Светорада Медовая - Вилар Симона - Страница 58

– Я поведал вам обо всем этом потому, – чуть скосил на Светораду голубые маленькие глазки евнух, – чтобы вы были в курсе и не обольщались на свой счет. Как мне сообщили, вы происходите из очень высокого русского рода, однако, пока Овадия бен Муниш не вступит в брак с дочерью Шалума бен Израиля, вы будете считаться при нем только наложницей. Но после заключения брака с Рахиль вы сможете стать его женой. Пусть не главной, но тоже почитаемой и любимой.

Светорада несколько минут молчала, соображая. Стать женой Овадии… Сабур говорил ей об этом так, будто она только и мечтает стать женой шада. Но разве у нее есть иной выход? По сути он предлагает ей стать меншицей царевича, в противном случае она будет просто наложницей, волочайкой, как называли таких на Руси, приблудной женой без особых прав. Не самое завидное положение для дочери князя. А Сабур уже что-то бормотал насчет того, что для нее это вовсе не позорно, ибо вторыми женами у тарханов бывают и дочери славян, и болгарские царевны, и женщины из Хорезма, и родственницы буртасских вождей. И Светорада только вздохнула, вспомнив, как некогда Эгиль Золото решительно отказал в ее руке Овадии.

– Мне надо все это обдумать, Сабур. Ведь я попала к Овадии случайно, моя родня ничего не знает о моем местонахождении. Поэтому я бы хотела встретиться с вашим каганом и, пока царевич отсутствует, попросить его отправить вести обо мне моим близким на Русь.

По сути, она хотела отвоевать для себя хотя бы слабую надежду на свободу. Ведь если на Руси ее братья узнают, что она томится в Итиле, они могут разыскать ее и выкупить. Однако, увидев, как округлились глаза евнуха, как открылся его рот, словно он беззвучно тянул звук «о-о», Светорада поняла, что этой надежде не суждено сбыться.

Сабур даже руками замахал, как бы отгоняя мошку – не слишком почтенный жест для столь важного мужчины.

– О, великий Аллах! Вы даже не понимаете, чего требуете, княжна! С богоизбранным каганом никто не имеет права требовать встречи. Он священная особа, его берегут и холят весь срок его правления, ибо он – живое воплощение благополучия Хазарии на земле. И только он волен решать, с кем видеться. И не иначе!

Светорада чуть выпятила нижнюю губку, изобразив пренебрежение. Пусть этот иноверец и благоговеет перед отцом царевича, она достаточно высокородна и не собирается впадать в священный ужас перед ним. И княжна отвернулась, давая понять, что не желает больше общаться.

Внезапно ей стало грустно. Она все еще была переполнена болью утраты, а ей всячески давали понять, насколько она тут беззащитна и зависима. Но что бы хотелось ей самой? Свободы! А Овадия… Где-то в глубине души Светорада решила, что еще задаст ему. Пусть каган Муниш и священная особа, но его-то сын у нее на коротком поводке. И она, даже не отдавая себе в том отчета, ощутила некоторое удовлетворение от этого.

Пока же Овадии не было в Итиле, Светорада просто изнывала от скуки. Служанки каждый день водили ее в парную, мыли и умащали благовониями. Ее волосы споласкивали лимонной водой, потом долго полировали шелком, отчего начинало казаться, что каждый локон сияет подобно огненному солнышку. Ежедневно к Светораде приходила толстая рослая туркменка, которая раскатывала на низеньком топчане в ванной комнате белое полотно и после того, как Светорада нагая ложилась на него, начинала широкими движениями массировать ее тело. Это была довольно приятная процедура, а голос туркменки, когда она давала пояснения наблюдавшей за ней Руслане, даже убаюкивал.

– У твоей госпожи, Руса, чудесная кожа, плотная, упругая, но удивительно мягкая. Такую только боги дают, и работать с ней – сплошное удовольствие. А теперь, милая, делай, как я, учись. – И она показывала Руслане, как ребром ладони стучать по бедрам и спине княжны.

Руслана, сдувая выбившиеся от усердия пряди волос, усиленно мяла плечи и шею Светорады. Когда же в соседней комнате начинал хныкать Взимок, и Руслана взволнованно оглядывалась на дверь, ее отпускали. Светорада же оставалась лежать, расслабленно подремывая под руками массажистки, пока в соседнем покое женщины щебетали или играли на музыкальных инструментах, а Руслана кормила и переодевала свое дитя.

