Светорада Медовая - Вилар Симона - Страница 2

По своей природе этот мерянский парень был на диво болтлив: говорил и говорил, забыв, как еще недавно опасался встреченных им чужаков. Казалось, он готов был всю свою жизнь рассказать, и даже не заметил, что на его попутчиков будто нашло некое успокоение, когда те поняли, что Олега Вещего им не придется встретить в Ростове. Стрелок даже уточнил, часто ли люди Олега в Ростов наведываются? И остался доволен, узнав, что сам Кима никого из них тут не видел.

Через некоторое время Кима опять запел – обо всем, что было вокруг: о коряге у дороги, о сверкающем пушистом снеге на елях, о стуке дятла в морозном лесу. Молодой мерянин просто светился от удовольствия, когда красная девица стала подпевать ему: мол, и лоси хороши у возницы, и правит он лихо, и сам хорош да любезен. А там и Стрелок вдруг запел: дескать, мерянину все удается в пути, и то, что он не столько на дорогу, сколько на попутчицу глядит, – так для умелого и ловкого парня это безделица, он не собьется с пути, не завезут его лоси невесть куда. Кима хоть и был прост, но уловил намек в песне, смех его понемногу смолк, и задумался он, обижаться ли на Стрелка или смолчать. Но тот сам разрядил обстановку, когда достал из своего мешка завернутый в тряпицу кусок пирога и, разломив его, протянул половину Киме.

– Угощайся, хозяйка моя пекла. И хоть тесто уже поостыло, но от мороза брусника в нем хуже не стала. А жену мою Светой зовут.

Последнее он сказал с такой гордостью и теплотой, что Кима понял: ценит Стрелок свою ладу, в обиду не даст, да и никому другому не уступит. Мерянин стал жевать. Пирог и впрямь был что надо: мука хорошего помола, а брусника в тесте кисло-сладкая, душистая. И все трое только дружно рассмеялись, когда сани, подскочив на ухабе, разом подбросили их, а кадки с медом громыхнули, но не свалились – Стрелок заботливо поддержал.

Подкрепившись, Кима вновь принялся болтать:

– А меня все кличут Кимой Нечаевым сыном. Селище мое своим покровителем почитает Хромого Бобра. Старцы сказывали, что, когда пращуры выбирали место для поселения, этот хромой бобер и навел их на подходящий угол в лесу. Мать моя там и живет, а отец… ну так сказывал уже. Однако о себе я вам все поведал, а вы пока отмалчиваетесь. Вот и спрашиваю: каким ветром вас занесло в наши края? Хотя сам вижу, что издалека вы: и мешки у вас дорожные, и говорите вы не так, как словене в Ростове.

– Мы из племени вятичей,[7] – ответила Света, но сперва, как показалось Киме, взглядом испросила разрешения у своего Стрелка.

Про себя Кима подумал, что он бы ни за что не стал таскать по лесам такую красу. Хотя… Что там говорить, мерянские девки и бабы тоже были лыжницами не последними. Однако конец зимы не самое хорошее время для путешествий, да и уехать от рода… Для одних это изгнание, для других – опасное приключение, на какое без согласия родного племени не всякий и решится. И Кима не удержался, чтобы не осведомиться:

– А что же заставило вас тронуться в путь до того, как Туняюмо[8] не прислал еще теплых ветров для разгона зимней стужи?

Ответил Стрелок:

– Раньше я служил под рукой князя вятичей Держислава. Однако ныне Держислав согласился платить откупную хазарам, и люди стали говорить, что Недоля к нему пришла, раз уступает жадным степнякам. А кто захочет остаться у невезучего правителя? Особливо тогда, когда слава Путяты Ростовского летит, как на крыльях птицы Гамаюн.[9] Вот мы и надумали уйти от Недоли вятичей к Доле ростовской. Так я говорю, жена?

Света не ответила, только взглянула на Стрелка с такой улыбкой, что Кима подумал: «С этой красавицей, да еще и медовой, никакая Недоля не страшна. С ней любое дело сладится, любое горе отступит». И он снова и снова косился на сидевшую подле него молодку, стараясь только, чтобы ее муж не замечал этих взглядов.

Стрелок тоже не сводил с нее глаз, то и дело прижимался щекой к рыжему лисьему меху, укрывавшему плечико его лады, даже веки смежил, наслаждаясь мгновением. Она же стегнула мужа по носу кончиком косы, а потом нежно провела по его прикрытым глазам, по заросшей щетиной щеке, по крепкому подбородку. О Киме они словно позабыли, и он сам чувствовал себя смущенным, будто случайно оказался вовлеченным в некую тайну. Потому и отвернулся, стегнул лосей, прикрикнул, погоняя.

