, но не проявляя ни малейшей страсти, какая могла ее напугать. Его голос звучал почти по-отечески, когда он стал говорить:

– Усни, моя маленькая. Ты измучилась. Тебе пришлось вынести много страданий. Постарайся заснуть, а когда проснешься, увидишь, что боль осталась позади. Ты начнешь свою жизнь заново. И да поведут тебя боги по светлому пути удачи!

Когда она уже засыпала, он осмелился коснуться губами золотистого завитка на ее виске. Она что-то сонно пробормотала во сне, словно птичка, а он бережно уложил ее на ложе, накрыл покрывалом и ушел.

На другой день Светорада проснулась спокойная и обновленная. Она позволила себе поваляться на широкой постели, испытывая благодарность и расположение к шаду, который был так добр и участлив к ней. И когда явились слуги, княжна пребывала в хорошем настроении, с аппетитом поела и даже немного покапризничала, оттого что ее сперва угостили плодами и сладостями, а потом принесли такие вкусности, что она, уже наевшись, не смогла к ним прикоснуться.

Как ей сообщили, Овадия отбыл из усадьбы еще с рассветом. Вернулся он после полудня, оживленный и веселый, и нашел Светораду в саду, когда та играла с подаренным ей медвежонком. Она чесала ему брюшко, и тот довольно урчал, смешно вытягивая задние лапы, веселя и умиляя этим княжну. По знаку Овадии им принесли поесть прямо в сад, где накрыли стол под раскидистой шелковицей. Шад сам поджаривал для княжны кебаб, суетясь у находившейся тут же жаровни, накладывал в миску желтые зернышки приправленного пряностями риса. Потом предложил прогуляться с ним.

Сперва они плыли по реке, потом причалили и пересели на верблюдов. Светораде еще не доводилось передвигаться таким способом, и она невольно ахала и визжала, когда огромный серый верблюд припустил ходкой рысью, а ее стало качать между его горбов. Она цеплялась за луки непривычного мягкого седла, и Овадия смеялся ее милой неуклюжести.

– Куда мы все-таки едем? – спросила Светорада, когда увидела, что они приближаются к Итилю.

– Мы едем на праздник! У одного из ишханов, благородного Барджиля, жена родила тройню. Причем все трое мальчики – великая удача для мужчины! И по этому случаю хан Барджиль решил устроить праздник в честь благословляющей Умай.[117]

Так Светорада неожиданно оказалась на торжестве в становище кочевников, кара-хазар, то есть черных хазар, о которых с таким пренебрежением отзывались во дворце ее подруги-иудейки.

По сути, становище в эту пору было как бы продолжением самой столицы Хазарии. Вдоль всего берега раскинулся нескончаемый лагерь палаток и юрт, полный людей, костров и наскоро изготовленных идолов, перед которыми с бубнами плясали шаманы. Здесь царило необычайное оживление, но Светорада сразу заметила, какую радость вызвало тут появление Овадии. Все эти люди в мехах и коже, смуглые и кривоногие, как большинство кочевников, просто боготворили его, встречали радостными криками, когда он проезжал мимо.