В общем, это была сытая и спокойная жизнь, которая погружала в атмосферу безделья, но, с другой стороны, утомляла своим однообразием. Привыкшую обычно находиться в центре внимания Светораду такое полусонное существование тяготило, она скучала и тосковала, почти завидуя Руслане, у которой теперь было много обязанностей и забот. Та оказалась довольно сметлива в изучении языка, и, пока княжна или служанки нянчились с маленьким Взимком, она уходила по поручениям, заводила знакомства. Возвращаясь, рассказывала Светораде, какая тут царит роскошь, какие повсюду яркие ковры, как красивы позолоченные решетки в арках переходов и на окошках, как изумительны отполированные деревянные колонны внутренних двориков, какие богатые бронзовые светильники стоят в простенках, в чашах которых неугасимо горит масло, не дающее ни запаха, ни копоти.

– Ты не скучаешь по Ростову? – порой спрашивала ее Светорада.

В ответ получала почти недобрый взгляд исподлобья.

– Я заставила себя не думать о прошлом. Так легче.

В распоряжение княжны был предоставлен небольшой садик, окруженный кирпичными стенами. Посередине находился бассейн, обложенный цветными камушками. В нем плавали маленькие красноперые рыбки, которые при звоне ее колокольчика всплывали веселыми стайками. Светорада от скуки полюбила кормить их. И еще ей нравилось смотреть на танцы плясуний, которых присылали услаждать ее взор. Все они были смуглые, тоненькие, с насурмленными, сведенными в одну линию бровями; их шаровары и блузки, увешанные металлическими бляшками, звенели при каждом движении. Девушки плясали ритмично и слаженно, изгибаясь дугой, вскидывая руки, кружась, подрагивая обнаженными животами. И вот однажды Светорада неожиданно присоединилась к ним.

Плясуньи сперва опешили, потом, видя, как хорошо у нее получается, заулыбались. А Светорада плясала не останавливаясь. Шуршали шаровары, бренчали многочисленные тонкие браслеты на руках и ногах, разлетались косы. Она кружилась и извивалась. Ах, как же она когда-то любила танцевать, как любила привлекать к себе внимание! Опять перебежка, ноги семенят, стан плавно изгибается, грудь дрожит, бедра сладострастно покачиваются, в то время как руки медленно извиваются по-лебединому.

Бубны позванивали, а у нее в душе словно звучала мелодия ее далекой родины. И нахлынули воспоминания… Вот она, просватанная невеста князя Игоря, по просьбе отца белой лебедушкой плывет по двору детинца в Смоленске; вот она пляшет у костра, где собрались ее приятели, вот бежит в хороводе вокруг чучела славянского Ярилы в день празднества этого ярого божества силы и плодородия. И за руку ее держит Стемка… Стема, Стемушка… Она заставляла себя не думать о нем, но разве забудешь? Разве отвлечешься, даже отдавшись пляске – незнакомой, бесконечной, утомительной…

Кое-кто из танцовщиц уже жадно хватал ртами воздух, сбившись с ритма, другие в изнеможении опускались на пол. Княжна не останавливалась, хотя лоб ее уже взмок, а колени дрожали, глаза затуманились. А потом она вдруг рухнула как подкошенная на ковер, зашлась в долгом надрывном плаче. Женщины вокруг нее забегали, засуетились. Руслана поспешила принести княжне маленького Взимка, сонного, похныкивающего, который сразу заулыбался, увидев Светораду, обычно баловавшую и нянчившую его. И когда его мягкая ладошка коснулась заплаканных щек княжны, та стала постепенно успокаиваться. Спросила вдруг Руслану:

– Ты не скучаешь по его отцу?

И почти бесстрастно сообщила Руслане о гибели Аудуна.

В тот вечер они долго говорили о прошлом. Оказалось, что порой это даже приносит облегчение. Руслана рассказывала, как ее отец Путята все гадал, кем может быть пришлая, все думал, что она некая боярышня, какую умыкнул лихой Стрелок. Но что их новая родственница сама смоленская княжна…