Стрелок первый окликнул его:

– Если хочешь еще о чем-то спросить – спрашивай. В разговоре и дорога короче покажется.

Говорил будто обычное, а лицо у самого еще благостное после ласки жены, синие глаза сияют. Кима подумал: «Бабам небось такой нравится». Ровный нос, волевое лицо с высокими скулами, и глаза такие… матерые глаза, хотя сам молодой еще. Такие глаза бывают у того, кто много чего пережил или много чего уразумел в жизни. Потому Кима и обращался к Стрелку уважительно. Спросив, каким делом тот кормится и жену кормит, не удивился, когда услышал, что Стрелок, оказывается, воин – само имя его о том говорило, ну и еще выправка. Вон он полулежит на санях, а все же в теле чувствуется какое-то звериное проворство, удаль молодецкая. Такому что расслабиться, что собраться – един миг. Кима опять стал рассказывать о Ростове:

– Ростов-то, он растет год от года. Множество людей в него прибывать стало, когда Путята там порядок навел. Служить ему даже варяги считают достойным.

– Откуда же им тут взяться, варягам-то? – приподнялся на локте Стрелок.

Взгляд стал цепким, внимательным.

Тут уж Кима запел соловьем: не в глуши, чай, живем, по Итиль-реке[10] варяжские ладьи нередко ходят.

– А-а… – протянул Стрелок как будто разочарованно. – А мы вот слышали, что Ростов так далеко от общих торговых путей стоит, что только бобры дикие там и водятся, а от остальной Руси туда мало кто и добирается.

Киму больше всего задело, что пришлый о бобрах непочтительно отозвался. Ну и стал пояснять, что у мерян бобер – зверь священный: он и мудр, и плодовит, и мастеровит; бобры умеют рубить деревья, запружать реки, строить дома, как люди, даже говорить между собой умеют лучше всех других зверей, так как работают вместе, ватагой. Да и богат бобер – мех его ценится у варягов не меньше соболя или куницы. Парень даже достал из-за пазухи искусно сделанную фигурку бобра на тесемке – оберег. Но его попутчиков восхваление бобра не больно-то и тронуло, и они вновь принялись расспрашивать, какие связи у мерян с другими землями Руси.

Далась им эта Русь! Кима-то и слова такого не знал, а их, похоже, это только порадовало. А потом они уже внимательнее слушали мерянина, который с гордостью поведал им про ростовского ярла Аудуна, некогда со всем своим родом поселившегося на берегах озера Неро. Сам важный посадник Путята считается с ним, ибо известно, что варяги достойнейшие как в войне, так и в правлении. Да что там говорить, сам Олег Вещий – варяг, а это на многое указывает.

– И как же ладят Аудун и Путята? – продолжал расспрашивать Стрелок.

Кима хмыкнул. Ну, паря, пусть глаза-то у тебя и матерые, а и Киме есть чем тебя подивить. И он принялся рассказывать, как варяг Аудун как-то прибыл на двух ладьях, пройдя по реке Итиль, как поселился в Ростове и даже породнился с первыми людьми града: дочку посадника Путяты за себя просватал, а свою старшую отдал ни много ни мало за того воеводу Нечая, который Киме родной отец.

– Так что и я теперь с варягами в родстве, – приосанился мерянин. Вот, пусть видят, с каким важным человеком свела их судьба. Потом добавил, что и тиун[11] градский, Усмар, недавно женился на другой дочери варяга Аудуна. А тиун этот в Ростове почитай один из самых важных людей.

Тут голос подала Света:

– Как же вышло, что слуга, тиун какой-то, так смог подняться в Ростове?

Ее вопрос озадачил Киму. Только и смог сказать: какой же тиун слуга, если без его догляда ни торги, ни дани, ни полюдья не проходят? Рассказывают, что Усмар сам из новгородской купеческой семьи, что некогда в Ростов прибыл, а так как в округе он единственный, кто считать может, как… как… Тут Кима даже не знал, с кем сравнить, ибо и мудрые шаманы не умели так скоро считать и складывать непомерно огромные числа, как Усмар, который за час мог обделать любое дело… Правда, и себя не забывает – вон как разбогател на мерянской земле, вон как поднялся… Поговаривают, будто богаче его во всем крае нет. И добавил негаданно: «Хапуга!»